Наследник из прошлого (СИ) - Чайка Дмитрий

— Я гадить не буду, — спокойно посмотрел я на него.

— Ну-ну, — недоверчиво глянул он на меня. — Свободен, сержант. Поблажек не жди, спрошу, как со всех.

Мои новые погоны вызвали среди парней нездоровое оживление. Дуб смотрел испуганно, припоминая, как мутузил меня в спальне. Марк искренне радовался, как и Ерш. А вот Януш удивил. Лучший друг ходил хмурый и смотрел в сторону. Не знал, что он завистливый такой. Даже Гуня пошутил неудачно, а этот вообще ни слова не сказал.

Взводный, пан лейтенант Стунич, похлопал по плечу и даже произнес что-то ободряющее, из разряда: был щенком, утопить хотели, а выбрехался, вон какой кобель стал! Недоброжелательности я не почуял ни капли, что порадовало. Взводный мой простой вояка, и мыслит тоже просто. Заслужил — получи.

— Бам-м!

Рухнул еще кусок стены, и из лагеря мадьяр послышался торжествующий рев тысяч глоток. Недолго осталось…

Павеза. Еще одна штуковина, которую я притащил в этот мир. Ростовой щит, сколоченный из досок, с подпоркой сзади. За ним арбалетчик преспокойно перезаряжается, слушая бессильную музыку стрел, пытающихся пробить крепкое дерево. Меняется позиция, и павезу переносят за собой. Тяжелая штуковина, но как говорится: жить захочешь, еще не так раскорячишься. В общем, никто на ее вес пока не жаловался. Напротив, старались сделать пошире, и доски на нее взять потолще.

— Первое отделение, на позицию! — скомандовал взводный. — Второе, заряжай! Третьему приготовиться. Кто самовольно пальнет, без недельного жалования останется. Вы щеглы еще, вмиг все стрелы изведете.

Батальон окружил пролом баррикадой, да и ворота завалили всякой дрянью так, что не сразу разберешь. Взвод арбалетчиков — взвод щитоносцев — взвод арбалетчиков — взвод щитоносцев… Мы перекрываем весь фронт, и даже войдя в пролом, мадьяры кровью умоются. Их еще и сверху стрелки достанут. Те, что на стенах.

— Бей! — скомандовал взводный, и первые степняки, которые с воем ворвались в крепость, покатились вниз, нашпигованные стрелами.

— Второе отделение, не спать! — рявкнул пан лейтенант. — Золотарев, в такую тебя мать! Пни своих олухов!

Я поймал взглядом грудь степняка, который с саблей в руках перелез через кучу камней. Здоровый, с бычьей шеей, он смешно ковылял на кривых ногах. Только если он до меня доберется, ни разу не смешно будет. Вояка умелый, это по ухваткам видать.

— Бей! — услышал я, и мадьяр задохнулся и упал лицом вниз, неверяще схватив ладонью короткое, толстое древко, торчащее из груди. Рядом с ним упали еще трое. Неплохо для десяти выстрелов.

— Господи… господи… господи… — побелевшими губами шептал Марк, у которого смуглая кожа южанина стала пепельно-серой. — Смилуйся над нами, грешными! Не дай сгинуть…

Остальные парни выглядели получше, но торжественных стихов никто не читал. Все больше кусали губы и матерились про себя. Вот такое вот упоение боем. Впрочем, первый натиск закончился почти всухую. Мадьяры поняли, что сделали глупость, и откатились, оставив полсотни убитых.

— Лучники сейчас пойдут, — со знанием дела сплюнул на землю взводный. — Пощупали нас, больше дуром переть не будут.

Тут подошел ротный и заорал на нас.

— Чего встали? А ну, пошли стрелы вырезать! Вы думаете, они на деревьях растут? Сержантам каждую стрелу пересчитать! Если сломана — наконечник кузнецу сдать и новые стрелы получить. Не дай бог, у кого колчан неполный будет, шкуру спущу!

