Таких не берут в космонавты. Часть 3 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Вот только, ссора с Морозовым грозила ссорой и с его сестрой — поэтому я вариант ссоры пока отверг. Как отбросил идею, которая призывала убрать с трамвайной остановки «того самого» пенсионера. Она выглядела нереальной ещё в процессе задумки. Теперь же я убедился, что нужного пенсионера точно не угадаю: к трамвайной остановке то и дело подходили люди, в том числе и пенсионного возраста. А точное время Вениного появления я по-прежнему не знал. Не бросаться же мне на всех возможных кандидатов!

Поэтому я прикинул, что дождусь Веню на трамвайной остановке. Несколько часов ожидания меня не испугали. Но изначально показались мне скучным делом. Вот я и задумал, что проведу уличный концерт. Решил: любая раздавленная сегодня бабочка повышала шансы Зосимовой на выживание. В той реальности, в которой я ещё в январе укатил в Москву, никаких концертов девятнадцатого февраля около Октябрьского рынка не было. Это значило, что моё выступление уже само по себе направит будущее в новую колею.

Решил, что убью таким поступком сразу нескольких зайцев (а нужные «зайцы» при этом выживут). Во-первых, подниму настроение явившимся к остановке гражданам (что уменьшит шансы на внезапный скандал). Во-вторых, займу самое выгодное для наблюдения за трамвайной остановкой место и точно не пропущу появление Морозова. А в-третьих, скрашу своё ожидание приятным занятием: пением. Тем более что выбор репертуара мне на этот концерт никто не ограничил (обойдусь без песен о Ленине).

Настроение у меня сегодня было превосходное. По пути к Октябрьскому рынку я его улучшил: видел, что моё выступление в трамвае хоть и удивило советских граждан, но пришлось им по душе (особенно меня порадовали улыбки комсомолок). Репертуар я вчера не продумал. По реакции пассажиров трамвая понял, что нынешние советские люди не избалованы «зрелищами», хотя уже и накормлены «хлебом». Поэтому я решил, что репертуар особого значения не имел. Выбор песен был вторичен.

Главным, на мой взгляд, был сам факт уличного концерта. Ведь он создаст ощущение праздника — именно то, чего сейчас не хватало в серой повседневности. Я перешёл дорогу, пробежался взглядом по лицам стоявших на остановке людей. Веню Морозова не увидел (я и не ожидал, что увижу его уже сейчас: занятия в университете заканчивались примерно в то же время, что и в школе). Я прошёлся к фонарному столбу, где курили двое мужчин. Набросил на шею ремешок гитары, сдвинул на затылок шапку.

— Товарищи! — громко произнёс я.

Курившие в паре шагов от меня мужчины прервали беседу, повернули ко мне лица.

Посмотрели в мою сторону и стоявшие на остановке граждане.

— До Дня Советской армии и Военно-морского флота осталось совсем недолго! — объявил я. — Но душа просит праздника уже сейчас! Повседневность нагоняет тоску. Зима нагоняет тоску. Короткие дни и долгие ночи нагоняют тоску. А тоска — это то, что мешает нам в деле строительства коммунизма! Предлагаю ударить по тоске весёлыми песнями! Объявляю о начале предпраздничного концерта, посвящённого уже приближающейся весне! Ура, товарищи!

— Пьяный, что ли? — спросил у приятеля куривший под фонарём мужчина.

Я ударил рукой по струнам гитары и запел:

— По бульвару мрачно шёл прохожий, птицы пели песни про апрель…

— По переулкам бродит лето, солнце льётся прямо с крыш…

Звуки моего голоса разлетались по стремительно погружавшейся в полумрак улице, привлекали к трамвайной остановке всё новых слушателей. Первые песни я исполнил для сравнительно небольшой аудитории: семь человек дожидались трамвая на остановке и двое мужчин курили у столба. Но уже к третьей музыкальной композиции количество слушателей удвоилось. А к пятой — утроилось.

— … В потоке солнечного света у киоска ты стоишь…

По реакции граждан на песни я определил, что горожане в целом разделяли мои мысли о том, что серость и тоска к концу зимы поднадоели. Я недолго замечал во взглядах людей удивление: оно быстро уступило место иронии и веселью. Площадка вокруг трамвайной остановки то и дело расцветала улыбками. Над моей головой вспыхнул фонарь — он будто нарисовал вокруг меня очертания сцены.

