Евгений Токтаев - Пес и волчица
— Ликторов! Ликторов Титу Капрарию!
Отловили шесть человек и заставили на карачках, по-утиному, маршировать перед козлом.
— Дорогу претору Капрарию!
— Славься, Тит Капрарий, триумфатор, гроза огородов, истребитель капусты!
Народ надрывал животы от хохота.
На четвертый день, после декабрьских ид[13] Рим сошел с ума. Еще вчера ничто не предвещало безумия, охватившего Город, но уже вечером, перед закатом, с портика храма Сатурна жрец торжественно провозгласил Сатурналии. С рассветом сенаторы важно прошествовали к древнему храму, построенному у подножия Капитолия царем Туллом Гостилием, и совершили жертвоприношения, после чего отправились по домам и сняли с себя тоги, ибо в дни любимого праздника появляться в них на улицах считалось верхом неприличия. Возле храмов на улицы выставили столы с угощением для "божьей трапезы". На обеденных ложах расставили изваяния богов.
Улицы наполнились веселящимися людьми, выкрикивавшими на все лады:
— Сатурналии! Сатурналии!
К полудню чуть не в каждом доме рабы от обжорства едва могли шевелиться и лениво погоняли прислуживавших им хозяев, отпуская в их адрес ехидные замечания. Те не сопротивлялись, прославляя память легендарных Сатурновых Веков — времени всеобщего равенства и свободы, когда люди не знали рабства.
Рабы изощренно издевались над господами. В некоторых домах они провозглашали собственные государства, избирали магистратов, судей, и устраивали процессы над хозяевами.
Сатурналии, растянутые на трое суток[14], до дня Опы, супруги Сатурна, были праздником вседозволенности. Никто не работал, не учился, за исключением пекарей и поваров. Люди вереницей тянулись к храму Сатурна, принося ему в жертву восковые и глиняные человеческие фигурки. Статуя бога, обычно укрытая шерстяным покрывалом, была полностью раскутана и выставлена на всеобщее обозрение.
Нынешний декабрь выдался не слишком холодным, вот в прошлом году горожанам довелось в течение одного дня лицезреть снег, но тогда вовсе не погода держала людей по домам, а страх перед сумасшедшим Марием. Ныне же римляне твердо намерены отвеселиться вдвое против обычного, отыграться за прошлый год.
Рабы разносили по домам подарки, их за это непременно поили вином. Подарки самые разные, в зависимости от достатка, щедрот или скупости дарителя. Даже беднейшие из клиентов, непременно стремились преподнести патрону хотя бы дешевую восковую свечу.
Повсюду задавали пиры, принимали гостей. Не исключением был и дом старшего консула. Цинна закатил роскошный прием, где гости, отпустив рабов, не гнушались сами ухаживать друг за другом. Здесь собралась верхушка марианской партии: Гай Марий-младший, его двоюродный брат, претор Марк Марий Гратидиан, цензор Марк Перперна, а так же многие другие.
Обширный триклиний[15] Цинны вмещал довольно много народу, но за главным столом по традиции возлежало девять человек — самые важные гости. Они занимали три ложи, окружавшие стол, заставленный серебряными сервизами с дорогими изысканными угощениями. Приглашенные рангом пониже, а так же женщины, довольствовались малыми столами, приставленными к большому со свободной стороны. Лож для них не полагалось, и они вкушали пищу, восседая на табуретах, выполненных в едином стиле со всей мебелью консульского дома из украшенного резьбой красного дерева.
Гости, сняв тоги и облачившись в просторные праздничные одежды без поясов, ели, пили, играли в кости, разрешенные законом лишь в дни Сатурналий. В зале царил смех и безудержное веселье, однако по мере приближения к главному столу и ложе хозяина атмосфера становилась все более прохладной. Цинна почти не пил, рассеянно приподнимая свою золотую чашу в ответ на тосты гостей. Здравниц произнесли уже изрядное количество, но янтарного цвета благородное фалернское в кубке консула совсем не убывало, что привлекло, наконец, внимание Мария-младшего, молодого человека двадцати трех лет, возлежавшего по правую руку от Цинны на ложе, стоявшем перпендикулярно хозяйскому.
