Тренировочный день 2 (СИ) - Хонихоев Виталий
Однако и мясо, и «Жигули» можно было купить в обход подобной системы. Конечно, переплатив в несколько раз. «Жигули» и вовсе можно было у спекулянтов за пятьдесят тысяч купить. То же самое и с мясом. Черный или серый рынок — существовал всегда. Вот только в СССР такое называлось не предпринимательством, а спекуляцией и за такое запросто и срок могли дать. Как там — «от двух до пяти с конфискацией имущества». И конечно же клеймо «барыга» на зоне. За что сидишь? Барыжничал, вот и весь сказ.
С такими рисками черный рынок в СССР был намного скромнее чем где-либо и едва ли его можно назвать процветающим и даже имея большие суммы денег на руках вы часто не знали где купить нормальные джинсы или магнитофон, даже обычный, не говоря уже о видео. Сколько бы вы не зарабатывали денег — вы не могли, например построить двухэтажный дом у себя на дачном участке, например. Более того, если бы зумеры попали во времени назад, то они с удивлением бы обнаружили что по домам ходит жилищная инспекция дачного или садоводческого кооператива и проверяет не только этажность, но и… так называемые излишества. Не слишком ли роскошный дом, насколько он соответствует духу социализма в отдельно взятой стране. Так что в этой стране связи, знакомства и влияние было намного важнее чем деньги. Однако же и деньги нужно было иметь… а у Виктора с его доходом в восемьдесят пять рублей заработной платы молодого специалиста этих самых денег почитай и не было. Связей — тоже. Ну не считать же за полезные связи Гоги Барамовича, который даже не лейтенант, а вовсе сержант милиции.
— Лиза! Нарышкина! — повысил он голос и рядом тут же как из-под земли по щучьему велению выросла Нарышкина, которая сегодня вот просто цвела и пахла, с улыбкой до ушей.
— Да, Виктор Борисович! — от ее звонкого голоса разве что в ушах не звенело.
— Я уже тебе говорил, что тебе только на радио выступать? — спрашивает он ее и она кивает, мол конечно говорили, Виктор Борисович, а зачем звали-то?
— Я пойду в подвал к Ашоту Варгиевичу за ключами от тира. Наши пусть в класс поднимаются и самостоятельно начинают работать над своими заданиями. — говорит он. Нарышкина все равно с самого начала тут как старшая класса выступает, всегда впереди, всегда ответственная и активная. Отстранятся от девочки только потому, что она черте-чего себе надумала — не стоит. Наоборот, стоит показать, что все нормально и что все пройдет. Опять-таки вся эта история с Альбиной была бы ему на руку… вот ходили бы они с «англичанкой» по школе под ручку и целовались под лестницей — глядишь и остыла бы Нарышкина. Может увидела бы какими глазами на нее Лермонтович смотрит.
— Хорошо! — кивает Нарышкина. Убегает вместе со всеми, подарив ему на прощание многообещающий взгляд, да такой, что он аж поежился. Может зря он тут по грани ходит? Может ему нужно срочно увольняться из школы с криками «Караул!»?
Вот с такими мыслями он и спустился в подвал, во владения Ашота Варгиевича, школьного завхоза. Сам по себе школьный завхоз уже был личностью легендарной, он был ветераном войны, участвовал в штурме Берлина, где ему и оторвало руку прилетевшим осколком от немецкой мины. Победу встретил в госпитале, был награжден Орденом Красного Знамени, демобилизован по ранению и инвалидности. В школе работал, кажется, со дня ее открытия, знал все и всех, каждый уголок был ему знаком и каждый гвоздь был на учете. Оборудовал себе в подвале школы что-то вроде кабинета, склада, сокровищницы и комнаты отдыха одновременно. Говорят что он порой там и ночевал, что вообще-то было запрещено трудовым законодательством РСФСР и правилами пожарной безопасности, но Ашота Варгиевича побаивался не то что директор школы, а даже начальник местного РОНО, так что запретить ему делать что-либо — это нужно было сразу за товарищем Сталиным посылать, ну или на худой конец за его комбатом из сорок пятого. Больше Ашот Варгиевич никого не слушал и все делал по-своему. Поэтому Виктор ни капельки не удивился, когда, толкнув дверь в подвальное помещение первым делом увидел клубы табачного дыма, висящего в воздухе. Курить в школе тоже было запрещено…
— Ашот Варгиевич! — позвал он, переступая порог: — я пришел!
