Олег Верещагин - Тамбовские волки. Сборник рассказов
— Минус тридцать на улице! — я подошёл к топчану, сел, толкнул нашего начальника агентурной сети в плечо: — Ты что, освиноумел?
— Серёжа, Серёжа, — взяла меня за капюшон Екатерина Степановна, наш отрядный врач.
— Не трогай его, я его спиртом напоила… — и обернулась к командиру: — Два пальца надо резать, — сказала она Михаилу Тимофеевичу. — На левой ноге. Деревяшки уже. А так обойдётся.
— Резать?! — мне показалось, что я ослышался, потом — даже поджал сам пальцы в тёплых лёгких бурках, обшитых кожей. В конце сентября во время налёта я схлопотал осколок в правый бок — его вынимали, влив в меня стакан самогонки, и я толком ничего не помню. Но это осколок (величиной с ноготь моего пальца, он чуть не дошёл до печени, как мне потом сказали), вынули — и всё. А пальцы?
Лёха уже явно ничего не воспринимал — дышал ровненько, смотрел сонненько и куда-то не сюда. Екатерина Степановна уже раскладывала МХН — малый хирургический набор, вертевшийся тут же Бычок поставил кипятиться воду. Я махнул рукой, с жалостью посмотрел на Лёху и отошёл к столу.
— Хоть что принёс-то, стоило рисковать? — горько спросил я. — Глянуть можно, не очень секретно?
— Полная база, — сказал Михаил Тимофеевич. — Медицинская, довоенная. Сведения по пятидесяти тысячам детей от года до 16 лет из семи центральных областей… Помнишь, перед войной, стали резко печься о здоровье нации? Фонды разные, государственные вливания, шум-гам… Там тщательно детишек обследовали… А вот ты, смотри, — Михаил Тимофеевич поманил меня ближе. Я склонился к экрану и с удивлением воззрился на своё фото. — Я набрал фамилию-имя-отчество ради интереса — и оп! Гляди, сколько у тебя всего совместимого… А вот цены… Ты клад, а не мальчик, оказывается, если тебя продать — зенитный ракетный купить можно.
— Не шутите так, — я вздрогнул, выпрямляясь. — А хотя… если для победы — я согласен.
— А вот на моих пацанов, — бывший лесник, а ныне полковник партизанской армии усмехнулся. — И на старшего, и даже на младшего…
Я отошёл от стола. Мне сильно захотелось спать и загорелись щёки. То ли с мороза наконец, то ли от нервов… хотя — какие нервы после боёв конца ноября, когда нашу Первую Тамбовскую партизанскую пытались выкурить из лесов чуть ли не две дивизии полного состава? Нету у меня нервов.
Злость — есть. И я про эту базу не забуду…
— Вот и всё, — бодро объявила Екатерина Степановна.
Что-то каменно стукнуло в эмалированном тазике.
* * *
В "МакДональдсе" — так называли землянку, где жили "наши американцы" — было весело. Эд Халлорхан знал великое множество песен и умел отлично играть на гитаре — а последнее время даже по-русски пел. Но, когда я вошёл — привлечённый звуками песни и не желая идти к своим, мне требовалось срочно чем-то занять голову — он пел как раз по-английски.
— Вода проточит камень,
Огонь пройдёт сквозь лес!
А если смел ты и упрям —
Дойдёшь хоть до небес!
Я улыбнулся, ощупью садясь на нары. Вот странно. Никогда не думал, что у американцев есть такие песни. Да что я вообще о них думал? Голливуд и пукающие негры? А они — вон они какие. Разные. И такие, как Халлорхан, чей голос задорно и молодо звучал от самодельной печки…
— Вода проточит камень,
Огонь пройдёт сквозь лес!
А если смел ты и упрям —
Дойдёшь хоть до небес!
И тут я услышал тихий плач.
Я повернулся на звук сразу. Да, плакал кто-то из мелких — тех, которых привели в наш лагерь, тогда ещё в деревню, американцы… Лёшка! Тот самый Лёшка, который нас нашёл тогда! Один из наших бесстрашных маленьких разведчиков… Сейчас он сидел на одеяле, обхватив коленки руками и уткнувшись в них лицом. И, когда я подошёл, поднял на меня зарёванное лицо с горестными глазами. Тяжело вздохнул, судорожно. Всхлипнул. Я сел рядом.
— Ты чего? — хмуро спросил я. Лёшка опять вздохнул и тихо сказал тоненьким голосом:
— Я предатель…
— Страшный сон приснился? — уточнил я.
— Ты не понимаешь… — у него внутри даже что-то пискнуло. — Я правда предатель… Санька сказал, что каждый, кто хочет бросить родную землю — предатель. Россия — она ведь и моя земля. А я… я… — он даже заикал от плача и уткнулся мне в бок, вырёвывая: — Я… хочу-у-у-у… у-у… у-у… уеха-а-а-ать!!!
Его колотило. А я всё понял. Вспомнил, как Лёшка постоянно торчит около Халлорхана и сыплет вопросами то на русском, то на ломаном английском… а офицер ворчливо отвечает.
— С Халлорханом в Америку? — спросил я. Лёшка закивал головой, стуча лбом мне в бок.
