Алексей Фомин - Время московское
— Да как же ж мне отдыхать? Ежели я вашей светлости не нужен, меня в другие работы определят; на конюшню, либо на огороды… Манефа найдет куда. А я стар уже, другую работу не перенесу — загнусь. Столько лет я на батюшку вашего работал; стекло варил, пузыри и сосуды всякие выдувал, а сейчас старый стал, слабый…
— Подожди, дед… Тебя как зовут?
— Все меня кличут здесь дед Брунок. А вообще-то имя мое — Бруно.
— Тоже немец? — на всякий случай уточнил Сашка.
— Не… Фрязин я. С острова Мурано родом. Из стеклодувов. Попал в ордынский полон, а оттуда меня батюшка ваш, Василий Васильевич, светлая ему память, взял и в имение свое родовое определил. И столько лет уж я тут; и стекло варил, и… Вы уж, государь, разрешите мне хотя бы постель стелить-застилать. — Дед Брунок с надеждой посмотрел на Сашку. И тут же на его лице появилась довольная улыбка, свидетельствующая о том, что он вспомнил нечто важное для себя. — А одежду почистить? А в прачечную отнести-принести? А в шкафу развесить? Опять же сапоги начистить…
— Конечно, конечно, — охотно согласился Сашка. — А… Спишь ты обычно здесь, у меня?
— Ну да, — кивнул дед на стоящую в дальнем углу скамью, подтверждая Сашкино предположение.
— Спать я теперь буду один. С матушкой поговорю, чтоб тебе хорошее спальное место выделили. Ну а в остальном… Одним словом, не беспокойся. Остаешься моим личным слугой. А сейчас иди, я один побыть хочу.
Успокоившийся, переставший трястись за свою дальнейшую судьбу старый слуга послушно удалился, оставив Сашку в одиночестве.
Информации, свалившейся на него за вчерашний день и сегодняшнее бурное утро, было предостаточно, пожалуй, даже больше, чем достаточно. Сашка пытался уложить ее в прокрустово ложе то одной схемы, то другой, то третьей… Но никак не получалось уместить сразу все, увязать все имеющиеся факты, и хоть как-то объяснить результат с точки зрения здравого смысла, формальной логики и жизненного опыта. Спасительная версия про реалити-шоу, поначалу хоть как-то объяснявшая происходящее, трещала по швам. Уж слишком много нестыковок получалось.
В конце концов, жизнь продолжалась. Дед Брунок принес завтрак на расписном деревянном подносе и вновь удалился. Сашка вспомнил о своем желании побриться, поискал глазами зеркало, взял его в руки и… О ужас! Из зеркала на него смотрел совершенно незнакомый, чужой человек. Был он юн (лет на пять-шесть младше Сашки) и нисколечко не похож на того человека, которого Сашка привык видеть в зеркале, бреясь по утрам. Он ощупал лицо рукой, одновременно наблюдая за этим в зеркале. Никаких сомнений быть не могло. Человек, про которого Сашка мог бы сказать «я», в то же время не был этим самым «я». Да, молодой человек был неплохо от природы одарен физически, ростом и фигурой действительно походил на него. Но лицо! Лицо совершенно иное! И возраст… Мальчишке лет семнадцать-восемнадцать. Соответственно — пух на щеках какой-то клочковатый, похожий на перья. Это был не Сашка. И в то же время — Сашка, потому что Сашка мысленно приказывал: «Подними правую руку! — И человек поднимал. — Сделай стойку на руках! — И человек делал. — Колесо! — И человек делал колесо. — Когда мой день рождения? — И человек называл правильную дату. — День рождения мамы? — И опять правильный ответ. — Фамилия девчонки, с которой я сидел вместе в первом классе? — Тер-Накалян». Последний ответ его убедил окончательно в том, что незнакомец — это все-таки он, Сашка. Ибо такую фамилию не придумаешь и случайно не назовешь. Такое надо знать. И он, этот сопляк с перьями на щеках вместо щетины, ее знал.
Сашка отложил зеркало и завалился на кровать, заложив руки за голову. Если вся предыдущая информация, полученная им, хоть как-то была объяснима, то его последнее открытие не лезло ни в какие ворота. Ему сделали пластическую операцию с одновременным омоложением? Но зачем, господи? Зачем?
Голова от всех этих мыслей у него просто-таки раскалилась и, казалось, была готова разлететься на тысячи мельчайших кусочков. В конце концов Сашка принял единственно верное в этой ситуации, как ему показалось, решение. Надо принять эту действительность целиком без изъятий, такой, какая она есть, и не пытаться найти объяснение каждому фактику, соотнося его с реальной жизнью. Это, конечно, никакое не шоу. Кто, интересно, ради какого-то шоу станет делать пластическую операцию с кардинальным изменением личности? Здесь все, видимо, гораздо серьезнее. Надо жить, вести себя осторожно, осмотрительно и ждать, когда вернется память. Ибо в том самом временном промежутке, выпавшем из его памяти, и заключена была, видимо, вся соль происходящего с ним. Это Сашка чувствовал. Нутром. А чутье у него было просто-таки звериное. Это признавал даже его комбат подполковник Кубасов.