— А! Витька! — раздался голос откуда-то из-за занавески: — проходи, садись, я сейчас!
— Хорошо. — Виктор огляделся по сторонам. Подвальное помещение, никаких окон. Тусклый свет единственной лампочки, свисающей с серого, бетонного потолка на скрученных проводах. Стены до середины — такие же серые и бетонные, как и потолок, а от середины — выкрашенные в синий цвет, краска кое-где облупилась и сходит клочьями. Внизу стоит старый, продавленный диван, видимо для посетителей этого «кабинета», напротив — такой же старый стол, поверх столешницы — клетчатая клеенка бело-зеленого цвета, с дырками и потертостями. Рядом со столом стоит шкаф, в таком обычно хранится школьный реквизит. За столом — стул. На столе стоит массивная стеклянная пепельница, лежит плоский советский магнитофон, на вид ему уже лет десять, наверное, весь потертый, но кассетный. Значит не может быть ему столько лет, десять лет назад в СССР все еще на бобины записывали, думает Виктор. Надпись на магнитофоне гласила «Легенда-404».
Рядом со столом, с той стороны — тумбочка, на которой стоит алюминиевый, электрический чайник, несколько граненных стаканов и початая пачка грузинского чаю. Чуть подальше все помещение поперек перегораживает занавеска, сделанная из какого-то защитного цвета брезента, явно военного предназначения.
— Ага! — из-за занавески показывается Ашот Варгиевич: — Витька, погоди. Давай я тебе сегодня ключи от тира отдам и остальное. Завтра ко мне внучка приезжает, нужно ее на вокзале встретить, а то местные спекулянты такие цены за такси ломят, что ужас. Сталина на них нет. Вот при ком порядок в стране был. — он грозит в пространство единственным кулаком: — Уу… ироды. А ты чего сидишь? Пошли, поможешь мне нести, у меня рука же одна осталась… а ты вон, здоровый какой. Таких бы побольше, а то ты видел какая молодежь пошла? То ли парень, то ли девка, черте-что напялили, соплей перешибить можно. Тьфу! — он манит Виктора за собой. Виктор идет за ним, отодвигая тяжелую занавеску из армейского брезента. За занавеской — совсем другой мир. Воздух все тот же, прокуренный, спертый, пополам с табачным дымом, но вот все остальное… во-первых тут было чисто. Вдоль стен были выстроены шкафы с замками на них, установлены полки, на полках лежало… да чего только там не лежало. На одной из полок Виктор с удивлением увидел парочку мощных микроскопов, тут же стояли стеклянные колбы, а вдоль стен выстроились лыжи и хоккейные клюшки, рядом с ними — аккуратно сложенные плащ-палатки и противогазные сумки. Контраст между «кабинетом» завхоза и хранилищем был виден невооруженным глазом.
— Чего встал? — раздается голос, и Виктор поспешно прогоняет не нужные мысли и вопросы из головы. Спешит на зов. Ашот Варгиевич стоит у металлического шкафа с двумя замками на нем. Подбирает ключи одной рукой, перебирая их пальцами в связке.
— Надточиев в отпуск ушел… да с увольнением после отпуска сразу. На пенсию окончательно. — говорит завхоз, наконец найдя нужный ключ и вставляя его в замок: — а патроны сжечь нужно, отчетность же. Мужиков в школе всего четверо осталось, считай — ты да я, да мы с тобой… а у меня завтра внучка приезжает. Так что… — замок, щелкнув, открывается. Завхоз подбирает второй ключ.
— Откуда приезжает? — задает вопрос Виктор, чувствуя себя обязанным участвовать в социальной интеракции.
— Да из Михайловки, деревня такая есть под Саратовом. Взрослая уже. Девятнадцать лет. В институт наш медицинский поступила, вот и приезжает. — отвечает завхоз, найдя второй ключ: — на медика учится. А у меня квартирка как раз неподалеку от института, чего в общаге ей мыкаться?
— Так как же вы ее встречать поедете, давайте я вам помогу. — вызывается Виктор: — во сколько она приезжает?
— Ты ж на работе будешь. Да не переживай, у меня ж «Запорожец» есть, а чемоданы погрузить я уж и одной рукой смогу. Хочешь — поборемся на руках? — завхоз вставляет второй ключ в замочную скважину: — когда все одной рукой делаешь, она поневоле сильной становится. Вот только перекосило меня немного, но в руке сила есть. — второй замок щелкает и завхоз — тянет на себя дверцу металлического шкафа.
