Александр Солженицын - Красное колесо. Узел IV Апрель Семнадцатого
Объявляют: сейчас выступит оратор от Совета рабочих депутатов товарищ Либер.
Да и Совет ваш гроша не стоит.
В штатском. Невысокий, сухощавый. Аккуратная квадратная чёрная бородка. И срывистым голосом – сразу в полёт! – видно привык выступать:
– Буржуазные крикуны бросают по нашему рабочему адресу обвинения, будто мы не защищаем родину? – Чуть не подпрыгивает: – Они спровоцировали эту войну! Они затянули её до бесконечности! А сами, как и до революции, объедаются сластями в кондитерских! Господствующие классы стремятся овладеть новыми рынками для сбыта товаров. И теперь война продолжается во имя идей, объединяющих царя, Милюкова, Бриана и Ллойд Джорджа.
На Милюкова загудели: нет!!
А если – разобраться?
– … И теперь мы узнаём, что декларация 27 марта была издана для усыпления революционной бдительности. Нота Милюкова – угроза уже вспыхнувшему революционному движению среди народов германской коалиции…
– Где-е-е оно? – кричат ему. – Когда-а оно?…
Либер продолжает страстную речь, вскидывая руку, то и дело поворачиваясь, чтоб охватить все стороны площади, но каждая же что-то и теряет, не слышит. Чу! – громит и Ленина с той же сердитостью, что и Милюкова. Всё перепутывается в людских головах: кто же прав остаётся? один Совет?
Да были бы хоть вы в Совете решительные люди. А то ведь тоже – только языками трепать.
А сзади, по Невскому, – идут, идут какие-то колонны, гуще. И кричат. Да они – с винтовками? Ого-о-о, дело только начинается.
А от Кутузова:
– Ну да, Сербия и Бельгия напали первыми! Бедняжка Германия только защищается! Это не немцы заняли нашу землю – это мы на немецкой! Стоило сбрасывать власть царя, чтоб отдаться под германское штык-юнкерство. Вильгельм именно и есть последний в мире враг демократических принципов!
Прямо же рядом с Юрием Владимировичем притирается солдат замухрыстый, в грязной шинели, слушает и в носу поковыривает. Нарочно не придумаешь.
– … „Война до конца” – не значит истребить Германию и разделить Австро-Венгрию, а – навсегда покончить с политикой захватов, против которой вы и кричите. А что вы скажете, когда Петроград будет взят немцами? Мы зовём не к аннексиям, а к обороне родного очага. Это же немецкие речи, линия Мясоедова, вот что такое Ленин!
И близкая половина площади – кричит и воет в поддержку. И офицер, может быть и петроградский интендантский, победоносно кончает:
– Если мы предадим союзные демократии – предателей не щадят, и мы станем колонией Германии, а японцы и американцы нападут на Амурскую область. И разве Совет рабочих депутатов помешает армии микадо дойти до Байкала? Союзники заключат мир за наш счёт, Германия так и быть отдаст Эльзас-Лотарингию, а от нас получит – до Днепра. А Турция – возьмёт Крым!
А за спинами, с Невского, – маршируют, и кричат своё, своё. Всё больше валит рабочих, построенных колоннами.
Рвань.
Но с винтовками.
Нет, ясно, что на этом – дело не кончится. Всё это – очень-очень серьёзно. Упустили.
Свойство всех революций: ни одна не останавливается на полдороге, но будет катиться, вперёд ли, назад ли, – до конца, до самой стенки.
И ещё видно будет, куда шагнуть самому Ломоносову.
75
Хоть носил теперь Кирпичников Георгия на груди, хоть стали они с Мишей Марковым подпрапорщиками, – а не добавилось порядка ни в их учебной команде, ни во всём Волынском батальоне. Даже хуже намного стало: отлучаются – с них не спросишь, обучаться не желают – и не потребуешь. И тянет изо всех дыр, фронта не спрашивая: войну кончать! Почему так? – новобранцы сопливые, под снарядами не лежавши – и затеяли войну решать?
Приехал в батальон такой полковник Плетнёв, от военного министра, говорил лекцию. Не дадим протянуть нашу руку в рукопожатии к окровавленной германской! Не слушайте, солдаты, газету „Правду”. Помните, что враг у ворот, и будем крепко держаться наших благородных союзников. И пусть весь тыл честно работает, а не слоняется. Верно! Волынцы ему ладошили. А уже через час прибежали поднатчики из Павловского: что, у вас тут натравляли солдат на рабочих? Да кто вам сказал? На другой день в газете „Известия” статья: волынцы слушали погромную лекцию черносотенца! Кто это писал – морду б ему набить, так не подписано. Взяли Марков с Кирпичниковым химический карандаш, бумагу – и тоже писать, советовались с поручиком в батальонном комитете: протестуем против анонимных угроз честным людям! Мы, волынцы, в первых рядах революции доказали… А вокруг нас кишат германские провокаторы и гады…
Рабочие? – они шкуры и оказались: мало того что их на войну не берут, ладно, но они и тут работать не хотят? На что революцию повернули: дай им 8-часовой день! Наши там в сырых окопах под пулями, газами 24 часа, а этим тут нельзя больше восьми, а то им, вишь, некогда политикой займаться.
