Последний Герой. Том 8 (СИ) - Дамиров Рафаэль

— Да ничего не появился, отстань ты, — отмахнулась Маришка. — Скажешь тоже.

— Ну, пора бы уже, — не унималась Любка. — Пять лет как овдовела!

— Ой, не твоё дело, — отмахнулась снова Маришка. — Разберусь.

— Ну скажи, что появился. Ну скажи, скажи, скажи, — улыбалась Любка-продавщица, протягивая банку.

— Ла-адна-а… Только никому, — просияла Маришка, наклонилась ближе и заговорщически шепнула. — Это секрет. А то сглазят ещё. И не знаю вообще, надолго ли он… У него отпуск. Говорит, не местный он.

— Ух ты! — округлила глаза Любка. — Вот я — могила. Никому! А кто такой-то? Как звать?

— Ой, имени даже и не говорит, — вздохнула Маришка. — Михалычем, говорит, называй меня.

— Михалыч, — мечтательно протянула Любка. — А звучит! А фотка-то есть в телефоне?

— Ты дура, что ли? — осадила её Маришка. — Мы же не дети, чтоб фотки в телефоне делать.

А сама подумала, что есть одно фото — сделала тайком, пока он спал. Такой худенький, беспомощный. Тогда ей показалось, что она хочет его пригреть и накормить, всё сразу. Снимок она хранила, но никому не показывала. Даже сама иной раз боялась смотреть — чтоб не сглазить. Слишком уж всё хорошо сейчас, слишком спокойно. И будто бы она порхает, как мотылёк на крыльях. А ведь если мотылёк порхает — однажды непременно уткнётся в пламя свечи.

В это время хлынул дождь.

— Ах я, простофиля! — всплеснула руками Маришка. — Зонт не взяла… Ладно, пойду домой, заскочу, возьму. Недалеко ведь ушла. Уж работа меня дождётся.

Она взяла банку горчицы, расплатилась и поспешила обратно. Уже выходя из магазина, вспомнила: дала Михалычу к борщу белый хлеб, а у неё же был черный, свежий, с корочкой.

— Вот я дура, — пробормотала она. — Кто же борщ-то с белым хлебом трескает? Ну ничего. Сейчас я ему нарежу черного, корочки чесночком натру, солью посыплю. До работы успею. И зонтик заодно возьму.

Она поднялась по ступенькам на крыльцо, открыла дверь. Вошла. Стол чистый и пустой. Тарелка вымыта.

Улыбка на мгновение погасла, потому что Маришка подумала: Михалыч никогда за собой не моет посуду. Почему сейчас помыл?

— Я тута! — крикнула она, вернув улыбку на лицо.

А в ответ — гробовая тишина…

И Маришка всё поняла. Бессильно опустилась на стул. Глаза, полные слёз, смотрели на ящик серванта — выдвинутый, приоткрытый. Там всегда хранились её побрякушки.

Она даже не подошла проверить, остались ли они там. Было уже всё равно. Потому что сейчас потеряла она куда больше. Потеряла не золото и не серебро — веру, тепло, человека.

Маришка сидела и плакала, закрыв лицо ладонями, не в силах остановиться.

В этот момент на крыльце послышались шаги. Тяжёлые, торопливые. Маришка вскинулась, в сердце что-то кольнуло. Дверь распахнулась, а на пороге — Михалыч. Мокрый с головы до ног, с её спортивной сумкой на плече.

— А ты… чего здесь? — растерянно выдохнул он, осмотрев комнату.

— За зонтиком вернулась, — тихо сказала Маришка. — И вот, горчички тебе принесла. Там у меня ещё хлебушек чёрный, забыла тебе… к борщу-то дать.

Она хоть и сдержано, но шумно выдохнула, унимая слёзы, а потом подняла на него глаза с мокрыми ресницами и спросила:

— А ты куда ходил?

— Да я это… я-а… — замялся Михалыч, подбирая слова. — Ну… ну прости. Не смог я, — и выдохнул, опустив взгляд.

— Дурак ты, — сказала Маришка, улыбнувшись сквозь слёзы, и прижала его к своей широкой, тёплой, доброй груди.

Мы сидели в ресторане «Олимп». Зал, куда нас провели, был отдельный — что называется, для особых гостей. Стены обиты бордовым бархатом, по углам искусственные пальмы, на столах тяжёлые белоснежные скатерти и канделябры с электрическими свечами. Все с шиком, но, как сказал Шульгин — прошлый век. А по мне — так будто в свое время вернулся. Даже приятно.

