Андрей Валентинов - Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы
– А мой телефон… Его вам дал он?
– Нет, конечно, Виктория Николаевна. Номер мне дали совсем в другом учреждении, равно как приказ повидаться с вами. Но с Юрием Петровичем я действительно виделся, причем не раз. Так как мы договоримся?
– Простите, а вы сами-то – тоже больной?
– Самый настоящий, – Ника вновь услыхала невеселый смешок. – Отпустили на полдня по такому поводу. Но я не буйный…
Сумасшедший? Но неизвестный говорил вполне разумно…
– Давайте встретимся в городе.
– Хорошо… Только, Виктория Николаевна, я плохо знаю Столицу.
Такого она не ожидала. Если бы не слова о приказе и «учреждении», Ника готова была поверить, что с нею действительно говорит кто-то, только что вышедший из больницы. Внезапно ей стало весело.
– Ну, Мавзолей вы знаете?
– Во всяком случае, могу найти. Но там людей много.
– Хорошо… – Ника вспомнила вечно полную народа Главную Площадь. – Александровский сад. Там есть искусственный грот, слева – скамейка…
– Понял. В десять вас устроит?
Виктория Николаевна взглянула на часы:
– Да. Как я вас узнаю?
– Я буду в форме, так что не ошибетесь. Впрочем, я вас сам узнаю. Надеюсь, фотографии не очень врут.
– Это комплимент?
Странно… Ника представляла себе этот разговор совсем по-другому: тонкие намеки, затем угрозы…
– Конечно! До встречи, Виктория Николаевна…
Ника долго сидела у стола, держа в руке замолчавшую трубку. Все оказалось просто: позвонил молодой человек с приятными манерами, пригласил на свидание… Неужели он видел Орфея, говорил с ним?..
В Александровском саду было людно, хорошая погода словно приглашала погулять. Правда, на аллее мало кто задерживался, все шли вперед, к Главной Площади, или обратно – к Манежу. Ника прошла мимо изуродованного обелиска 300-летия Романовых и поспешила вперед, к небольшому гроту, странным образом уцелевшему возле мрачной краснокирпичной стены. Две скамейки – обе пустые. На циферблате – без трех десять…
– Виктория Николаевна?
От неожиданности она вздрогнула. Похоже, они оказались в этом месте одновременно, но неизвестный был наблюдательнее.
– Значит, левая скамейка?
…Новенькая красивая форма, большие темные очки, прикрывавшие глаза. Петлицы оказались не малиновыми, а почему-то голубыми. Летчик? Но у пилотов цвет немного другой…
Они присели на скамейку. Неизвестный достал папиросы, но тут же убрал коробку.
– Нет, не буду. Постараюсь бросить.
Нике стало интересно. Зачем очки? Неужели шпионы действительно обязаны носить дурацкие черные стеклышки?
– Вас мои очки смущают? – усмехнулся он. – Извините, с глазами не все в порядке.
Очки неизвестный все-таки снял, и Ника сразу же поняла – перед нею больной. Бледное, изможденное лицо, странные неживые глаза. И все-таки лицо показалось знакомым. Ника попыталась вспомнить. Лицо – нет, но голос… Да, голос! Еще когда он говорил по телефону!..
– Простите… Вы – Сергей? Сергей Пустельга?
В пустых, тусклых глазах что-то блеснуло.
– Мы… были знакомы?
– Ну конечно! – она даже не обратила внимание на «были». – Как же вы не помните? С вашей-то профессией!
Последнюю фразу Ника произнесла не без иронии. Сергей грустно улыбнулся:
– Вот так подготовился к разговору! А я еще думал, с чего лучше начать?.. Для профессии своей я сейчас не очень гожусь: болен. У меня то же самое, что у Юрия Петровича…
И тут Нике все стало ясно. Сергей лежит в той же больнице, что и Орфей! Амнезия, потеря памяти…
– Я не помню не только вас, но и своих родителей, Виктория Николаевна. Впрочем, вас это вряд ли заинтересует. Я обещал рассказать о Юрии Орловском…
– Да, конечно… – очнулась она. – Вы его видели?
– Видел. Он на четвертом этаже в сорок третьей палате. Палата отдельная, два человека за дверью…
Сердце отчаянно билось. Значит, правда, Орфей в Столице, почти рядом! Он болен, его охраняют. «Два человека за дверью»… Кажется, Сергей сочувствовал – или хорошо разыгрывал сочувствие.
– Как он? Изменился… сильно?
– Я не видел его раньше. Впрочем – вот…
Пустельга достал небольшую фотографию. Ника еле сдержалась, чтобы не выхватить ее из рук. Да, это он, Орфей! Похудевший, изменившийся, но живой. Слава Богу, живой!..
– Снимали позавчера, – пояснил Сергей. – На здоровье он не жалуется. Только память…
– Юрий… Он… совсем ничего не помнит?
