Ольга Чигиринская - Ваше благородие
— Ты хоть понимаешь…?! Ты… ты выдернула меня из Главштаба, и я там не в покер играл! И что я делаю? Развожу по домам в стельку пьяных баб!
— Можешь не говорить, я знаю, что ты решал Большие Важные Проблемы. Ты спасал мир! Мы прикрыли твою благородную задницу во время Одесского рейда, чтобы ты ее мог спокойно опустить на крышу этого штаба фронта, теперь мы больше не нужны, и если одна из нас повесится, тебе до этого дела нет!
— Что ты несешь?! Кто повесится? Эта Левкович? Кто напивается, тот не вешается.
— Замолчи!
— Хорошо быть доброй самаритянкой за чужой счет!
— Замолчи!
— Я ненавижу, когда мной манипулируют, — он притормозил у подъезда. — Прости меня. Но прошу тебя, больше так не делай.
— Хорошо, — прошептала она. — Хорошо, ваше высокоблагородие. Я больше не побеспокою вас своими маленькими ничтожными проблемками.
— Тэмми, пожалуйста, не надо…
Она попробовала выйти из машины, он удержал ее за руку.
— Я верю, что у тебя были серьезные причины. Я… я зашиваюсь, у меня не хватает времени ни на что, я перестал видеть простые вещи… Давай поговорим об этом сегодня. Я вернусь пораньше, часов в девять… Нет, в десять… И мы поговорим. Яки?
Он смотрел ей в глаза, пока не добился того, чего хотел: улыбки.
“Черт!” — на обратном пути в Симферополь он гнал по серединной полосе, выжимая из штабного “руссо-балта” все, что можно. — “Дьявол!”
Жизнь, похоже, шла псу под хвост. Единственный раз за последнее время, когда он выдрал из дел два часа для близких людей, день рождения Володьки, был полностью заслугой Шэма: позвонил в штаб, напомнил… Сам бы черта с два сообразил… Но и этот вечер был украден у Тэмми, очень уж быстро возникло ощущение того, что никуда она не денется. Денется, парень, ой, денется! Будешь варежкой хлопать — прохлопаешь…
Полковником и командиром дивизии, подумал он, нужно становиться в шестьдесят, когда все уже отсохло.
…Ни в девять, ни в десять вернуться не получилось. В половине двенадцатого она уже спала.
Наскоро проглотив ужин (чай и хлеб с ветчиной из банки), он посетил туалет и душ, побрился и вычистил зубы; не вытираясь (столбик термометра уже десять дней стоял на 30), натянул чистые трусы и пошел в спальню. Сел на кровать.
— Тэмми…
Она не проснулась.
Арт прилег рядом, натянув край простыни на себя. Осторожно коснулся губами впадинки на затылке, закрыл глаза и заснул — как выключился.
…Его разбудило ощущение пустоты.
Простыни опять были влажными — уже от пота. Последняя майская ночь выдалась жаркой, земля не успевала глотнуть прохлады — слишком много солнца обрушивал на нее день.
Артем посмотрел на часы — была четверть четвертого. Из-под двери сочился вялый свет — такой, каким он всегда доходил из кухни. Он знал, что Тамара сидит у стола и курит.
Он встал, пошел в душ и умылся — настолько холодной водой, насколько она могла быть холодной в прогретых трубах. Смочил в ней то, чем временами пользовался вместо пижамы: хлопковую тайваньскую пародию на кимоно; набросил эту хламиду на плечи и явился в кухню.
Все было именно так: она сидела и курила. Только она еще и плакала.
Артем зажег плиту и поставил чайник, сняв, по ночному времени, свисток. Потом, несмотря на слабое сопротивление, перетащил Тамару в кресло и посадил к себе на колени.
— Давай. Рассказывай.
…Ее просто по стенке размазали. У нее характер бешеный, как порох, а защитник, сволочь, это использовал. Выставил ее форменной истеричкой, чуть ли не идиоткой. На предварительном следствии она на одного указала неточно, это был подставной, его там не было и быть не могло в ту ночь, защитник за это уцепился и оправдал всех, понимаешь, всех! Он выставил Рахиль “ненадежным свидетелем”, а Фат уже мертва, а я не считаюсь свидетелем, потому что я не видела, кто это сделал! Этот законник, вонючка, вытянул из нее, что ее напоили, ему наплевать, что насильно, он сказал, что это не имеет значения! Ты понимаешь, не имеет значения! Он… он такие вопросы задавал! Он…
— Я понял, — Артем погладил ее по щеке, на секунду прижав большой палец к губам. — Этому типу нужно прочистить задницу ершом для танковых пушек. Рахиль после всего этого пошла, напилась вусмерть и въехала на машине в пожарный гидрант… Насколько я понимаю, оставив вас обеих пешими.
