Юношество (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— Вот теперь я вижу — натурально вольтерьянец, — расплылся в улыбке Александр Николаевич.

— Ваш вольтерьянец, — заметил Шипов.

— Я уже понял, — кивнул цесаревич в сторону оружия, разложенного перед ним. — Впрочем, я все же должен отреагировать на ваши рассуждения о христианстве, Лев Николаевич.

— Они вас заинтересовали?

— Скорее, они меня ужаснули. И я очень надеюсь, что вы более никому их не расскажите.

— Но почему?

— Потому что это ересь! — излишне жестко произнес, почти что рявкнул, Александр Николаевич. — Если вы прочтете всю Нагорную проповедь как единое произведение, то без всякого сомнения, это увидите. Все эти ваши игры со словами — пустое. Занятное, может быть даже веселое, но пустое. И опасное! Будь я также набожен, как мой отец — вас бы за такие слова уже в железо заковывали.

Лев промолчал.

Устраивать религиозные дебаты он не собирался. Себе дороже.

Цесаревич же воспринял это по-своему.

— Я передам архиепископу, чтобы он наложил на вас епитимью за злословие. Скажу — много ругались. Почитаете молитвы месяц. Подумаете над своим поведением. И чтобы я больше таких слов от вас не слышал! Ясно ли⁈

— Так точно, — равнодушно произнес молодой граф.

Он не злился.

Провоцируя собеседника, он думал об еще более жесткой и агрессивной реакции, хотя в душе и надеялся на том, что этой придумкой получится увлечь цесаревича. Но… получилось так, как получилось.

— Александр Николаевич, и все же, зачем вы меня вызвали? Досужие разговоры о житье-бытье вас не интересуют. Религиозные споры тоже. Тогда что?

— Мне надо, чтобы вы примирились с Анной Евграфовной и моей сестрой.

— Я с вашей сестрой не ссорился. Мы даже не знакомы.

— Однако она по вашей милости пострадала.

— Насколько я знаю, пострадала она по своей дурости. Уж простите мне мой язык, но идти к вашему родителю с такими вопросами — это перебор. Она на что рассчитывала? Что он одобрит ей интимное белье для внебрачных приключений? Ну что вы на меня так смотрите? Неужели моя ересь все же оказалась достаточно правдивой?

— Вы, Лев Николаевич, умеете провоцировать, — нервно хмыкнул цесаревич.

— Я могу себе роскошь говорить правду в лицо.

— А почему вы считаете? — заинтересовался Александр Николаевич.

— Я служу России и вашему родителю, как ее персонализации. По доброй воле и искреннему убеждению. Без принуждения и подкупа. Из-за чего и делаю то, что считаю правильным. Мне без разницы чины и награды. Я делаю то, что должно.

— Даже если это будет стоить вам жизни или свободы?

— А почему нет? — чуть подумав, ответил Лев Николаевич.

— Интересно… — задумчиво произнес цесаревич…

На этом их разговор завершился.

Наследник взял паузу, чтобы разложить по полочкам то, что услышал. Молодой же граф отправился к архиепископу с запиской от старшего сына царя. Каким бы ты ни был веселым и находчивым, но за свои слова порою отвечать было нужно…

[1] В Российской империи тех лет было нельзя разрабатывать, производить и продавать оружие без высочайшего одобрения. Да и вообще запретов всяких, связанных с оружием, было намного больше, чем даже в России XXI века. Сильное послабление пошло только с воцарения Александра 2, которое показало, что никакими проблемами это не грозит.

[2] В 1838 году был введен образец казачьей шашки образца 1838 года (везде, кроме Кавказского и Сибирского линейных казачьих войск). Однако на нее жаловались, отмечалось, что шашка была тяжела в руке и легка на удар, то есть обладала обратными свойствами, необходимыми для казачьих шашек. Результатом ее работы была не эффективная рубка, а всего лишь нанесение болезненных синяков. Из-за чего кто мог, старался от нее уклонятся.

Часть 1

Глава 6

1845, май, 5. Казань

Лев Николаевич пил чай.

