Алексей Фомин - Время московское
Потом они с Романом Михайловичем зачем-то ходили в церковь. Церковь находилась недалеко от офиса, прямо на территории завода. Что было в церкви, о чем они там говорили, он вспомнить не мог. Вспомнил только надгробную плиту над могилой героев Куликовской битвы Осляби и Пересвета. Поздним вечером Роман Михайлович и Вера уехали. Сашка ночевал в офисе. Он прекрасно помнит то чувство радостного ожидания, с которым он проснулся утром. В офисе вскоре появилась Вера, а сразу следом за ней — Роман Михайлович. Что было дальше? А вот этого-то он и не помнил. Дальнейшие его воспоминания начинались со встречи с Манефой-ключницей. С этого момента он помнил все. Абсолютно все, без каких-либо купюр и изъятий.
«Итак, — мысленно подытожил Сашка, — проблемы с памятью у меня начались с появлением этого самого Романа Михайловича. А с его исчезновением из моей жизни память восстановилась и функционирует вполне себе нормальненько. Получается, что это он заманил меня рассказами об отце, переделал мне внешность и засунул сюда в это… Шоу! Нет, не шоу. Параллельная реальность? Прошлое? Будущее? Бред! А что же тогда? А вот это-то мне и надо узнать. Недаром всплыла вновь история с последним делом моего отца. Его врагами, судя по всему, были весьма нехилые ребята. Иначе бы он не прятал нас с матерью. Как бы то ни было, поздравляю! Ты снова на войне, старший сержант Ремизов».
VII
Дни потекли один за другим, и каждый нес с собой что-то новое, в то же время кардинально ничего не меняя и не разъясняя в Сашкином нынешнем положении. Марья Ивановна таки добилась своего. К Вельяминовым начал ездить учитель — монах Симоновой обители Макарий. Теперь каждый новый день начинался для Сашки со школьной скамьи. Сашка попробовал было отлынивать, но матушка оставалась непреклонна — негоже Вельяминову оставаться неучем. Да и то сказать, чему, казалось бы, может научить человека с почти законченным высшим образованием простой монах? Оказалось, что может. Начали с простейшего — с азбуки. И здесь Сашка оказался вполне на уровне убогого Тимоши, то есть местной азбуки он не знал совершенно. Конечно, написание некоторых букв совпадало с современными русскими, но кроме славянских букв они писали еще и вязью, которую он всегда считал арабской, так что учиться читать и писать ему пришлось заново. Еще смешнее обстояло дело со счетом, вернее арифметикой. У них и цифры оказались незнакомые, вернее, не цифры, а те же самые буквы, только со значками, называемыми титлами, над ними. После успешного овладения учеником навыками чтения, письма и счета Макарий вознамерился учить его еще и геометрии, но тут несостоявшийся выпускник авиационного института встал на дыбы. Заявив, что геометрия воину не нужна, Сашка тут же доказал изумленному учителю теорему Пифагора. Мол, чего тут изучать, и так все ясно. Познания Макария в географии были весьма своеобразны и основывались главным образом на личном опыте. Старый византийский монах в молодые годы попутешествовал изрядно, но в основном из монастыря в монастырь. Он мог долго рассказывать байки об особенностях богослужения, монастырского устава и быта в том или ином монастыре, но практически ничего не знал об особенностях той или иной местности и жизни людей, ее населяющих. Урок истории начался с Адама, продолжить его Макарий норовил рассказом про Иафета, Хама и Сима, но Сашка и тут активно воспротивился подобной бездарной трате времени, вновь сославшись на свое воинское призвание и предназначение. Единственная полезная историческая информация, полученная им от Макария, — это ответ на вопрос: «Какой же нынче год?» Но от знания того, что сейчас 6883-й от Сотворения мира,[5] а следующий, 6884-й, год начнется 1-го марта, ему было ни тепло ни холодно. Привязать его к привычной «нашей эре» Сашка не смог ни сам, ни с помощью Макария. Когда Сашка у него спрашивал: «Сколько ж это получается от Рождества Христова?» — Макарий лишь потел, чесал лысину и с виноватым видом разводил руки в стороны. Такое создавалось впечатление, что он просто не понимает, о чем его Сашка спрашивает.
