Юношество (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— Почему же? — нахмурился Шипов, которое это прям задело.

— Потому что генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Если прогресс неспешный — это здраво. Когда прогресс летит вперед галопирующим осликом — это катастрофа. Каждая последующая война уже отличается от предыдущей и сильно.

— А это? — кивнул Александр Николаевич на револьверы.

— Это пистолет с барабанным магазином. Сначала они будут такого толка. Потом перейдут на унитарные патроны. А потом, весьма вероятно, обретут какие-нибудь легкие быстросменные магазины, например, коробчатые. Что повысит их практическую скорострельность. Где-то там они станут самозарядными и автоматическими, последние весьма вероятно разовьются в свое отдельное направление.

— Вы говорите с такой уверенностью… откуда?

— Некий общий прогресс можно понять уже сейчас. — улыбнулся Лев Николаевич. — А дальше нужно его наложить на аппарат управления, который в европейских странах везде одинаковый. Чиновники будут стараться как можно дольше лениться и как можно сильнее экономить деньги на вооружении, рассчитывая их в ином… хм… освоить. Так уже несколько веков подряд идет.

— Не любите вы брата-чиновника, — оскалился губернатор.

— Вы никогда не наблюдали за тем, как обычно проходит нервный импульс принятия решения?

— Что простите? — переспросил цесаревич.

— Вот случилась беда где-нибудь на низовом уровне. Чиновник, который за нее отвечает, скорее всего, будет до последнего ее замалчивать. Все потому, что начальство нигде и никогда не любит плохих донесений. И чиновник, который их подает, редко получает повышение. Так вот — замалчивает. Но проблема не рассосалась и ее прорвало наверх. Думаете, пойдет дальше? Едва ли. Ее на каждом этапе станут замалчивать и тянуть время.

— Но рано или поздно сведение доходят на самый верх. — грустно улыбнулся Александр Николаевич, который был отлично знаком с этой проблемой. Да и губернатор вот не то ухмылялся, не то улыбался, не то кривился как от зубной боли.

— Да. В максимально искаженном виде, порой до неузнаваемости и тогда, когда мелкая проблема уже превратилась в настоящий нарыв.

— Се ля ви, — развел руками цесаревич.

— Самое интересное наступает потом. — оскалился Толстой. — Идя сверху-вниз задача на всех уровнях проходит одну и ту же процедуру. Сначала ее пытаются спихнуть на кого-то: или на коллегу, или на другое ведомство. Когда это не получается, то предпринимаются исключительно привычные и стандартные шаги, даже если они совершенно не подходят. Могут просто тянуть время, в надежде, что или осел сдохнет, или шах, как в притче Ходжи Насреддина. И только тогда, когда совсем все пропало — включают мозг и начинают думать. Но, как вы понимаете, это происходит тогда, когда уже совсем поздно. И утрачена не только возможность купировать проблему малой кровью, но и вообще едва ли возможно ее разрешить хоть как-то адекватно. А учитывая отвратительную обратную связь, при которой все, что можно, замалчивают, мы получаем управленческую катастрофу. И это я еще не сказал ничего про отрицательный отбор, когда карьеру легче делают не те люди, что лучше работают, а которые удобнее…

— Мрачно… очень мрачно… — покачал головой цесаревич.

— Се ля ви, — пожал он плечами. — Одно хорошо — эта беда в управлении типична не только и не столько для России. Поэтому у нас всегда есть шанс. Да и вообще, эта битва увечных на всю голову титанов была бы порой удивительна веселой. Если люди при этом не гибли пачками, конечно.

— И вы знаете, как эту беду преодолеть? — спросил губернатор.

— Полностью — никак. Такова природа человека — он ленивая скотина в массе. И если есть возможность что-то не делать — он будет это не делать. А уж думать и подавно. Даже умные частенько ленятся шевелить мозгами. Исключая очень незначительный процент людей с отклонениями, которым до всего есть дело. Но снизить эту до разумного уровня проблему можно. Формула достаточно проста, хоть и мерзка до крайности. В базе ее лежит философия Вольтера с его приматом здравого смысла, науки и практической деятельности, которая является мерилом всего. И если не в обычном виде, то в эксперименте. Ему в помощь всплывает Макиавелли с его философией, бесценной на инструментальном уровне.

