Сергей Анисимов - За день до послезавтра
Они шли по утоптанной, хотя и неширокой дороге, ведущей к шоссе. Скатанный в желтую мягкую пасту снег под ногами не хрустел, а чавкал, хотя мокрым не был. Сергей что-то непрерывно рассказывал, но Николай особо не прислушивался, хотя старался улыбаться в подходящих местах. Сергей был, на его вкус, немножко слишком говорлив. Но парень он был нормальный, и обижать такого, по большому счету, было нехорошо. Будь чуть поменьше усталости в костях, и он бы вел себя менее по-свински, но так. Николай даже не хотел бороться с собой: настроение этому не способствовало.
На остановке, к которой они подошли после чуть взбодрившего даже его самого двухкилометрового марша, стояло четверо. Высокая деваха с выщипанными «в нитку» бровями, как носили в конце 80-х, крепкий молодой парень равного ей роста и стандартная пригородная пара — немолодая тетка с девочкой лет десяти. «Остановка» — это была асфальтовая площадка, вросшая в навалившийся на нее с одной стороны сугроб с торчащим из самой его середины столбом. Желтый фанерный лист сообщал всем присутствующим, что автобус будет минут через 15, но ждать его пришлось заметно дольше, еще примерно на столько же. Николай решил уже, что он или прошел сильно раньше, или не придет совсем, заставив их ждать следующего либо потрошить бумажники, ловя попутки. Либо топать уже на электричку, способную довезти его до «Ланской». В результате автобус все-таки появился, так что мучиться выбором не пришлось. Но что ему не понравилось — так это поведение молодой пары в последний десяток минут перед приходом опоздавшего рейсового «Икаруса». Опаздывают на встречу или какое-нибудь запланированное развлечение? Наверняка да, и это вполне объясняло то, как сильно они нервничают из-за такой ерунды, но не объясняло то, что нервничают они по отдельности. Парень и деваха явно были вместе, хотя первый был заметно моложе: года на три минимум. Тоже дело житейское, разумеется: у самого Николая также был период в жизни, когда его бросало от 27-летней к 18-летней, — при том, что самому ему было тогда 22–23. Но эти двое, при том, что были парой, демонстративно не общались друг с другом. В ссоре? Да, скорее всего…
Свободных мест в автобусе не было, хотя «часом пик» время назвать было сложно: те, кто хотел уехать в город, уехали в него утром, а до обратной волны было еще порядочно: на часах не было и двух. По какой-то причине они все поместились рядом: ближе к передней двери парень, в метре от него сам Николай с товарищем, а почти вплотную рядом с ними — деваха с выщипанными бровями. Ехали все молча, смолк даже Сергей, начавший было выкладывать свое собственное мнение о везучих «нарвцах». Автобус рычал и надрывался: лет ему, судя по всему, было немало — такие автобусы ходили по городу еще в те времена, когда школьники средних классов каждый день перед походом в школу гладили на табуретках красные галстуки.
— Эй, сколько там времени сейчас?
— Два пятьдесят.
— Угу. А не в курсе, чего он опоздал так?
— Нет, не в курсе…
— А что так грубо?
Николай старался не прислушиваться к неожиданно возникшей в нескольких метрах от него перепалке на пустом месте, хотя Сергей вполне заметно крутнул шеей, на всякий случай готовясь двигаться. Но зачем-то начавший прикапываться к соседу молодой мужик с рассеченной надвое правой бровью затих так же резко, как задал свой первый вопрос. На этом ссора закончилась, и следующие несколько минут были совершенно спокойными. Автобус останавливался едва ли не у каждого третьего столба, и иногда водителю приходилось достаточно долго ждать, чтобы суметь вновь вклиниться в продолжающий становиться все более плотным поток машин, идущих к городу. На одной из остановок на полпути к Питеру вышло сразу человека четыре, включая одну из сидящих бабок, и на освободившееся место, недолго думая, сел тот парень с остановки, на которого Николай так и не переставал тихонько поглядывать. Это тоже было странным: даже находясь в какой угодно ссоре, любой нормальный парень сначала все равно предложит сесть бывшей (или переходящей в состояние бывшей) подруге, и только когда она презрительно откажется — сядет сам. Но хотя пуповина чего-то связывающего этих двоих тянулась через весь дрожащий салон «Икаруса», как басовая струна, они даже не перемигнулись. «Паранойя, как обычно», — сказал доктор Ляхин сам себе, с неудовольствием посмотрев на отражение собственного вытянутого лица в затянутом коркой инея оконном стекле. Мимо тянулись последние перед городом хвойные леса, и черный фон превращал исцарапанную ногтями тонкую изморозь почти в зеркало.
