Татьяна Зубачева - Аналогичный мир - 3 (СИ)
— И сколько ты ему дал?
— Пятьдесят рублей, — вздохнул Эркин.
— Ни хрена себе!
— И взял Ряха?
— А чего ему не взять?! Ряха же!
— Ну, мать его… — Геныч сочувственно выругался.
— А ещё что сказал?
— А ничего, — Эркин взмахом головы откинул со лба прядь, — чтоб я домой шёл и не беспокоился. Он всё сам сделает.
— Так чего ж ты с утра молчал?
— А что, — Эркин наконец оторвал взгляд от стола и посмотрел им в лица. Нет, не смеются. — Всюду свои порядки. Удивился, конечно, за глаза у нас не прописывали, а тут…
Он не договорил. Потому что с грохотом распахнулась дверь, и Колька за шиворот втащил Ряху.
— Во! У центральной проходной поймал. Прыткий, сволочь!
— Так, — встал Медведев. — Прикрой дверь, — Колька тут же выполнил приказ. — Так что ты вчера у Мороза взял?
— Д-да, — выдохнул Ряха, быстро шаря взглядом по сумрачно внимательным лицам. Эркин снова смотрел в стол, и встретиться с ним глазами Ряха не смог. — Так… так я не брал, он сам мне дал. Да вы что, мужики? Ну, он же вождь, ему шикануть надо, ну, чтоб над нами себя поставить, какой он и какие мы. Деньги у него шальные, понимаешь…
— Деньги на стол, — тихо сказал Медведев.
— Да я… да он… да вы что, мужики, ну я ж для смеху, — частил Ряха, — а он дурак дураком, как сейчас с дерева слез, ну, мужики, ну, не успел я вчера, так сегодня ж пропить не поздно…
— На стол, — жёстко повторил Медведев.
Ряха дёрнулся к двери, но тут же опустил голову, подошёл к столу и вывернул из карманов кучу мятых замусоленных бумажек, высыпал мелочь. Бумажный ворох Медведев подвинул к Эркину.
— Считай.
Не поднимая головы, Эркин разгладил и разложил бумажки.
— Ну?
— Тридцать семь рублей.
— Забирай, — кивнул Медведев. — Ряхов, с тебя ещё тринадцать рублей Морозу долгу. Тоже при всех отдашь.
— И за обиду парню пусть заплатит, — сказал немолодой, с рыжеватой щетиной на щеках, Лютов или Лютыч.
— Он всех нас обидел, — кивнул Саныч. — Ещё десятка с тебя Морозу за обиду и на круг десятка. В получку и отдашь.
— Да… да вы что? — задохнулся Ряха. — Да…
— Против круга пойдёшь? — удивился Геныч. — Ну, тебе решать.
— Всё, — Медведев хлопнул ладонью по столу. — Забирай деньги, Мороз. Всё, мужики. Переодеваемся и айда.
Все дружно встали. Эркин, взяв деньги, отошёл к вешалке и заложил их в бумажник, и уже оттуда смотрел на шумно переодевающихся, умывающихся и причёсывающихся перед зеркальцем мужчин. Ряха сгрёб оставшуюся на столе мелочь. Переодеваться он не стал, оставшись в рабочем.
— Замок свой из дома принесёшь, — сказал Эркину Колька. — И лады.
— Лады, — кивнул Эркин.
Переодевались до белья, кое-кто и рубашки менял. Куртка, штаны, валенки в шкафчик, Медведев и ушанку туда же, ну да, для города у него рыжая мохнатая. Грязную рубашку в узелок.
— Баба за выходные отстирает, в понедельник чистую принесёшь, понял?
— В понедельник с утра?
— А то!
— Эй, старшой, как на той неделе?
— В утро ж, сказали.
— Уши заложило, так промой.
— Мороз, в полседьмого в понедельник.
— Понял, а кладовка…?
— По коридору налево и до конца.
— Клавка сама тебя окликнет.
— Да уж, не пропустит!
— Это точно. Баба хваткая…
— На новинку падкая!
И дружный гогот.
Со звоном закрываются висячие замки на дверцах, уже не шарканье разбитых валенок, а стук подошв ботинок, сапог, обшитых кожей белых бурок. В ватных куртках только он и Ряха, остальные в коротких пальто с меховыми воротниками, полушубках, у Кольки куртка чёрная с золотыми нашивками и блестящими пуговицами.
— Всё, мужики, айда.
Общей шумной толпой по коридору к проходной, со смехом и шутками разобрали табельные номера и дальше, на пропускной…
— Счастливого отдыха…
— И вам от нас…
Ну, вот уже и улица, лёгкий снежок крутится в воздухе, и под ногами снег. И деревья в снегу, и каждый карниз, изгиб фонаря обведён белой каймой свежевыпавшего снега.