Мародерка на войне — святое дело. Так я стал обладателем стоптанных сапог без подошвы и каблуков, сшитых из мягкой кожи, блохастого остроконечного малахая (или как там эта шапка называется), поношенного халата из тонкого войлока и наборного пояса с серебряными бляхами. Судя по украшениям, убитый мной был парнем в авторитете, ведь узоры и бляхи заменяли кочевникам ордена и медали. Оружие порадовало больше. Неплохая сабля с рукоятью, отделанной серебром (не слишком богато, правда), кинжал и короткий панцирь, кольчуга-безрукавка из широких, плоских колец. Доспех этот недорогой и довольно легкий, он хорош только против сабельных ударов и дрянных степных стрел. Арбалетный болт в упор он не выдержал, и одно кольцо расклепалось, пропустив острие к самому сердцу. Я, воровато оглянувшись, кольчугу кое-как стащил, а стрелу вырезал. Поддену под стеганку, лишним не будет. Мои парни из отделения копошились шагах в тридцати, а Януш и вовсе сидел на корточках в кустах и давился рвотой. Первый бой, он такой. Посмотришь в глаза смерти и забудешь все, чему тебя восемь лет учили. А учили нас тому, что наша судьба — сдохнуть во славу императора. Что смерть — лучшая доля для воина. Мы так-то с этой мыслью свыклись почти, но оказалось, что не все свыклись, и не до конца…

— Я думал, в штаны наделаю, — честно признался Марк, когда мы сели под раскидистым вязом, который оставили здесь расти из каких-то непонятных соображений. Для красоты, наверное.

— Война, она такая, — философски сказал я и осекся.

Парни смотрели на меня как-то странно, с интересом и испугом, который читался на их лицах легко, словно в открытой книге. Воины, по большей части, люди незамутненные. Что на уме, то и на языке.

— Слушай, Стах, — нарушил молчание Ерш и косноязычно затараторил. — Мы чего-то не поймем. Тебя словно подменили. Был такой же, как все, а тут вона чего… На вылазку пошел, лычку на погон получил. И ведешь себя, будто воевал уже. Мадьяра своего обобрал вмиг, и стрелу вырезал так, словно привык стрелы из покойников вырезать. Януш обблевался, да и нас всех мутит. Мы есть не можем, а ты уже всю кашу смолотил, как будто все равно тебе. Ты когда успел научиться этому? Мы ж с тобой с первого курса… Не замечен ты был в таких делах.

— Война, она людей меняет, — ответил я с умным видом. — Кто-то для войны рожден, а кто-то, чтобы свиней пасти. А что до каши, то советую доесть. Мадьяры снова попрут, и пожрать нам, скорее всего, сегодня уже не доведется…

На этом наш содержательный разговор был закончен, и на башне раздалась барабанная дробь, выбивая сигнал к построению. Видимо, лагерь мадьяр снова зашевелился, а я вскочил и побежал к коменданту, которого увидел у пролома стены. Меня и так уже считают выскочкой и жополизом, а ротный уже предвкушает, как будет жрать меня с дерьмом, когда уйдут мадьяры, так чего теряться. Хуже уже не будет…

— Пан майор, разрешите обратиться! — рявкнул я, и тот посмотрел на меня с интересом, словно пытаясь понять, из какой адской дыры я вылез на его больную голову.

— Чего тебе, Золотарев? — недовольно проворчал он. — Только не говори, что еще что-то придумал.

— Так точно, придумал, — ответил я. — Сейчас мадьяры пойдут. Дозвольте после боя снова к лагерю пробраться. У меня одежда с убитого снята. Хочу хана Абу убить.

— Нет, все-таки себе нужно верить, — вздохнул майор. — Первое впечатление всегда самое правильное. Ты придурок, Золотарев. Как ты это сделать собрался?

— В кустах спрячусь, когда оспа их косить начнет, а потом проберусь в лагерь и прирежу, — ответил я, и комендант покрутил пальцем у виска.

— Тебе из лагеря не выйти, — покачал он головой.

— Зато хан умрет, — твердо ответил я.

— Да что с тобой не так? — пристально посмотрел на меня майор крошечными, глубоко утопленными глазками. — Я двадцать лет служу, и людей хорошо понимаю. Чего ты добиваешься, солдат? Айдар и золотую гривну получить хочешь?

— Так точно! — ответил я. — Хочу!

— Ее за всю историю Сотни всего восемь отроков получили, — спокойно сказал княжич. — И никто из них своей смертью не умер. Ни Кий отважный, ни последний из всех, Бранко Татёв двадцать лет назад. Я помню его, с моего курса паренек. Только я в первом взводе учился, а он в третьем. Он через два года после выпуска уже ротой командовал, и в атаку ее повел с палашом в руке. Тогда его и убили. Отчаянный парень был, сильный как вол и тупой как колода. Ты не такой, как он. Так в чем подвох, Золотарев?

— Славы хочу, — максимально честно ответил я. — И погоны лейтенантские. Не хочу мясом быть. Если погибать, то знатным человеком.