Ароматный.

Вприкуску с вареньем из молодых сосновых шишек в сахарном сиропе. Но его настроение было ни к черту.

Архиепископ развернулся на всю катушку и вот уже вторые сутки молодой граф увлеченно читал молитвы. Что там цесаревич написал — Лев так и не узнал, но теперь ему было не до шуток. Да, каким-то явным страданием это не назвать. Просто слишком много времени уходило и сил. Полная утренняя служба, а потом еще сотня покаянных молитв. И вечерняя туда же. Это утомляло. Психологически. И филонить было нельзя, так как к нему приставили человечка, который приглядывал и галочки ставил. Старого. Который уже о душе печется, а потому не пойдет на сговор.

Одна радовало — такое всего на месяц.

Плюс пост.

Не строгий, но неприятный. И Лев Николаевич был уверен — уж что-что, а проконтролировать его выполнение архиепископ в состоянии.

Вообще, ситуация с наказанием выглядела крайне раздражающе.

В эти самые годы почти весь Высший Свет увлекался мистическими кружками, в том числе спиритическими. Однако никто и слова им не говорил. А, как Лев Николаевич знал, отдельные такие встречи посещал и лично император, не говоря про его детей.

Вот и злился.

Да, что дозволено Юпитеру, не позволено быку. Однако… это все равно выглядело мерзко. Причем к архиепископу у него вопросов не было. Он сделал, как сказали. И даже провел с Толстым вполне полюбовную беседу о спасении души и сквернословии. А вот цесаревич…

Либерал ведь.

До мозга костей либерал.

А поди ж ты, какая цаца. Обиделся. Ведь не из-за трактовки христианства он наказал, а за сказанную ему в лицо правду. Здесь так было не принято, тем более такие вещи. Вот и заело… задело…

Звякнул колокольчик, пропуская посетителей.

И все притихло.

Лев Николаевич сидел в своем кабинете на втором этаже и даже как-то напрягся. Такое редко происходило.

Поэтому невольно взял капсюльный револьвер — один из первых экземпляров. Взвел курок. И заняв более удобную позицию, приготовился стрелять. Да, вопрос самовзвода нормально пока решить не удавалось. Но некое подобие Remington 1858 у него уже имелось.

Штучно.

С рамкой, изготовленной из латуни[1].

Но имелось.

Причем барабан откидывался вбок, что позволяло очень быстро менять заранее снаряженные барабаны. Их-то молодой граф перед собой и выставил.

Послышались приближающиеся шаги.

Несколько человек. И на слух — кто-то не из служащих заведения. У них всех другая обувь.

Подошли.

Остановились.

Раздался стук в дверь и голос администраторши:

— Лев Николаевич, к вам гости.

— Войдите. Не заперто.

Дверь беззвучно открылась и на дуло револьвера уставился Александр Николаевич. Нервно сглотнул. И вяло улыбнулся.

— Вы всех гостей встречаете пистолетом? Как вы так живете?

— Вашими молитвами… хотя нет. Моими. Со вчерашнего дня.

— Неужто вы обиделись?

— На обиженных воду возят. — пожал плечами граф, опуская пистолет и чуть отворачивая его в сторону, но курок не снимая с боевого взвода. — Нет, Александр Николаевич. Просто устал.

— Какой странный у вас пистолет. Никогда таких не видел.

— Это револьвер. Впрочем, на его разработку и изготовление я пока еще не получил высочайшего дозволения от вашего августейшего родителя. Так что его еще не существует в природе. То ли мой запрос где-то утонул в ворохе бумаг, то ли Николай Павлович не считает нужным производить в России такое оружие, то ли еще чего-то.

— Вы позволите взглянуть?

— Мы в мир принесем чистоту и гармонию… — начал Лев декламировать известное стихотворение Дмитрия Климовского, параллельно убирая револьвер с боевого взвода и, развернув стволом к себе, пододвигая по столу к цесаревичу… — Все будет проделано быстро и слажено. Так, это не трогать — это заряжено.