Юрий Сазонов - 17 Тамплиеры 1. Рыцарь Феникса
Томас с остальными оруженосцами и сержантами после мессы двинулся к казарме — надо было выделить места для новоприбывших. Когда они проходили мимо дворца приора, Жак ухватил приятеля за руку и оттащил в сторону, на засыпанную снегом садовую дорожку. Вокруг чернели древесные стволы, расчерчивали небо голые ветки терновника.
— Что? — раздраженно спросил Томас.
Мальчишка порядком ему надоел, да и беспокоила мысль, что добиться приема у верховного магистра будет не легче, чем у дядюшки-приора.
Жак сморщился и почесал нос.
— Ты ничего не заметил?
— Что я должен был заметить?
— Ну, насчет этого писца… брата Иуды.
По-другому человека в маске Жак называть отказывался.
— О чем ты? — нетерпеливо проговорил Томас.
— Ты смотрел на его руки?
— Смотрел. И что? Руки как руки. Кожа чистая, проказы нет.
— Вот именно, — ухмыльнулся Жак. — Чистая кожа. Слишком чистая. Он ведь писец, так? Значит, много пишет! А где следы туши и чернил?
Томас прищурился. А ведь правда. Как же он не заметил — и почему заметил глупый мальчишка?
Жак подмигнул другу, показал язык и припустился по дорожке к казарме. С этого дня им предстояло жить в еще большей тесноте, но юный проныра только радовался: наверняка у приезжих отыщется немало любопытных историй и рассказов о чужих землях, куда Жаку так хотелось попасть. Томас уже собирался двинуться следом, когда на плечо его опустилась тяжелая рука. Юноша обернулся. За спиной у него стоял сержант Гуго де Безансон. Вид у поверенного приора был необычайно хмурый.
— Томас, после вечерней службы господин будет ждать тебя в своем дворце.
Сердце юноши сжалось, а потом забилось чаще. Вот он, шанс, которого посланец Роберта Брюса так долго ждал. Сегодня вечером, о чем бы приор ни хотел говорить с ним, Томас потребует, чтобы могущественный родич для начала его выслушал.
Гуго де Безансон, передав поручение, развернулся и тяжело зашагал к церкви. Томас смотрел ему вслед и не понимал: почему в душе нет радости?
В доме, или, если угодно, дворце приора было великое множество ковров. Ковры арабские и ковры фламандские, и германские, и длинные узкие ковры со странным геометрическим узором, завезенные с африканского побережья. В душе Жерара де Вилье не осталось места страстям, кроме, пожалуй, одной-единственной — он коллекционировал ковры. Учитывая, что рыцарям Христа и Храма Соломонова полагалось жить в бедности и никаким имуществом не владеть, а оружие их, экипировка и одежда принадлежали ордену, приора можно было обвинить в не весьма точном следовании уставу.
Впрочем, пройдя в обширную приемную залу, Томас думал не об этом. По спине юноши ручьями тек пот. Хотя он не успел пробыть в доме приора и нескольких минут, рубаха промокла и прилипла к спине. Натоплено было до того, что даже крепко сколоченная деревянная мебель потрескивала от жары. К потолку поднимались колонны, украшенные искусной резьбой — виноградные листья и гроздья, каменные розетки и львиные морды. В камене гудело пламя, по узорной железной решетке бегали оранжевые сполохи. Сам приор, в белом плаще, отороченном мехом, расположился в кресле у огня. Коротко остриженные волосы храмовника покрывала черная шапочка, похожая на монашескую скуфью. Томас с трудом удержался от вопроса, как дядя переносит эту адскую жару. Воистину, даже в Палестине не могло быть такого пекла — а ведь Жерар де Вилье вряд ли прожил там долго. Ему не исполнилось и двадцати пяти, когда тамплиеры потеряли Акру и вынуждены были перебраться на Кипр.
Храмовник отвернулся от камина и окинул племянника равнодушным взглядом. Когда приор заговорил, голос его звучал устало.
— Твой отец пел и играл на арфе. Говорят, и ты владеешь этим искусством?
— Да, господин.
— И у тебя есть инструмент?
— Нет, мой господин…
— Посмотри на столе.
Томас обернулся на стол и увидел арфу, поблескивающую черным лаком. Такую же, как в лавке инструментов. Или это она и была?
— Сумеешь ли ты сочинить для меня балладу? — спросил приор, не дожидаясь вопросов и слов благодарности.
Томас удивленно вскинул голову, всматриваясь в лицо дяди. Оно ничего не выражало. Глаза утопали в тени. Глубокие морщины пролегали от губ к подбородку, прорезали лоб, однако приор не выглядел стариком — нет, скорее, его черты казались высеченными из камня. Розоватые отсветы огня не придавали каменным чертам теплоты. Юноша почему-то подумал о костре, горящем перед языческим жертвенником в пещере.