— Вот уж это совсем неважно.
“Еще как важно”, — подумал он. Это значит, теперь каждое утро она будет отправляться в Качу общественным транспортом, и проклятый автобус украдет у них еще полчаса времени… Он бы отдал ей свой джип, если бы тот был еще жив: гараж, куда Арт поставил “хайлендер”, попал под бомбу.
— Дальше, — сказал он.
— Думаешь, есть какое-то “дальше”?
— Думаю, есть… Давай выключим чайник, выкипит сейчас к чертовой матери… Одни только неприятности подруги не могли довести тебя до такого состояния. Что случилось с тобой?
— Я сняла обвинение.
— ???
— Я отказалась свидетельствовать по делу об изнасиловании. О том, как меня изнасиловали. Потому что по закону это может получиться никакое не…
— Я понял.
— Хватит с меня этого дерьма…
— Я понял. Ты уверена…
— Да! Ничего я больше не хочу. Никакой долбаной справедливости. Справедливость — это значит, что ты горишь в вертолете, тебя разрывает на кусочки пулями, а потом тебе говорят, что ты дешевая блядь.
— Я этим займусь.
— Вот уж не надо.
— Вот уж надо. Потому что у меня немного другое понимание справедливости. По правде говоря, мне уже сейчас хочется поехать к этому крючкотвору и посмотреть, как он выглядит изнутри.
— И принести мне голову майора на блюде…
— На серебряном? Я уже обещал прогнать красных, чтобы мы могли нормально пожениться — и что вышло?
— Ну, обещание ты сдержал…
— Да… как в новелле про обезьянью лапу…
Он обнял Тамару, положив ее голову к себе на плечо.
— Я себе не хозяин. И не знаю, когда это закончится… Похоже, что мы ценой тяжелой и упорной борьбы поменяли шило на мыло.
— Да, — ее голова шевельнулась на его плече. — Похоже на то…
Чай был очень крепким и горячим. Тамара уснула быстро, а он еще постоял на галерейке, опоясывающей дом по второму этажу.
Тревожно было на душе. Подавая свой “меморандум”, он не думал, что идея будет встречена и пройдет так легко. Напротив, ожидал, что ее завернут — в порядке бреда. Но ее не только не заворотили: приняли, и даже не стали настаивать на своем варианте!
И одновременно — мерзкое сегодняшнее происшествие; дело, закрытое “за отсутствием состава преступления”, и тамарин отказ добиваться справедливости… Ведь еще три недели назад этих насильников бы кастрировали вручную; о том, чтобы оправдать их, не могло быть и речи… И такое короткое время спустя — такой поворот.
“Ты параноик. Ты везде видишь какую-то систему. Даже если ее там нет. Представь себе на минуту, что это — случайное совпадение”.
Представил. Получилось плохо. Еще в юности он выдумал афоризм: случайность — неосознанная закономерность.
Чувствовалось, что Адамс и Кронин в свою очередь чего-то не договаривают. Проект “Дон” был сделан за пять дней; господа командующие обсасывали его две недели — с кем? Нет, конечно, у них было полно других дел, проект мог две недели просто пролежать под сукном… Не-ет, разговор оставил далеко не такое впечатление. Меморандум оба, похоже, знали напамять. И приняли его, вот, что самое главное. Завтра будет готов приказ по армии… Как это вяжется с чрезмерно либеральной линией по отношению к пленным? И существует ли вообще такая “линия”? Не есть ли этот случай, к примеру, частной инициативой молодого ретивого адвоката, который работает на свою репутацию?
Ты, псих, иди спать.
Как говорила незабвенная Скарлетт О’Хара, об этом я подумаю завтра. Нет, уже сегодня, если быть точным…
* * *Москва, 1 июня 1980 года, 2215-2220
На какое-то время Молодой застыл, не говоря ни слова и прижимая к уху трубку, в которой шуршала напряженная тишина. Потом он спросил:
— Что вы… имеете в виду?
— Ставрополь. То дело с приписками, дело, в котором вы проявили такую необходимую для партийца принципиальность и твердость…
О, Господи! Молодой промакнул пятнышко платочком.
— Я вспомнил, — сказал он. — Но это не телефонный разговор.
— Когда угодно и где угодно, — покладисто согласился голос.
— Но у меня нет времени.
— Нехорошо забывать старых друзей, Имя-Отчество. Я понимаю, сейчас у вас напряженное время, тасазать, страда (говоривший на южный лад скомкал согласные, и Молодой уловил в этом насмешку, поскольку сам до сих пор не отделался от южно-русского говора). Я мог бы обратиться с этим к кому-нибудь другому. Например, к вашей жене. Она, как общественный деятель, как вы думаете, сможет помочь?
