Олег Верещагин - Тамбовские волки. Сборник рассказов
— Ещё две, — сипло выдохнул он.
10.
Фугас на дороге состоял из пятидесятилитровой банки, наполненной выплавленным на пару гексогеном плюс самодельный электродетонатор, подключённый к машинке из старого телефона-"вертушки". Провод уже замаскировали до самых кустов, оставалось подключить к клеммам детонатора, а потом — зарывать и маскировать яму.
Одна группа — со всем имевшимися пулемётами и парой одноразовых РПГ — находилась чуть дальше фугаса, в придорожных кустах. Вторая — на полкилометра дальше по дороге. Третья — пряталась в глубине леса на пути отхода основной — на всякий случай. Хотя "всякого случая" не должно было быть. Конвой состоял из танка, трёх грузовиков, "хаммера" и "брэдли", и ещё полчаса назад никаких изменений в составе не было. А сейчас следовало всё-таки поторапливаться, потому что можно было ожидать контрольного пролёта беспилотника. Правда, последнее время они летали всё реже — по некоторым данным ресурс вырабатывался с бешеной скоростью, а новыми как-то не очень баловали оккупантов их "хозявы". Оказывается, война вообще страшно дорогое дело, я раньше даже не задумывался над этим! И получалось — так говорили взрослые — что её можно выиграть, даже не убивая врагов, каждый час пребывания "войск ООН" на нашей территории влетает им в миллионную копеечку. Но мысль о выигрыше войны без убийства врагов меня как-то не привлекала. Думайте обо мне, что угодно — нет, и всё.
— Всё, — выдохнул Генок, и мы с ним, аккуратно пробираясь над растяжками, вернулись в лес. На дороге взрослые в бешеном темпе, но осторожно (это вещи вполне совместимые) продолжали работать с фугасом.
Мы заняли свои места. Теперь оставалось ждать. Самое занудное занятие. Вскоре и фугас был замаскирован; дорога выглядела абсолютно так же, как и до нашей землекопской деятельности, даже камешки, оставшиеся от когда-то лежавшего тут асфальта, уложены в прежнем порядке. Как говорил постоянно Михаил Тимофеевич — "дураки на войне повывелись сразу". В смысле — нечего врага считать глупее себя. Опытному глазу и сырые пятна на дороге много скажут…
— Идёт конвой, — сказал Геныч. Я дёрнулся. Точно — от опушки леса остренько поблёскивало зеркальце — скорее всего, в руке Стёпки. — Готовность полная, огонь по моему выстрелу.
Двое наших с "агленями" приготовились на другом конце засадной цепочки. И я почти сразу услышал рокот и урчание моторов.
Как всегда кажется на длинных лесных дорогах, техника чувствовалась близко, а ползла — бесконечно медленно. Гул танкового дизеля перекрывал всё. Но первым проскочил "хаммер" — мы такое и ожидали в принципе, плоская широкая машина, увенчанная самодельной башенкой с торчащей из неё спаркой браунингов, прошла над фугасом быстро, я различил купол шлема сидящего за спаркой солдата. Конвой был американский, броню машины украшали гербы легкопехотной дивизии.
Танк появился через полминуты. "Абрамс" был усилен дополнительным бронированием, верхний люк — приоткрыт, но никого не видно. Следом шли три грузовика с туго натянутыми тентами и торчащими над кабинами башенками — в них тоже виднелись "браунинги". БМП моталась где-то позади.
Я сдвинул предохранитель и приладился для стрельбы, но глаза пока прищурил и рот приоткрыл. Вовремя.
Фугас ахнул практически напротив меня, чуть в стороне. Звук был такой, что я почти оглох — долбануло в уши почти физически ощутимо, по листве градом свистнула галька, что-то ещё, посыпались ветки, листья… Танк подбросило на упругом снопе чёрно-жёлтого выхлопа. Он завалился на бок, до нелепого похожий на сломанную игрушку — в днище была черная вывернутая дыра, из неё хлестало что-то серо-белое.
Конечно, ни о каком "огонь по моему выстрелу" речи уже не шло. Я просто начал лупить короткими очередями в кабину первого грузовика, даже не думая ни о чём — та-так, та-так, та-та-так, долбил АКМ, коротко толкая в плечо. Потом Геныч почему-то
11.
ударил меня в бок, я повернулся и увидел возвращающийся "хаммер". Мой АКМ выплюнул зелёную строчку трассера, я быстро заменил магазин, но нужды уже не было — навстречу джипу одной бесконечной очередью ударил "максим", и я увидел, как "хаммер" буквально разворотило — весь передок в кашу. Спарка так и не открыла огонь, но откуда-то сзади выскочили двое, плюхнулись у колёс и принялись лупить в нашу сторону, бухнул подствольник… Один из наших молча сунулся лицом в приклад М16, но почти сразу ответный огонь достал обоих американцев.