Так что в ежедневном школьном «меню» у боярского недоросля Тимофея Вельяминова осталось лишь чтение Священного Писания и греческий. Сашка, решив, что семь бед — один ответ (греческий давался ему неимоверно тяжело, а если уж быть до конца честным, то не давался никак), предложил изучать параллельно латинский, немецкий или французский (в надежде, что хоть какой-нибудь из них пойдет легче). На что Макарий ответил, что сих варварских языков не знает и молодому боярину не советует тратить время впустую. Конечно, все, что Сашка мог получить от Макария, он уже получил, и продолжение занятий было мероприятием достаточно бессмысленным. Но, по Сашкиному мнению, затрачиваемые им ежедневно час-полтора были невысокой платой за то, чтобы боярыня Марья Ивановна Вельяминова была довольна своим младшеньким и не мешала заниматься тем, чем хочется ему.
А хотелось ему заниматься тем, что еще несколько месяцев назад он ненавидел всей душой — боевой подготовкой. Буквально с остервенением он овладевал холодным оружием, рубясь часами в тренировочных боях. В имении постоянно жила сотня воинов. Сотником у них был Адаш. Служба у них, как, приглядевшись, заключил Сашка, была непыльная. В имении никого не сторожились и ниоткуда лиха не ждали. Сотня здоровых, закаленных во многих битвах солдат выполняла скорее церемониальные функции. Существовал лишь один постоянный пост — у главных ворот в имение, от которых тянулся на юго-восток Воронцовский шлях. Двое закованных в броню воинов, с полным вооружением, сменяясь каждые два часа, несли службу. Да ночью четверо конных объезжали имение по периметру. Делалось это более для порядка, чем для обеспечения безопасности. А основная работа сотни — сопровождать хозяев во время выездов, чтобы все видели, что едет не абы кто, а первейшие бояре государства. Еще гонцом сгонять куда-нибудь — привезти-отвезти. А ранней осенью сотня разъезжалась по ближним вельяминовским деревням, селам и слободам — собирать оброк. Одним словом, работенка — самое оно для лежебок и лентяев.
Поэтому, когда Сашка попросил Адаша научить его фехтованию, тот даже обрадовался. Ежедневно после занятий с Макарием Сашка являлся в гридню за Адашем, они выходили во двор и начинались занятия. Интерес у Сашки был сугубо практический. «Так как я не знаю, что это за мир, что за действительность, как я сюда попал и надолго ли, я должен быть готов встретить любого врага, любую неожиданность, — решил он. — А для начала надо овладеть местным оружием».
— Вот спасибо, государь, за то, что напомнил мне, — хитро улыбаясь, поблагодарил Сашку Адаш. — Ведь командую я сотней воинов, а не баб толстомясых.
Начиная со второго занятия, он выгнал во двор и всех своих подчиненных, свободных от несения службы.
— Работаем сначала попарно, а потом десяток на десяток! — распорядился он.
Занимались с тренировочным деревянным оружием. Сначала с ленцой и неохотой, больше обозначая активность, а потом — все более и более раззадоривая себя, с неподдельным пылом и отнюдь не спортивной злостью. «Ваше счастье, — усмехаясь про себя, думал Сашка, — что Адаш не знает, что такое строевая подготовка».
Зато Адаш прекрасно знал, что такое тактическая подготовка. Своих парней и в пешем, и в конном строю гонял он нещадно, давая разные вводные и заставляя осуществлять всевозможные перестроения и прочие воинские экзерсиции. Отрабатывать наступление — еще ничего, терпимо. А вот оборона или засада — здесь уж никак без лопаты не обходилось. Порой даже Сашка жалел, что выпустил этого джинна из бутылки. Для стрельбы из лука и арбалета соорудили специальное стрельбище. Стреляли на разные дистанции; и стоя, и с колена, и с сокращением дистанции, и на скаку вперед, и на скаку с оборотом назад. Не забывали и о кавалерийской подготовке. Уже через пару месяцев Сашка чувствовал себя в седле как настоящий природный казак. А еще он выучил их играть в регби, и эта силовая, истинно мужская игра тут же стала общим любимым развлечением.
Как-то раз, привлеченный всей этой суетой, даже Николай вышел во двор — поглядеть. Постоял, посмотрел, покрутил головой, предварительно постучав себя указательным пальцем по лбу, развернулся и пошел в свои покои. Кого он имел в виду: то ли братца Тимошу, то ли сотника Адаша, так и осталось невыясненным. Зато матушка Марья Ивановна нарадоваться не могла на своего Тимошу. Однажды, посреди вот такой вот тренировочной суеты, царившей на заднем дворе, фактически превращенном в полигон, Сашку кто-то тронул за плечо.
— Государь! Матушка вас к себе кличут. — Это дед Брунок, рискуя быть зашибленным, пробрался в самую гущу схватки.
Сашка, как был потный, грязный, не снимая старых, посеченных доспехов, последовал за ним, слегка досадуя, что оторвали его от дела в самый интересный момент: еще чуть-чуть и его команда окончательно бы дожала команду Адаша.