— … Королеву красоты…

Я пел и внимательно посматривал по сторонам. Отыскивал взглядом долговязую фигуру Вениамина Морозова. Количество собравшихся вокруг меня слушателей я не подсчитывал. Но прикинул: людей рядом с моей «сценой» уже было больше трёх десятков. Время от времени замечал новые лица. Видел, как с сожалением во взглядах садились в трамвай те, кто спешил по делам или к своим семьям.

Но уезжали не все. Я несколько раз замечал, как граждане провожали трамваи взглядами и махали им вслед руками. Всем своим видом они показывали, что не торопятся и дождутся следующего. То справа, то слева от меня взлетали к небу клубы табачного дыма. Стоявшие у остановки краснощёкие женщины слушали моё пение и увлечённо плевали себе под ноги скорлупу от жареных семян подсолнечника.

— … По переулкам бродит лето, солнце льётся прямо с крыш…

Резкие звуки гитары уже не пугали птиц — чириканье в ветвях деревьев давно стихло. Светились окна домов. Фонари зажглись не все — некоторые так и остались просто столбами без ореола света на вершине. Небо над моей головой было тёмно-серым, облака спрятали под собой луну и звёзды. Ветер изредка менял направление; бросал мне в лицо то резкий запах одеколона, то табачный дым.

В пяти шагах от меня пританцовывали две девицы, трясли рыжими чёлками. Бородатый мужчина поблёскивал золотым зубом, ухмылялся и пыхтел зажатой в зубах папиросой. Пожилая женщина придерживала рукой рукоять плетёной корзины, улыбалась, то и дело убирала под ткань головного платка непослушные локоны. Опирался на костыль небритый мужчина лет шестидесяти пяти.

— … Королеве красоты.

Я отыграл финал композиции, приглушил струны. На пару секунд над остановкой будто бы установили невидимый купол, поглотивший все звуки. Первым опомнился мужчина с костылём. Он крикнул: «Молодец, паря!» Захлопали в ладоши девицы. Одобрительно хмыкнул бородатый мужчина. Перебивая друг друга, заговорили женщины — они выкрикивали похвалы и «заказывали» новые песни.

— Теперь добавим немного мексиканской романтики, — сказал я.

Чуть зажмурил глаза и пропел:

— Bésame, bésame mucho, como si fuera esta noche la ultima vez…

— … Ты меня ждешь, — пропел я, — и у детской кроватки не спишь, и поэтому знаю: со мной ничего не случится!

Я сыграл финальные аккорды.

Наблюдал за тем, как позабывшие о семечках женщины платками вытирали с глаз слёзы.

Трамвай распахнул двери, но к ним никто не пошёл.

Без долгой паузы я перешёл к новой песне:

— Очи черные, очи страстные! Очи жгучие и прекрасные!..

Я пел, скользил взглядом по лицам своих слушателей. Видел улыбки, видел покрасневшие от недавних слёз глаза. Прикинул, что вокруг очерченной светом фонаря площадки собралось уже с полсотни человек. Люди будто бы явились на праздник. Они пританцовывали на месте, переглядывались, курили. Ближе чем на два метра ко мне не подходили.

Тех, кто всё же приближался, отгонял назад мужчина с костылём, взявший на себя роль моего помощника. Мужчина направлял свой костыль, будто ружьё, в грудь шагнувшим навстречу мне гражданам и жестами отгонял их назад. Нарушившие границы «сцены» граждане тут же пятились, подгоняемые недовольным взглядом моего добровольного помощника.

— … Как люблю я вас! Как боюсь я вас! Знать, увидел вас я не в добрый час!

Веню Морозова я увидел, едва только тот подошёл к стоявшим передо мной людям. Голова Вениамина появилась над шапками мужчин, замерших рядом с фонарным столбом. За прошедшее с момента окончания школы время лицо Морозова почти не изменилось. Оно было сейчас в точности таким, как на фото в альбоме директорши школы: большие глаза, курносый нос. Веня явился без шапки. Ветер шевелил его светлые волосы, чуть отливавшие желтизной в свете уличного фонаря. Во взгляде Вениамина я заметил удивление — как и у всех, кто только что подошёл к моей концертной площадке.