— Ужас какой… — покачал головой Александр Николаевич.

— Фридрих Великий, как мог ругал Макиавелли, но нигде и ни в чем ему не противоречил. Мне даже кажется, что он специально его ругал для отвода глаз. Трудно найти в истории более последовательного поклонника этого итальянца. Хотя, конечно, у него имелись и трудности, вроде стремления зарегулировать все до мельчайших деталей. Однако в целом — прям образцовый макиавеллист.

— Ваша мысль понятна, но как она позволит преодолеть замалчивание?

— Я же сказал: главным мерилом является практическая деятельность. В том числе руководителей. Поэтому нужно время от времени делать проверки и лично, притом внезапно навещать разные производства и беседовать с простыми работягами или там инженерами. К крестьянам на огонек заходить — слушать их. И долбать чиновников, которые замалчивают. Вот как всплыло — так всю ветку и долбать. Самому так делать и подчиненных приучать к стратагеме: доверяй, но проверяй. Даже за самыми доверенными людьми. Не все. Все проверять здоровья не хватит. Выборочно. Но внезапно. Чтобы постоянно их всех держать в возбуждении.

— Так не останется чиновников, если их увольнять за такое головотяпство. Кто работать будет? — улыбнулся цесаревич.

— А я не сказал увольнять. Я сказал «долбать». Здесь удивительно продуктивной выглядит методика Петра Великого, который практиковал массаж палкой по спине. Зарвался какой-то чиновник — так и выдать ему палок. Генералу — лично, чтобы не стыдно. Дальше — уже сами разберутся. Не понял? Сломал ногу или руку. Ну и так далее. А кто увлекаться станет с палками без дела тому и самому вдвое выдавать.

— Экий вы затейник… — ошалел Шипов.

— Бить палкой? Генералов? — ахнул Александр Николаевич.

— И министров. А что? Иной раз один хорошо поставленный удар заменяет два часа воспитательной беседы. Впрочем, постоянно бить и не надо. Достаточно это практиковать время от времени, чтобы все старались. Кроме того, я бы еще институт имперских комиссаров ввел, набирая туда тех самых дурных людей, которым до всего есть дело. Чтобы они постоянно ездили по стране и смотрели — кто чем живет, подавая регулярные отчеты в имперскую канцелярию лично монарху. Например, раз в квартал или даже год.

— Будут брать взятки…

— Платить очень хорошо, полностью оплачивая командировки. А за подтвержденные взятки или перегибы вешать. Отбирая среди молодежи тех, кто горит и радеет за справедливость. В идеале из сирот или из бедных родов, или вообще не дворян, а, например, из пытливых и сметливых крестьян, от зоркого глаза которых ничего не укроется. Возводя их при вступлении в должность в дворянское достоинство. При этом за вызов комиссаров на дуэль лишать чинов и состояния, ссылая на пожизненную каторгу. Ну и назначать их всего лет на пять после обучения, чтобы связями обрасти не успел. Гоняя по стране. А потом выплачивать пенсию пожизненно и использовать, например, как внешних агентов. Чтобы собирали сведения о том, чем живут другие страны, в чем их сила, в чем слабость и что нам можно у них перенять. Если же где такой комиссар окажется убит или еще как-то притеснен — высылать целую бригаду для разборок. Включая других комиссаров.

Александр Николаевич и Сергей Павлович промолчали, переваривая.

— Тяжело вам живется, — наконец произнес цесаревич.

— Отчего же?

— Ходите вооруженный до зубов и всегда готовы драться. Даже смертным боем. Думаете о делах, которые едва ли вам нужны и полезны.

— Отнюдь, нет. Дела эти вообще не лежат в такой плоскости, — отмахнулся Лев Николаевич. — Семья — это маленькое государство. Собственно, из семьи держава и вырастает. Поэтому все эти вещи, о которых я говорил, мне очень полезны. Их ведь и в семье можно применять, и в своем заводчицком деле. Всюду. Они универсальны.