Ника, не отрываясь, разглядывала снимок. Лицо Орфея стало совсем другим. Прежде у него не было такого взгляда! Словно сквозь знакомые глаза смотрел кто-то чужой…
– Почти ничего. Стерто все, что связано с личностью. Горация помнит. И, кажется, французский…
Странно… Впрочем, Виктория Николаевна, читала о чем-то подобном. Исчезает личность. Того Орфея, которого она знала, уже нет. Есть кто-то другой, запертый в одноместной палате на четвертом этаже с охраной у дверей. Этот другой помнит Горация, но не помнит ее…
Ника сама поразилась своему спокойствию. Не закричала, не задохнулась от боли. Наверное, потому, что уже поняла: этим не помочь.
– Я – немного врач, – она заговорила негромко, без эмоций. – Вы не могли бы точнее называть диагноз?
Пустельга покачал головой:
– К сожалению, нет. Думаю, вы сможете узнать об этом сами. Я, как вы уже догадались, появился здесь не по собственному желанию…
Он ничего не скрывал, и эта откровенность вызывала доверие. Возможно, в этом тоже был расчет – искренность всегда ценится.
– Я сотрудник наркомата госбезопасности. Вам велели передать следующее: болезнь Юрия Петровича очень опасна, но излечима. Требуется ваша помощь. Если вы согласны…
– Но что я могу?
– Вы сможете спросить и об этом… Кстати, должен извиниться за своих, так сказать, коллег, – Сергей поморщился. – Мы попросили посмотреть за вами, чтобы вы не исчезли из города, а они, идиоты, устроили фейерверк…
Легче не стало. Что НКВД, что госбезопасность! Волки…
– Скажите, Сергей… – нерешительно проговорила она. – Вы думаете, излечение возможно? Вы не врач, но вы же контрразведчик, должны понимать…
Пустельга еле заметно дернул плечами.
– Понимаю так: Юрий Петрович нужен начальству позарез – здоровый и невредимый. Для этого они готовы пойти на все. Тот человек, который этим руководит, обычно не ошибается.
– Ясно… А вы, Сергей? Почему используют вас, больного? Для пущей убедительности?
– Наверное, – Пустельга вновь надел черные очки и отвернулся. – Мне сказали… Мне обещали, что если вернут память Орловскому, вылечат и меня. Иначе… В общем, мне осталось немного…
Нике стало не по себе. Вот, значит, как умеют работать эти штукари! Она взглянула на Сергея. Молодой человек сидел по-прежнему отвернувшись, нелепые темные очки закрывали глаза…
– Я… должен вам кое-что сказать, Виктория Николаевна. Вы напрасно не ушли. Я специально не сразу устанавил за вами наблюдение, но вы чего-то ждали. Сейчас у вас уже нет выбора. Если не поможете – Орловский проживет недолго. Поможете – он попадет к ним в руки и вряд ли уцелеет…
Ника застыла, не в силах вымолвить слова. Самое страшное, о чем она боялась и думать, оказалось правдой.
– Мы все оказались причастны к чему-то страшному. Узнав такое, живут обычно недолго. Меня им даже не придется убивать – дойду сам. Но я подумал…
– Что вы предлагаете, Сергей?
Ей показалось, что эти слова произносит кто-то другой, посторонний, кому не надо бояться, кому не придется умирать.
– Играть по их правилам. Пока. Но наступит момент – уверен в этом! – когда вы окажетесь не в их власти…
– Разве такое возможно?
– Возможно!
Очки с глухим стуком упали на асфальт, но Сергей даже не заметил. Тусклые глаза загорелись живым светом.
– Возможно, Виктория Николаевна! Не верьте им, ни одному слову! Не верьте – и ждите. Если сможете, отомстите! За всех нас…
Пустельга поднял очки и резким движением сунул их в нагрудный карман.
– Вы справитесь! Они не всесильны…
– Я постараюсь, Сергей…
Ника старалась говорить спокойно, хотя в эту секунду ей больше всего хотелось вскочить и убежать – все равно куда, лишь бы подальше от этого ужаса.
– У меня к вам есть просьба… Виктория Николаевна, расскажите, как мы познакомились?
Ника чуть было не спросила: «Зачем?», но вовремя спохватилась.
– Мы с вами впервые увиделись… Да, конечно, в конце сентября прошлого года на премьере «Кутаиса» во МХАТе. Вы посмотрели на меня, я на вас… Кажется, с моей прической было не все в порядке…
Она поглядела на Сергея. Тот даже не улыбнулся – слушал, сжав губы и прикрыв глаза, словно опасался узнать что-то страшное.
– А познакомились мы с вами тоже в театре, но уже в Большом, на «Аиде». Миша Ахилло вас тогда представил как своего начальника, а вы еще шутили, что заставляете его по утрам делать гимнастику…
Пустельга кивнул, и Ника вдруг поняла, что ему больно – невыносимо, жутко.
