Роберт Асприн - За короля и отечество
Абсолютно то, чего можно было бы ожидать от агента Cumann Na Mbann. Тонко. Замысловато. Катастрофически разрушительно.
У Седрика Беннинга, плейбоя-ученого из Австралии, было не больше шансов остановить фанатку-террористку вроде МакИген, чем у уличной девицы из бедных кварталов Белфаста — остановить взрывы.
— Ясно. — Голос его звучал хрипло. — Яснее не бывает. Из этого следует абсолютно непреложная истина: переместиться за ними должен именно я и никто другой.
— Но…
— Я говорю по-валлийски и по-гэльски, доктор Бхаскар.
— А на латыни? На бритонском?
— На латыни не говорю. Бритонский… это же древний валлийский, верно?
— Да. И так же похож на современный валлийский, как древнеанглийский времен Беовульфа похож на тот язык, на котором говорим мы с вами!
— И тем не менее. Пока что я — наиболее квалифицированный агент из тех, что имеются в вашем распоряжении. Я изучал военную историю в Эдинбургском университете. Я, можно сказать, вырос на дедовских рассказах о славном короле Артуре, и я знаком со всеми легендарными местами Шотландии, Англии и Уэльса. Я специалист по контртеррористическим операциям. Одним словом, в Британии вам не найти никого лучше меня для того, чтобы послать за ними.
Он старательно отметал все мысли обо всех последствиях возможных ошибок там, в далеком прошлом. Он ведь запросто может уничтожить то самое будущее, которое пытается защитить, — стоит ему хоть раз сделать что-нибудь не так. Ему не хотелось даже думать об этом — тем более что он говорил абсолютную, неоспоримую правду. Не было никого, кто бы лучше его годился для этого. Господи, помоги им всем…
И целый год на то, чтобы пустить все псу под хвост…
— Мне нужен междугородный телефон, — процедил он сквозь зубы.
— Позвонить в полицию?
— Нет. Моему командованию. — Полковник Огилви будет кипятком от ярости писаться, когда услышит все это, что вряд ли поможет карьерному продвижению Стирлинга. О том, что будет делать министерство, когда Огилви доложит ему ситуацию, он, право же, не хотел даже догадываться. Жаль, конечно, ученых, когда им придется объясняться с властями…
Его разговор с Огилви вышел решительно недолгим.
— Это Стирлинг. Разрешите доложить… стопроцентная инфильтрация. Имеются жертвы. В течение четверти часа организую преследование.
— В географическом плане? — осторожно спросил Огилви; голос его, искаженный телефонными помехами, звучал в трубке хрипло.
— Нет, сэр.
— Ясно.
— Вам стоит организовать тщательную проверку Бренны МакИген, полковник… и заодно Седрика Беннинга. Я хочу знать, как Беннинг узнал, что МакИген из Cumann Na Mbann.
— Дьявол подери. Министерству это вряд ли понравится.
— Сомневаюсь, сэр. То, что им сообщит доктор Милонас, понравится им еще меньше. Сюда стоит прислать полноценную группу, сэр. Большего по телефону не скажу. Я оставлю вам полный доклад, прежде чем отправиться в погоню. Времени у нас меньше, чем может показаться.
По правде говоря, он опасался, что это сильное преуменьшение.
— Поступайте как считаете разумным, Стирлинг.
— Слушаюсь, сэр.
Ему предоставили свободу действий. Теперь вся история зависела от него.
Сознание возвращалось к Бренне медленно, клочками, неясным, как во сне, смешением звуков, запахов и образов. Определить, как долго она находилась в забытьи, не представлялось возможным. Сама она поняла, что очнулась по меньшей мере наполовину, когда вспомнила, как болели зубы и скула, как липло к телу мокрое платье, а в ноздри бил запах крови. Она вспомнила, какой ужас испытала, когда обнаружила, что ее плащ и пистолет куда-то делись. Она вспомнила, как лежала навзничь на какой-то жесткой поверхности, как при врачебном осмотре. И еще вспомнила его дыхание — где-то над самым ухом, на фоне привычных лабораторных шумов: шороха компьютерных вентиляторов, почти неслышного гудения и попискивания включаемых приборов…
Последнее, что ей запомнилось, — это ощущение опутавших ее голову проводов и расплывчатое пятно его лица, ухмылявшегося ей в глаза, пестрый шарф, залихватски намотанный на шею: деталь, которой остальные ученые не придавали значения, считая в худшем случае дурной шуткой…
— Привет, дорогая, — произнес он с усмешкой, от которой у нее похолодело в груди. — Прими мою искреннюю благодарность за то, что так подыграла мне. Лучшего козла отпущения не найти, как ни старайся. И не переживай, мы еще увидимся, и очень скоро. Ну-ка догони…
Он щелкнул тумблером — и реальность исчезла, разлетевшись на мелкие осколки.