«Сейчас или никогда», — решил про себя Томас, а вслух спросил:
— Какую балладу желает услышать мой господин?
Храмовники не жаловали светскую музыку. Уставом она не была запрещена, и все же на празднествах рыцарей Храма допускалось разве что пение псалмов — тем удивительней была просьба приора.
Жерар де Вилье подпер кулаком подбородок и на некоторое время как будто задумался, а затем проговорил:
— Это должна быть баллада о победе льва над орлом. Пусть лев символизирует брата-тамплиера…
Приор вновь замолчал, так что Томас решился спросить:
— А орел?
Де Вилье поморщился и махнул рукой.
— Это неважно. Главное, чтобы в балладе как можно чаще упоминался лев. Лев, победивший орла. Ты успеешь сочинить ее до мессы навечерия Рождества? После вечерней трапезы старшие рыцари ордена, по обычаю, соберутся в башне Тампль. Я хочу, чтобы прозвучала твоя баллада в это время.
До Рождества оставалась неделя. Рыцарям, сержантам и оруженосцам в эту неделю предстояло поститься и участвовать в богослужениях, а тренировки прекращались. Томас чуть заметно усмехнулся. Конечно, он успеет. Но…
— Господин, вы ведь так и не выслушали меня. Между тем мой король ждет ответа…
Приор покачал головой.
— Не иначе, ты чудесным образом обрел утраченное послание?
— Нет, но, как я уже говорил, я догадываюсь, что в нем было написано.
На этот раз он не позволит себя перебить.
— Мой сюзерен просил орден о займе.
Наверняка так, потому что о военной поддержке тамплиеров король шотландский попросил бы вряд ли — предыдущий приор Англии уже показал, на чьей он стороне.
— Моему королю нужны деньги, чтобы восстановить справедливость и вернуть Шотландии свободу…
— Об этом не может быть и речи, — холодно ответил храмовник.
Тон у него был сухой и даже скучливый.
— Орден не даст денег на войну против законного христианского государя…
— Однако вы ссудили Филиппу немало серебра на войну с Фландрией и даже с Эдуардом…
Опомнившись, Томас замолчал. Он ожидал гневной вспышки, а, возможно, и наказания за свою дерзость. Что ж, пускай его швырнут в подземелье. Это не так зазорно, как есть хлеб ордена, пить вино и не делать того, зачем он был сюда послан.
Однако приор не спешил впадать в ярость. Он смотрел на Томаса со странным выражением, а губы его чуть подергивались. Наконец де Вилье заговорил и сказал то, чего Томас никак не ожидал услышать:
— Вложи всю эту горячность в свою музыку, мальчик, и тогда я подумаю. Пока что над орденом нависла беда куда большая, чем над твоим королем. Мы связаны родством, и я доверяю тебе, ибо вижу, что ты честен, смел и неглуп. Магистр в опасности. Я хочу, чтобы ты помог ему. Сделай это для меня, для себя и во имя Господа, потому что тот, кто угрожает магистру, одержим дьяволом… Итак, ты выполнишь мою просьбу?
Томас поклонился и просто ответил:
— Баллада будет готова к навечерию Рождества, монсеньор.
Часть первая. Глава 8. Поединок
Пришла и предрождественская неделя, с молитвами, звоном колоколов и криками галок на крестах собора. В храме монахи сооружали вертеп, и действо это живо заинтересовало непоседу Жака. Он так носился вокруг и лез всем под руки, что, казалось, еще немного — плюхнется в ясли и возляжет там вместо младенца Христа. Мальчишка упрашивал брата отпустить его в город, принарядившийся к празднику. Хоть по церковному канону Рождеству и предшествовали четыре недели адвента со строгим постом и чтением писания, а все же молодежь собиралась и устраивала шествия ряженых и колядки. Да и цеховые мастера не скупились: каждый цех стремился попышней украсить дома и приходскую церковь. И это уж не говоря о самой ночи Рождества, когда на площадях и перед храмами жгли костры, и отовсюду неслось пение торжественных гимнов.
Однако в этом году и юным оруженосцам, и рыцарям строго-настрого запретили выходить в город. Тампль затворил ворота и угрюмо смотрел на расцвеченный огнями Париж, как осажденная крепость — на костры вражеского лагеря. Жак плаксиво рассказывал, что в прошлом году к дневной рождественской мессе допускали даже детей и подростков из предместий, в том числе миловидных девиц, а нынче придется смотреть только на скучные бородатые хари. В конце концов, его нытье так надоело соседям по казарме, что они ухватили мальчишку за руки и за ноги и швырнули головой вперед прямо в молодой декабрьский снег.