Той же шумной толпой подошли к неприметному одноэтажному дому из тускло-красного кирпича с двумя запотевшими до белёсой плёнки окнами и тёмной почти чёрной дверью между ними. Над дверью вывеска, тоже чёрная с тусклыми, как полустёртыми, золотыми буквами. Шедший первым Медведев властно толкнул дверь. За ней, к удивлению Эркина, открылся просторный зал с высокими круглыми столиками и прилавком в глубине. Здесь не раздевались и даже шапок не снимали, на полу лужицы от стаявшего с обуви снега и кучи мокрых опилок. Но столы чистые, и запах… нельзя было назвать неприятным.
— Ну, Мороз, — улыбнулся Медведев. — Давай. По двойной каждому, так, мужики? — все кивнули. — Ну и там, сосиски, что ли…
— Да ну их… — весело выругался Колька, подталкивая Эркина к прилавку. — Из кошачины у них сосиски.
— Язык у тебя из кошачины, — пузатый белобрысый усач за прилавком внимательно посмотрел на Эркина. — Не знаю тебя. Прописка, что ли?
Эркин кивнул.
— И сколько вас?
— Со мной двенадцать, — ответил Эркин, заметив, что Ряха пришёл со всеми. — Поднос есть?
Одобрительно кивнув, усач поставил на поднос двенадцать пузатых стеклянных кружев с ободком посередине, налил пива и быстро составил стопку из двенадцати картонных тарелок с тремя бутербродами на каждой.
— Держи. Ровно тридцать с тебя.
Эркин расплатился Ряхиными бумажками и понёс поднос к угловому столику, который был побольше остальных, и потому все поместились. Эркина встретили радостным гомоном.
— Во, это я понимаю!
— Ну, даёшь, Мороз.
— Это по-нашенски!
— Гуляй душа!
Когда все разобрали кружки и тарелки, Эркин хотел отнести поднос, но его ловко прямо из-под локтя у него выдернула бродившая между столиками с тряпкой старуха в белом, повязанном по брови, платке и клеёнчатом длинном фартуке.
— Ну, — Медведев оглядел стоявших весело блестящими синими глазами. — Ну, за Мороза, чтоб и дальше ему с нами, а нам с ним работалось, — и, когда все сделали по глотку, строго сказал: — Кому чего сверх надо, то уж сам платит.
— Да ладно, Старшой, — поморщился Лютыч. — Чего ты из-за одной… — он забористо охарактеризовал Ряху, — на всех баллон катишь.
Эркин перевёл дыхание: всё, вот теперь настоящая прописка.
В общем разговоре рассказов и расспросов одновременно он узнавал, что две недели с утра, с семи до трёх, а две — с трёх и до одиннадцати, а получка во вторую и четвёртую пятницы… сейчас-то что, а вот в войну в три смены… в две, но по двенадцать… было дело, кто помнит… да ладно, нашёл что вспоминать… ни выходных, ни отгулов… война по всем прошлась… а на фронте… я пять лет отбухал, раненый, а… ладно вам, семья-то большая, Мороз?
— Жена и дочка, — охотно ответил Эркин.
— А поселился где?
— В Беженском Корабле.
— От Комитета, значит?
— Ну да, туда только через Комитеты.
— Ага, беженский ещё и ветеранский.
— Ага, и этот… жертв и узников…
— Ветеранский отдельно, уж я-то знаю.
— Квартира хорошая-то?
Эркин кивнул.
— Тёплая. И большая.
— С ремонтом?
— Или сам делать будешь?
— Сам, — кивнул и несколько небрежно бросил: — Не знаю, кто там раньше жил, но ремонт надо делать.
Он рассчитывал, эта хитрость пройдёт. И прошла. Никто ту троицу и не вспомнил.
— Я тоже в Беженском, — сказал Миняй в новеньком белом полушубке. — В правой башне. А ты?
— В левом крыле.
— Земляки, — подал наконец голос молчавший вмёртвую Ряха.
Но его не заметили, и он опять уткнулся в кружку.
— И давно приехал?
— Во вторник.
— Не обустроился ещё?
— Начать и кончить, — усмехнулся Эркин.
— Мг, — кивнул Саныч. — В воскресенье, значит, дома будешь?
— Сороковины у меня в воскресенье, — хмуро ответил Эркин.
— Кого поминаешь-то?
— Брата. Убили его в Хэллоуин.
— Чего?
— Это где?
Эркин удивлённо посмотрел на них. Они не знают про Хэллоуин? Как такое может быть? Смеются, что ли? Да нет, лица серьёзные.
— Это праздник такой. Ну, и на Хэллоуин, — он заговорил медленно, подбирая русские слова, — хотели поворот сделать, назад, как до Свободы, повернуть.
— Реванш называется, — влез было Ряха и опять его не заметили.
— Кто?
— Ну, не мы же…
— Ну, понятно.
— Да чего там, недобитки, значит…
— Да, — кивнул Эркин. — Кого зимой в заваруху, — у него всё-таки начали проскакивать английские слова, но его, судя по лицам и репликам, понимали, — не добили.
— Ну, а вы что?
— Так ты с той стороны, не с Равнины?
— Опомнился!
— До тебя как до того жирафа…