Лицо вытянутое, простая вязаная шапка такого оттенка темно-синего цвета, что она казалась черной. На плечах — сильно поношенная куртка, причем не кожаная, а тканевая, с дюжиной «зацепок» там и сям. Усы, отпущенные в последние пару месяцев — больше из интереса, чем из экономии времени на бритье. Печать усталости, причем не физической, какой бы значимой она действительно ни была, а застарелой, глубоко въевшейся в кожу. Возраст, черт бы его побрал: когда тебе переваливает за тридцать с мелочью, лета начинаешь ждать уже где-то с октября. Хотя толку-то, что через какие-то месяцы снова лето: денег все равно нет. Здорово, правда? Врач с категорией, а нет даже своей машины, не говоря уже о квартире. Нет постоянной подруги — не говоря о невесте или жене. Не осталось почти никого из друзей, кроме этих, с которыми действительно хорошо. Зато есть паранойя, все более и более напрягающая его отношения с родителями и коллегами. Если бы не это последнее, он был бы наверняка похожим на тысячи людей своего возраста, — и возрастов, близких к последнему в обеих направлениях. Типаж, во всяком случае, был похож. А так…
Николай снова перевел внимательный взгляд с равнодушно раскачивающегося с рукой на поручне Сергея на щипаную девицу. Что неловко — плевать. Едущий из области в город молодой и хреново одетый мужик сроду не постеснялся бы раздеть случайную попутчицу глазами — а то и сказать что-нибудь. Да и вообще, стесняться кого-либо он перестал уже давно, даже себя. Жизнь научила.
Девица наконец-то фыркнула и отвернулась, и парень на «одиночном» сиденье в паре метров справа повел плечами, показывая, что он все видит. Или не показывая, а просто замерзнув — если не двигаться, то в такой куртке должно было быть здорово холодно. Бедным парень не выглядел, больно у него было холеное лицо. Но напряжение под четко зафиксированной маской уверенности читалось на нем сравнительно неплохо. Забавно…
Николай вздохнул и начал вновь смотреть в окно, стараясь отвлечься. В то, что в четырехмиллионном городе неофит вроде него способен вычислить шпиона, он не верил. В шпионов верил, а вот в их поимку бдительными гражданами — не слишком. Почти наверняка у парочки есть тысяча и одно объяснение для поведения, которое кажется странным ему. У нее ПМС, она обозвала своего парня козлом и прогнала на ночь на коврик в прихожей, и теперь вроде бы хочет извиниться, но не знает как… Они оба поспорили «на Ганди», то есть на сутки молчания, и стараются держаться подальше друг от друга, чтобы не подавиться и так-то едва сдерживаемым смехом. Они наркоманы, сейчас у них начинается абстиненция, и они едва контролируют себя, в ожидании возможности встретить у «Черной Речки» дежурного пушера… Ну, последнее совсем уж глупость, конечно, — на наркоманов эти ребята похожи были мало: в слишком уж они хорошей физической форме. Причем оба: в отношении парня можно было не сомневаться, что он рукопашник, девчонка же была слишком суховата в движениях для любого из видов спорта, в которых основное значение придается пластике. Значит, что-то на выносливость и терпение: лыжные полумарафоны, скажем. Или просто легкая атлетика на хорошем уровне.
Упражнение помогло: теперь вместо самоедства Николай начал посмеиваться. С полгода назад он пытался сдать в милицию человека, обозвавшего по-хамски ведущего себя билетера в идущем по проспекту Культуры трамвае достаточно редким в Петербурге словосочетанием «жорьа-баба».[3] Тогда Николаю показалось, что провода, едва ли не гроздьями висящие вдоль распахнутой молнии легкой осенней куртки, надетой на крепком и чисто выбритом брюнете лет сорока, не оставляют ему времени на лишние размышления. Подав команду «ложись!», он с места прыгнул на южанина, сшибив его с ног и уже в падении заламывая ему обе руки выше лопаток. Кто-то из догадливых пассажиров помоложе сел орущему и вырывающемуся мужику на ноги, и вдвоем они держали его в скрученном состоянии до того момента, когда ворвавшийся в полностью очищенный салон трамвая наряд не зафиксировал его уже наручниками. Повезло, что помогший ему парень был не из «Юрков», а совершенно для Николая незнакомым — в противном случае можно было здорово вляпаться в успешное раскрытие очередного «нападения группы националистов… на почве расовой неприязни». Повезло, что мужик оказался в достаточной степени реалистом и не предъявил никаких претензий. Да, он был чеченец по национальности, да, на поясе у него помимо выведенного на гарнитуру сотового телефона висел еще и МРЗ-плеер, — его он слушал, проводя по полтора часа в день в общественном транспорте. Да, он действительно обозвал хамящую всем подряд мымру и сделал это на родном языке, чтобы не дать ей повода поднять скандал на следующую ступень. Но при всем при этом он был не террористом, а кандидатом медицинских наук, последние 10 лет работающим в областной больнице в Озерках, что было подтверждено как документами, так и необходимыми звонками. В итоге, кавказец даже сумел усмехнуться, когда Николай (уже успевший написать объяснительную в отношении того, что именно ему не понравилось и откуда он знает отдельные чеченские слова) деревянным голосом извинился. Стыдно «Доку» Ляхину не было, максимум — это неловко. Можно было догадаться, насколько был обижен на него доктор, получивший, условно говоря, по морде по пути домой с работы — и все это в городе, в котором он жил и честно трудился уже столько лет. И какими именно словами поносили его люди в вытянувшейся на сотню метров цепочке вставших трамваев. Пускай. Один из немногих реальных советов по специальности, которые Николаю оставил дед по матери, бывший сапер, было никогда не трогать подозрительно выглядящие клубки проводов и железа самому.