Она оказалась… где? Или — тут она похолодела еще сильнее — когда? Она лежала… по крайней мере лежало тело, в котором она теперь находилась. Когда ей удалось более-менее совладать со своими чувствами, она ощутила где-то в глубине сознания что-то лихорадочно бьющееся — так колотится о стекло залетевшая в комнату птица. Чьи-то мысли молниями вспыхивали и гасли у нее в голове, словно туда вставили чью-то другую, незнакомую ей память. И это чужое сознание мыслило на языке, показавшемся Бренне поначалу незнакомым. Совсем немного он походил на гэльский. Совсем немного… Скорее… на валлийский? Только не на тот валлийский, который она знала. Очень уж архаично он звучал. С чего это вдруг Седрику Беннингу выбирать время и место, в которых говорят на архаичном валлийском?
Поначалу она решила было, что Беннинг сослал ее в эпоху, отличную от той, в которой планировал осуществить свою диверсию, но в следующую же минуту отказалась от этой версии. Стоит компьютерам настроиться на определенную точку в пространстве и времени и выдать команду на перемещение, как система блокируется, не позволяя перенастройки. Тут ограничения накладывали не столько требования безопасности, сколько ограниченные (относительно, конечно) компьютерная память, быстродействие процессора, объем потребляемой энергии. Даже правнук легендарного суперкомпьютера «Крей», невообразимо быстрая и мощная машина, используемая для скачков через время, не справляется с двумя направлениями во времени разом.
Единственное, чего она не знала, — это радоваться по этому поводу или тревожиться.
Постепенно месиво незнакомых слов у нее в голове начало складываться в какое-то подобие смысла — по крайней мере она начала немного разбирать язык. Владелица тела, в котором она оказалась теперь, была напугана почти до паники — но только «почти». Бренна ощущала, как в сознание ее просачивается чужой, острый и живой ум. Правда, в уме этом преобладал сейчас некий религиозный — а может, суеверный — ужас, порожденный каким-то неизвестным пока Бренне недавним событием. Бренна попыталась расслабиться, отдаться этому потоку мыслей, эмоций — и постепенно ей удалось справиться и с собственными страхом и смятением. Тот, второй рассудок — точнее, рассудок, который они теперь делили на двоих, — заметил эту перемену. Возможно, это и помогло тому совладать с паникой.
Не сразу, но до Бренны дошло, что потоки образов, мыслей, воспоминаний передаются в обе стороны. В то время, как перед мысленным взглядом Бренны мелькали одна за другой незнакомые картины — высокая скала с крепостью из темного камня на вершине; лучи закатного солнца поверх настороженных ушей усталого коня; запах похлебки из оленины с кореньями, поднимающийся от огромного чугунного котла над очагом; неясный кошмар, наполненный кровью и криками умирающих людей, — разум владелицы тела начинал знакомиться с тем, что случилось с Бренной в двадцать первом веке в научной лаборатории у подножия Шотландских гор.
А вместе с этим и со сценами насилия Северной Ирландии. Бренна бы с радостью заложила свою бессмертную душу, только бы забыть это: ее сестра и племянник, распластанные на мостовой в неестественных, безжизненных позах; иссохшее после голодовки в тюрьме тело ее отца, опускаемое в могилу; окровавленные жертвы взрывов… жуткие следы террора, царящего на ее родине.
К изрядному удивлению Бренны, рассудок, который она делила теперь с его законной хозяйкой, выказал меньше ужаса и отвращения, чем можно было бы ожидать. А спустя мгновение ей стало ясно почему: она увидела пылающие деревни, убитых женщин и детей; услышала лязг железа, людские крики и конское ржание. Вокруг бушевала битва, а она пыталась вывести в безопасное место цепочку хнычущих детей; отец ее лежал на земле, пронзенный стрелами, а мать визжала и рвала на себе волосы над его остывшим телом…
Они поняли друг друга — даже не успев еще узнать, как кого зовут.
Бренна, подумала она медленно, как можно более внятно. Меня зовут Бренна МакИген.
Резкая как вспышка молнии мысль пронзила мозг: Ирландка! Слово это прозвучало как ругательство. Выросшая в Лондондерри Бренна привыкла к такой ненависти — и все равно это ее потрясло. А потом она увидела еще один отрывок чужой памяти — военные корабли бог знает какой древности на серой простыне океана, подходящие к берегу, подозрительно напоминающему западное побережье острова Мэн. Вторжение, догадалась она. Ирландский флот, угрожающий родине хозяина… нет, точнее, хозяйки сознания.