Он еще раз попробовал мысленно вернуться в тот день, на котором и обрывалась его память. Он с Витькой Тараном в поезде. Обычный плацкартный вагон. Они занимали две верхние полки. На нижних — две немолодые тетки. На боковых — муж с женой лет по тридцати пяти. Они были постоянно заняты друг другом и с соседями практически не контачили. Бабки же, наоборот, словоохотливые, общительные. Всю дорогу подкармливали солдатиков — его с Витькой. Бабки как бабки. Вполне себе нормальные. У обеих — билеты до Питера. В Туле Таран вышел. Попрощались, как водится. Адресами, телефонами обменялись заранее. В Туле же в вагон вошел тот мужик. Занял Витькино место. Спустя полчаса после Тулы Сашка слез со своей полки и, прихватив с собой детективчик, отправился в тамбур — прошвырнуться. В тамбуре его догнал новый сосед.
— Меня зовут Роман Михайлович, — представился он. — Я, Саша, близкий друг и сослуживец вашего покойного отца, полковника Ракитина. Я даже бывал у вас дома в Беляеве. Вы, наверное, меня не помните, так как были тогда слишком юны, а вот ваша мама Елизавета Игоревна меня знает очень хорошо.
То, что этот человек знал его настоящую фамилию, заставило Сашку насторожиться. Незадолго до своей гибели его отец, полковник Ракитин, организовал переезд жены и сына в Питер, одновременно сменив им документы. На новом месте жительства Сашка почти сразу же, по настоятельному предложению отца, отправился в военкомат. Так московский студент Саша Ракитин превратился в питерского призывника Сашку Ремизова. Их-то с матерью отец сумел спасти от грозящей опасности, а вот сам не уберегся.
И вот появляется случайный человек и в один миг раскрывает всю Сашкину конспирацию. Конечно, он мог быть и другом отца, но мог быть и одним из отцовских врагов. Второе, кстати, менее вероятно, чем первое. Когда был жив полковник Ракитин, его жена и сын могли быть интересны для его врагов как средство шантажа и оказания давления на полковника. Но после его смерти кому они могли быть интересны? Тайн они никаких не знали и вряд ли могли представлять опасность для кого-либо. Мать недавно даже обсуждала с Сашей вопрос о возвращении в Москву и смене нынешней фамилии на их прежнюю. Опять же появится возможность в МАИ восстановиться…
Сашка попробовал «прощупать» незнакомца ментально. Кое-какие экстрасенсорные способности у него были, и отец в свое время пробовал даже с ним заниматься, но быстро охладел к этому занятию. Как он тогда заявил, способности Сашкины достаточно ограниченны, к тому же весьма специфичны. Сашка работал как приемник, то есть мог чувствовать, воспринимать чужое воздействие, но не действовать активно сам. Отцу тогда это было неинтересно, а может быть, не хотел втягивать мальчишку в опасные игры. За годы армейской службы эта легкая Сашкина сверхчувствительность развилась в некое подобие звериного чутья на опасность.
От Романа Михайловича опасностью не пахло. Он сразу же признался, что специально организовал эту встречу с Сашкой. Спросил, хочет ли он узнать правду о гибели отца, о его врагах, о деле, над которым работал полковник. Сашка утвердительно кивнул. Тогда Роман Михайлович спросил, хочет ли он отомстить за смерть отца? И вновь Сашка согласился.
— Что ж, — сказал тогда Роман Михайлович, — возвращайтесь на свое место как ни в чем не бывало. В Москве сойдете с поезда. На стоянке перед вокзалом — черный «Авенсис», номер восемьсот шестьдесят шесть. Я буду ждать вас там.
В Москве Сашка вышел на перрон, позвонил матери и сказал, что задержится на несколько дней у друзей. Выйдя на привокзальную площадь, сразу же заметил нужную машину. За рулем сидела молодая женщина, Роман Михайлович находился сзади. Сашка сел в машину, и они поехали. Не столько ехали, сколько торчали в пробках и заторах. Роман Михайлович принялся рассказывать. Как ни странно, но, о чем они говорили, Сашка помнит смутно. Приехали в какую-то промзону. Он хорошо запомнил, как въезжали на территорию завода «Микродвигатель». Прошли в какой-то офис. Странный такой офис, больше похожий на научную лабораторию. Потом обедали. Сашка вспомнил, что имя той женщины — Вера. После обеда беседа продолжилась, причем теперь это была уже не просто беседа, а скорее урок. Роман Михайлович его чему-то учил. Чему? Бог весть. Вообще, получалось так, что, начиная с того самого момента, как он сел в машину к Роману Михайловичу, Сашкина память начала давать сбои. Он помнил события, действия и не помнил разговоров, то есть своих и чужих слов, сказанных во время этих действий и между ними.
