Прекрасная, как река - Перрон Мелисса

Невероятно, но я никогда не замечала, что отсутствовала всегда в один и тот же день, пока парень Алисы не бросил мне как-то утром:

– Эй, Дюбуа! В твоей жизни что, нет понедельников?

– В смысле?

– Тебя никогда нет по понедельникам.

– Я есть по понедельникам. Только не здесь.

Нахмурив брови, он ответил:

– Ну ты и шизанутая.

Я могла бы обидеться, но уже так привыкла слышать в свой адрес самые разные синонимы слова «странный», что решила просто примирительно кивнуть Габриэлю. Исправить репутацию чудачки это не помогло бы, но я подумала, что раз уж он встречается с моей лучшей подругой, то наверняка не собирался меня оскорбить.

Когда все школьники собирались в раздевалке, я часто прикрывала уши руками. Гомон стоял, наверное, под сто децибел. Парадокс, но мама часто просила меня сделать музыку потише, а то к двадцати годам у меня станет звенеть в ушах.

Если мне и удавалось приходить в школу несколько дней подряд, принося туда свой личный мирок, то только благодаря Эстель Нолен. Мы познакомились с ней на уроке физкультуры во время игры в брумбол [8]. Учительнице пришла в голову плохая идея – назначить меня вратарем. Эстель – она была в другой команде – засветила мне мячом прямо между глаз. Свалившись на лед, я притворилась, что потеряла сознание. Эстель рассмеялась, а мадам Дюпра сказала, что нам обеим надо повзрослеть, и оставила нас после урока посидеть и подумать. Мы подружились благодаря схожему чувству юмора.

В учебе Эстель и Алиса соперничали между собой, борясь за самые высокие оценки на экзаменах. Я вместе с 75 % класса в конкурсе не участвовала. Эстель была суперодаренной бунтаркой: рослая девушка с синим ежиком на голове, у которой было все, о чем только мог мечтать подросток в 1997 году:

● скутер;

● новомодная обувь для катания на скейте;

● портативный CD-плеер.

Лично я никогда толком не умела даже на велосипеде кататься, что уж говорить о скутере. А насчет обуви – я носила одну и ту же модель с начала старшей школы. У меня было шесть одинаковых пар, и в день, когда они исчезли с полок моего любимого обувного магазина, я разревелась. Продавщица, наверное, подумала, что это уже перебор – обливаться слезами из-за унылых замшевых ботинок бежевого цвета.

Однажды на перемене вокруг Эстель собралась целая толпа. Я пошла посмотреть, что там случилось. Она показывала всем свой новый портативный CD-плеер. Я влюбилась в этот предмет с первого взгляда. Когда я попросила посмотреть поближе, она сказала:

– Если хочешь, могу тебе его одолжить!

– На перемену?

– Да хоть на неделю! Пользуйся!

Не знаю, сколько стоил ее плеер, но, похоже, она ценила меня, раз уж так доверяла. Принеся плеер домой в руках, как сокровище, я аккуратно вставила в него новый диск рок-группы Dave Matthews Band.

С того момента я могла повсюду таскать свой кокон с собой. Это было волшебно, словно я носила на уроки часть своей комнаты. Впервые за четыре года старшей школы я входила в двери уверенно, с высоко поднятой головой. Музыка заполняла меня и придавала смелости. Несмотря на то что звонок звенел в двадцать минут девятого, каждый день в полвосьмого я уже была у своего шкафчика и ждала, когда приедет автобус Алисы и Симона. Делала вид, что навожу порядок и раскладываю тетради. Мне казалось, что все за мной наблюдают. Надев наушники, я могла даже сесть за стол в раздевалке, за которым уже сидела куча народу. Это было великолепно – находиться в своем коконе среди других. Наконец-то я чувствовала себя нормальной.

Счастье продлилось всего несколько дней – пока Нолен не забрала плеер. С тех пор ко мне вернулась утренняя тревога. Вы скажете, что все просто: надо было пойти купить такой же плеер, – но у меня уже был желтый кассетный Walkman, который мне не нравился. Покупать другой мама не хотела, и уж тем более она не стала бы покупать портативный CD-плеер.