С колонной всё было кончено. БМП дымила каким-то ленивым густым дымом, съехав боком в кювет. Похоже, из неё никто даже не выскочил. Как раз когда я на неё поглядел, "брэдли" покачнулась и с лёгким хлопком расцвела белёсым пламенем, прибившим дым. Потом внутри что-то несколько раз рвануло.
Двое солдат стояли неподалёку от машин, подняв руки — высоко, прямые, как будто висели на турниках и не имели сил подтянуться. Наши уже выходили на дорогу, из одного грузовика выбросили ящик. Кто-то сшиб пластиковую крышку — внутри оказались аккуратные упаковки ампул. Это было именно то, за чем мы охотились.
— Заберите пару упаковок, — распорядился Михаил Тимофеевич, — после войны поглядим, чем и от чего они наше подрастающее поколение спасать собирались. Остальное сжечь на хер!
Появился один из наших взрослых — сдвигая на глаза трофейные очки, с огнемётом, сделанным из краскопульта. Все сыпанули от машин.
Ффффуууухххххссссс! Светлое пламя, резко темнея, охватило один из грузовиков. Переход к следующему… Ффффуууухххххссссс!
Подошёл Санька, неся на плече свой бессменный МG3. Мимо нас пронесли на брезентовых раскладухах двоих наших убитых, мы проводили их взглядами, и Санька зевнул:
— Спать охота.
* * *
Кроме нашего Михаила Тимофеевича — командира отряда "Волчья сотня" — их было ещё семеро.
Командиры отрядов "Царские волки", "Батька Антонов", "Серая стая", "Волчата Антонова" (туда всё-таки ушли от нас наши кадеты, Стёпка с Лёшкой, потому что отряд состоял почти целиком из кадетов), "Русский гнев", "Динамо Плюс" и "Тамбовские гусары".
Безымянный подполковник из-за Урала своё сложное дело сделал. Первый совет командиров партизанских отрядов — с целью создания Первой Тамбовской партизанской бригады — состоялся в начале этой осени на одном из лесных кордонов. Ха. О таких вещах потом пишут воспоминания и даже в учебниках истории упоминают: тогда-то и там-то те-то решили то-то, что послужило историческим поворотным моментом… ну, в общем, в таком ключе, как говорится.
Когда-нибудь я напишу мемуары. Точно вам говорю. Как стоявший у истоков.
Хотя вообще-то мы не у истоков стояли, а лежали в одном из многочисленных секретов и напряжённо ждали — не ахнут ли по этому совещанию чем-ничем с небес? У нас была хорошо поставлена разведка (уже даже очень хорошо), но всё-таки… И особо никакой причастности я не ощущал — я любовался на приехавшую с командиром "антоновцев" девчонку, его дочку, нашу ровесницу или чуть старше, щеголявшую в кавалерийских сапожках и пригнанной камуфлированной форме. Увы мне. Правда, девчонка на всех вокруг глядела с великолепным презрением и, поскольку приклад её биатлонки украшали 34 аккуратно нанесённых маникюрным лаком крестика, у неё были основания для такого презрения… Крыть нечем, как говорится.
Что там, на совещании, говорили — я не знаю (позднее нас поставили перед фактом, что мы теперь часть бригады, насчитывающей около 500 бойцов). Я уже совсем было
12.
собрался подбить-таки клин под снайпершу. Но тут произошло — скажем так — Событие.
* * *
Когда восьмилетний сирота Лёшка Баронин предложил Эду Халлорхану найти партизан — он сам не знал, что им двигало.
Родителей Лёшка не помнил вообще, совершенно. И ещё плохо умел думать об отвлечённых вещах. В его детском уме помещались только довольно простенькие вещи. Например — что дядя Эд — хороший человек. Он был добрый и весёлый. Он спас всех из того лагеря (Лёшка не очень понимал, что там было плохого, он ничего плохого не видел — но так говорили старшие ребята: что их всех увезут за границу и заставят работать, как рабов из кино или вообще разрежут на кусочки, чтобы вставить другим людям — а старшим ребятам Лёшка привык верить…), куда их привезли из детдома.
Иногда Лёшка, лёжа вечером в шалаше, думал с замиранием сердца, что дядя Эд на самом деле — его, Лёшки, отец. Ведь отец-то был, конечно. И теперь он просто нашёл Лёшку. А почему не признаётся — да мало ли? У него другая семь в Америке. Может, не хочет, чтобы она знала про Лёшку. Ну и пусть. Он, Лёшка, всё равно будет считать, что дядя Эд — его отец.
Наверное, именно поэтому Лёшка и стал разведчиком.
Конечно, как и все детдомовцы, Лёшка в свои восемь лет был изворотливым и хитрым, неприхотливым мальчишкой. Поэтому одинокие странствия в поисках партизан его не пугали, не боялся он и ночного леса, и дождя, и голода. А что всем вокруг было как бы и не до него — так это даже и лучше.