На столе стояло всего вдоволь: тарелка с нарезкой из балыка и копчёной колбасы, маринованные грибочки, солёные огурцы, селёдка с кольцами лука, картошка по-домашнему, жареные баклажаны с чесноком, салат «оливье». Рядом кувшин морса для запивки и две бутылки коньяка, часть напитка уже разлита по бокалам. В центре — огромное блюдо с шашлыками, с горелкой под ним, от мяса поднимался тёплый аромат дыма и специй.

Мы закусили, выпили, снова закусили. Круглов расплылся в добродушной улыбке, хвалил город и местных жителей:

— Вот у нас народ — душевный, понимающий, не то что в ваших мегаполисах. Все друг друга знают, за друга — в огонь и в воду, — вещал он, слегка покачиваясь от выпитого, всё наливая и наливая.

Я терпел, пока он закончит прелюдию. Наконец, поставил рюмку и сказал:

— Ну что, Дмитрич, давай уже к делу.

Круглов вытер губы салфеткой, крякнул, поправил ворот рубашки под свитером. Сегодня он был одет по-простому — джинсы, свитерок, без погон и галстуков. Только вот джинсы были фирменные, дорогие, и свитер явно не китайский.

— Не с того мы начали, мужики, — улыбался он. — Вижу, вы парни умные, опытные опера, несмотря на зеленый возраст. Вот если бы у меня в отделе такие были — ух! — он сжал кулак и махнул им в воздухе. — Мы бы тут порядок навели!

— Но мы не твои сотрудники, — пробурчал Шульгин с набитым ртом, откусывая кусок шашлыка прямо с шампура.

— О, какое мясо сочное, — сказал он, жуя. — Только вот не пойму, что за мясо. Вроде не говядина, не свинина, да и не баранина…

Круглов прищурился и хитро улыбнулся:

— Дичь. Специально для гостей припасено.

— А ты, я смотрю, Дмитрич, здесь частенько бываешь, — сказал я, оглядываясь по залу. — Официантки тебе улыбаются, по имени-отчеству зовут.

— Ну так, я же начальник милиции, — с достоинством ответил Круглов.

— Полиции, ты хотел сказать, — поправил его Шульгин.

— Ну да, ну да, — кивнул Круглов, усмехнувшись. — Слово-то какое, всё не привыкну к нему. Для меня так и осталось — милиция. Большую часть жизни я именно в милиции лямку тянул, — проговорил он с грустью, и в голосе прозвучало что-то своё, личное, будто с реформой МВД у него отняли не только название, но и часть прошлой жизни.

— Лев Сергеевич, кстати, вам привет передавал, — наконец, перешёл к делу Круглов.

— Мэр? — удивился я. — Мэр Быков?

— Он самый, — закивал подполковник. — Я ему рассказал про вас, про ваше участие в выявлении, так сказать, серии преступлений. Конечно, с одной стороны, это пятно на нашем городе. Ну, виданное ли дело — маньяк завёлся!

Он вздохнул, покачал головой и продолжил:

— Отродясь у нас маньяков не бывало. Хотя… нет, был-таки один. Только не убийца, а насильник. Мы его тогда быстро взяли на живца. Пустили девчушку по тёмному городу, а сами сопровождали. Как раз по тем пустырям, за гаражами, что две части города соединяли — вы их видели. Тропа там была, и он на неё выходил. Ну да ладно, — махнул рукой Круглов, — это к делу не относится.

— Не относится, — кивнул я, смотря выжидающе.

Ведь явно он к чему-то вёл, к чему-то, ради чего и придумана эта встреча.

— Вот, — сказал Круглов, доставая небольшой кожаный чемоданчик и ставя его на стол. — Товарищ Быков передавал вам небольшой презент.

— Что это? — нахмурился я.

— Ну, так сказать, вам на командировочные расходы, — хмыкнул подполковник. — Хе-хе… Можете, кстати, и в ресторане этом питаться за счёт заведения.

— Ресторан — тоже мэра? — спросил я.

Круглов неопределённо развёл руками, ничего конкретного не ответив.

Я открыл чемоданчик. Внутри — аккуратные пачки купюр, уложенные ровно, как в банке.

— Слышь, подполковник, — сказал я твердо, — ты что, нам взятку даёшь?

Круглов на секунду смутился, глаза забегали, но быстро взял себя в руки и, натянув на лицо радушное выражение, произнёс улыбчиво:

— Ну что ты, Максим. Свои же люди, коллеги. Какая взятка? Мы же сидим, отдыхаем, выпиваем, шашлык кушаем. Всё хорошо. Это не взятка — это благодарность. От мэра, от Льва Сергеевича. Я же говорю, я просто передаю. Его наилучшие пожелания и благодарность за то, что…