Однажды Алиса сказала, что с моим стрессом не помешало бы наведаться к школьной медсестре. Она сама ходила с какой-то личной проблемой, и ей помогло. Я подошла к кабинету 23Б возле столовой. Рядом со мной в крошечной приемной сидела Мари-Анни. Это была девочка из моего класса по изобразительному искусству. Она всегда казалась мечтательной, и я думала, что у нее в голове, наверное, очень спокойно. Медсестра Изабель Мае подошла к ней и спросила, как идет прием лекарств. Я сделала вид, что уткнулась в учебник французского, а сама навострила уши.

– Больше ничего не чувствую, – ответила Мари-Анни. – Как робот.

Никаких эмоций? Как раз то, что мне надо. Когда пришла моя очередь, я объяснила Изабель, что не понимаю, в чем дело, но постоянно нервничаю из-за школы и иногда плачу без причины. Она сказала, мне повезло – врач на месте. Врач приходила в школу раз в неделю, чтобы обследовать тех, кто принимал лекарства. Я ушла на урок французского с рецептом антидепрессантов в заднем кармане. Мне не терпелось стать как Мари-Анни Дешан – роботом.

Тем же вечером, когда мы с мамой пошли за таблетками, фармацевт долго объясняла мне, что лекарство подействует не сразу. Я была готова на все. На следующее утро я приняла первую – и последнюю – дозу. Придя в школу, я положила рюкзак в шкафчик и, ожидая звонка, села на пол. Я была совершенно в другом мире. Звуки стали другими, а когда Алиса говорила со мной, я видела, как ее рот двигался, но слова больше не складывались в образы у меня в голове.

По дороге на первый урок фотографии лестница показалась мне нескончаемой, и я опоздала, потому что не могла найти кабинет. Без четверти девять, когда учительница закончила объяснять план урока и все ученики вошли в фотолабораторию, я осталась сидеть на месте. Слишком заторможенная, чтобы двигаться, слишком растерянная, чтобы понять, что происходит.

– Что-то не так, Фабьена?

– А где остальные?

Помню, она посмотрела на меня так же, как я – на Мари-Анни.

– Пытаетесь понять, нет ли у меня в голове кучево-дождевых облаков?

Окончив фразу, я засмеялась и уткнулась лбом в стол.

– Ты что, под кайфом на моем уроке?

– Не знаю… Мне доктор Гамаш сказала принять это, – ответила я, указывая на флакон с антидепрессантами.

Наверное, ей стало меня жаль, потому что она отвела меня в фотолабораторию, сказав, чтобы сейчас я постаралась сделать, что в моих силах, а в следующий раз можно будет продолжить. Мне повезло: остаток времени я провела, загипнотизированная процессом опускания бумаги в проявитель.

В целом кайф продлился 36 часов. На следующий день я сидела на полу около холодильника – меня так тошнило, что было не встать. Когда мне удалось добраться до ванной, мама поспешила к телефону звонить тетушке.

– Говорю же тебе, Клэр, она как растение высотой метр шестьдесят. Молчит и ничего не ест. Я только и могу, что поить ее время от времени.

Всю вторую половину дня я просидела на полу в своей комнате, рисуя на большом холсте. Меня очаровывали движения собственной руки с кистью, поражал симбиоз между мной и красками. Хоть и казалось, что все происходит медленно, мое воображение било как гейзер, и мне не хватало времени, рук и пространства, чтобы распорядиться всем, что оно мне предлагало. Никогда больше я не погружалась в подобное состояние благодати во время рисования. И все-таки, помню, я боялась остаться таким растением на всю жизнь.

Проснувшись следующим утром, я почувствовала себя лучше. Я пошла в кабинет медсестры сообщить, что лекарство мне совсем не подошло, но она как раз говорила с врачом. Я замерла в коридоре и слушала их, оставаясь незамеченной.

– Вчера звонила мать Фабьены Дюбуа. Наорала на меня за то, что ее дочь три дня просидела на ж… из-за одной таблетки.

Я вытянула шею, чтобы увидеть реакцию врача. Пожав плечами, та произнесла:

– Не парься. Учись не принимать истеричек близко к сердцу. Просто в случае с ее дочерью таблетка сработала не так, как надо, это бывает. Дама наверняка немного преувеличила. Стать полностью недееспособным от одной десятимиллиграммовой таблетки – никогда такого не видела. Наверняка девочка сделала из мухи слона, в этом возрасте они любят привлекать внимание. У нас что, опять кофемашина сломалась? Пора бы новую купить.