Да знал бы Тимофей Кирпичников раньше – ещё он бы им никакой революции не делал, выкусьте!
Такой же и Клим Орлов, даже хуже. Да что, разве знал его Тимофей? – два месяца в учебной команде, подкидывал против начальства, к поре пришёлся. А на фронте и дня не бывал, хотя ряжка бычья – тут всё учётным сидел, неизвестно сколько мин наработал. А как послали его в Совет от Волынского батальона, так он и вовсе заневедался: всегда у него правильно то, как ихняя там головка скажет. Поначалу думал Тимофей – они там в Совете и впрямь рядят, а потом дознался: сгоняют их просто как баранов, голосовать.
Ну ладно, сидел бы там и хлопал ушами, но взял себе Клим голос ото всего Волынского батальона, вместо какого бы настоящего солдата. И ещё приходит, не в своё дело встревает: Ленина, мол, не трогать, он хороший. Да у тебя что, больше всех знатьба? Этого стрекуна нам Вильгельм прислал, всё дело нам рушит, – и хороший? Всё немецкое против нас беспомешно высказывает – и его не тронь?
С Марковым, с Бродниковым, с Иваном Ильиным толковали, кто из волынцев и сам этого плюгавца у Троицкой площади с балкона слушал, а кто пограмотней газеты читал: да ведь это просто враг! да как же такой развал допускать? И чего правительство смотрит? Эх, хилое правительство у нас, братцы.
И в народе шатость.
Приехал Ленин на второй день Пасхи, и за толику дней набурили они с балкона, что к концу Светлой недели Тимофей с ребятами уже и поговаривали: а сходить бы – да взять Ленина, арестовать? Мудрого ничего, пойти человек пятнадцать-двадцать, всем с винтовками заряженными – и хватит? И кончить сразу, пристрелить гадину, – немцев-то и невинных стреляем, а этого чего жалеть? Да и живым его взять не трудней, чем языка на фронте. Неужто целую революцию заварить было легче, чем сейчас этого Ленина поймать?
Так не унялся Клим, а сходил пожалился советской головке, что мол тут замышляют. И спохватилась головка, и пожаловали сами в Волынский батальон и даже к Кирпичникову в казарму, вертлявые, схватчивые, да быстро-быстро суются: мы вот, мол, товарищи Богданов, Суханов, Венгеров, а это у вас дикие представления, как можно арестовывать?
Так, мол, министров же прежних арестовали? Так то – прежних, а наших – никого нельзя, товарищ Ленин глубоко наш, он много за революцию пострадал. А чего ж он через немцев приехал? А у него другого пути не было. А что ж он всё городит как раз то, что немцам и надо? А каждый имеет право высказываться, на то есть свобода слова. Так тогда пусть и сами немцы приезжают высловляются?
Ничего эти трое хорошо не объяснили, много-много слов тараторных. Но – заборонили накрепко: и не трогать товарища Ленина, и не помышлять, это будем рассматривать как революционное преступление, и будем судить.
Нисколько не напугался Тимофей ихнего суда (ныне и суды-то никудышние), а раздумались с Мишей: хорошо, ну мы его арестуем, – а дальше к какому начальству его представить? Начальства-то никакого не стало, вот что. Командир батальона теперь – никакое не начальство, его и не слушает никто. К советской головке отвести – они его сразу и отпустят. А правительство – кто оно, где оно, да ещё и временное, да ведь тоже отпустят. Так чего и трудиться?
Раньше у офицера хорошего спросишь – а ныне и офицеры все зазябли.
Ползёт-ползёт всё куда-то-сь под гору, и чего будет! Пройти по Питеру срамно: у булочных али за керосином – хвосты длиньше прежних, и бабы из хвостов как солдат увидят – ругают: „Просрали вы Расею!”
А на той неделе приехали делегаты из фронтового Волынского полка: „Где ваша помощь? Давайте пополнения немедленно!” И заварилась баламутица на целый день и пол следующего. „Петроградский гарнизон не должен вознаграждать себя за восстание – тыловой безопасностью и дезертирством.” А ему в ответ председатель, ловкач: „Мы вам лучше поможем не подкреплениями, которые быстро растают на фронте, а радикально, – кончим войну!”
Кирпичников – сразу хотел идти, да от стыда одного, куда глаза девать? за офицеров теперь не спрячешься. Но его не пустили: нужен на обучении. А ефрейтор Ильин – пошёл. Канунников – пошёл. Кое-как две маршевых роты отправили.