— С дядей… — он опять икнул и судорожно дёрнулся (бедняга). — С дядей Эдом… Я получаюсь предатель!
— Ты получаешься дурак, — я обнял его и покачал. — Эх, Лёшка… если бы у меня были мама и отец… А у тебя — будет.
Он опять дёрнулся. Замолчал. И поднял на меня огромные мокрые глаза:
— А как же…
— А вот так, — я вздохнул. — Предатели — это те, кто родину бросает за жирный кусок. Это про них Санька говорил. А Хал… дядя Эд разве плохой человек? И разве ты за ним ради бутербродов идёшь?
— Не! — Лёшка замотал головой. — Мне всё равно, только чтоб с ним…
— Ну вот… — я вытер полой куртки лицо мальчишки. Он немного отстранился — ага, приходит в себя… — Значит, он и есть твой отец. Поедешь с ним и будешь счастлив. Думаешь, он захочет, чтобы ты забыл Россию?
— Не… — уже задумчиво сказал Лёшка. И обхватил меня руками, умоляюще шепнул: — Я правда не буду предатель?!
— Правда, — твёрдо сказал я. И нагнулся — стащить с ног бурки. — А теперь дай мне поспать, Лёшик.
— Я почищу твой автомат? — с готовностью предложил мальчишка.
— Не надо. Сегодня я не стрелял. Было не в кого.
* * *
Канонада в морозном воздухе рокотала совсем близко. Были слышны за общим фоном даже отдельные "бум! бум!" (как будто били по тугому мячу) 250-миллиметровых орудий.
— Это Тамбов берут, — сказал мне Санька. За прошедшие месяцы он вырос ещё, раздался в плечах, а воображаемые усы превратились в почти настоящие. Мы стояли в строю рядом, и он легко держал пулемёт около ноги.
Я кивнул. Почему-то мне это не казалось таким уж важным. Важнее было то, ради чего нас построили на прогалине.
Раньше я не думал, что нас так много. Просто всю бригаду одновременно я видел впервые. Строй уходил влево и вправо, и в утреннем сером воздухе люди казались призрачными, как тени. Над прогалиной клубился пар от дыхания.
Михаил Тимофеевич появился перед строем в сопровождении всего штаба. Наш командир был без шапки, с откинутым на спину капюшоном. Справа от него Никитка нёс знамя бригады — и все в строю сперва зашевелились, а потом замерли.
— В общем, нечего тут говорить, — негромко и совершенно обыденно сказал командир. — Через полчаса бригада тремя колоннами выступает для захвата аэродрома. Мы не должны дать взлететь ни одному из самолётов или вертолётов, не должны дать уничтожить склады, не должны дать никому приземлиться. Через два дня тут будут наши. Аэродром должен их встретить в целости и сохранности… — он помолчал и добавил: — Я что-то не то говорю. В общем, похоже, что мы всё-таки победили. Конечно, теперь будет просто глупо вдруг умереть. Никому не хочется, — он говорил по-прежнему негромко, но слышали — я уверен — все. — И всё-таки… Вспомните прошлые месяцы. Сколько погибло наших. Каждый знает по нескольку имён. Ничем они были не хуже нас, им бы всем жить и жить. А они — погибли… — он опять помолчал. — Если мы сейчас дадим этим просто так уйти — мол, всё равно победа, пусть! — это нечестно будет, по-моему. Никитка, разверни, что ли.
Сын командира молча, со строгим лицом, развернул знамя. Было безветренно, и он расправил сине-алое полотнище с золотыми пчёлами по центру и чёрно-белой волчьей головой в крыже, наше, тамбовское. Оно у нас было уже давно, сшили в Котовске и тайком передали нам. Конечно, ни в какой бой мы ни разу под ним не ходили, смешно было бы. Но сейчас, наверное, выпало исключение.
— Равняйсь! — прозвучал голос Михаила Тимофеевича. — Смирно! Равнение на — знамя!
И он с суровым лицом накинул капюшон и взметнул к нему ладонь.
* * *
Чтобы сломить сопротивление оборонявшего центр Тамбова штатовского батальона "Янычар-7", понадобилось привлечь не только два усиленных бронетехникой и штурмовыми вертолётами "номерных" полка РНВ, как предполагалось вначале. В бой бросили 4-й Сибирский казачий полк и, наконец — спешно переброшенный на грузовиках из-под Липецка 2-й Алексеевский именной полк. Только к концу пятого дня бои закончились. Это было крайне необычно для янки — достаточно храбрые в наступлении, они не обладали стойкостью и быстро "ломались", если становилось ясно, что удача отвернулась. Из личного состава "Янычара-7" в плен попали одиннадцать человек, все — с тяжёлыми ранениями, без сознания. Не меньше пятисот ожесточённо сопротивлявшихся и после того, как их разрезали на группки и даже раздробили на одиночек оккупантов были убиты. Бойцам РНВ и казакам эти пять дней обошлись в почти восемьсот убитых, восемь сбитых ракетами и огнём стрелкового оружия вертолётов и кучу сожженной бронетехники. Пожалуй, с самого начала войны противник ни разу не был так упорен в обороне.