— До дна, Корнелий, до дна! — весело прокричал Марий после очередного тоста, — почему ты не пьешь?
Цинна поморщился.
— Кусок не лезет в горло.
— Что случилось? — поинтересовался Перперна, почтенный седой муж, шестидесяти лет, деливший обеденное ложе с хозяином дома.
Консул ответил не сразу.
— Сегодня утром получил письмо, — Цинна пожевал губами, — из Азии.
— Сулла? — насторожился Марий.
Последние новости об успехах Суллы пришли в начале ноября и повергли марианцев в уныние. Старейшие сенаторы от каждой вести с востока непроизвольно втягивали головы в плечи. Молодежь хорохорилась, от недостатка ума...
— Нет. На этот раз новости от нашего друга, Гая Флавия.
— Вот уж о ком я меньше всего желал бы в этот час услышать, — фыркнул Перперна.
— И как поживает наш головорез? — набивая рот жареным дроздом, поинтересовался Марк Марий Гратидиан, племянник семикратного консула.
— Превосходно, — процедил Цинна, — он взял Илион.
— Фимбрия взял Илион?! — восхищенно воскликнул юноша, совсем еще мальчик, четырнадцати лет на вид, деливший ложе с Марием-младшим, — как?
— Примерно так же, как Агамемнон с Одиссеем. Только ему не пришлось ради этого топтаться под стенами десять лет.
— Так он тоже прибег к хитрости? Скажи, Луций Корнелий, в этом письме описаны подробности?
В глубине зала приглашенные актеры начали пантомиму эротического содержания. Цинна поморщился и, скосив глаза на вход в триклиний, обнаружил там девочку, лет девяти-десяти, прижимавшую к груди большую куклу. Девочка во все глаза смотрела на начинающееся действо.
— Молодой Гай, ты задаешь вопросы, которые в твоем положении, будущем положении, лучше не задавать, — ответил консул, — прошу тебя, проводи свою невесту в ее комнату. И будет лучше, если ты постараешься ее чем-нибудь развлечь. Я приятную беседу имею ввиду.
— О чем говорить с малолетней девчонкой... — насупился мальчик.
— Прошу тебя, — повторил Цинна.
Мальчик поднялся и, понурив голову, побрел к выходу. В дверях он схватил девочку за руку и довольно бесцеремонно потащил прочь. Цинна и Марий смотрели парочке вслед.
— Жаль парня, — сказал Марий, — мечтает о подвигах. И будет их лишен. Пожизненно. А ведь голова у него соображает, я с ним неоднократно беседовал. Да и, насколько я понимаю, в воинских упражнениях он не последний среди сверстников. Жаль. Я бы не смог отказаться от этого.
— Тебе легко рассуждать, братец, — заявил Гратидиан, — для тебя путь воина предначертан с пеленок. А его и спрашивать никто не станет.
— Ему придется забыть про оружие. Фламин Юпитера не должен касаться оружия, даже хотя бы видеть войско. Не должен покидать Город более чем на две ночи...
— Оставь эти перечисления, Корнелий, — поморщился Марий, — я же не школьник, прогулявший урок.
— Кто-то может и не знать, — усмехнулся Гратидиан.
— На что ты намекаешь?
— Остынь братец. Я в глазах некоторых, такой же деревенщина из Арпина, как и ты, хотя мы, в отличие от нашего с тобой дяди и отца, родились в Городе. Не будь у нас силы и власти в руках, толпа на Форуме показывала бы на нас пальцами: "Смотри, деревня в тоге!"
— Так и было бы, не стань отец военным, — согласно кивнул Марий.
— Военная карьера для юноши закрыта навсегда, — покачал головой консул.
— Так ли необходимо ломать парню жизнь?
— А так ли много кандидатов? — задал встречный вопрос Цинна, — с трудом наскребли троих, чтобы все по закону. Найди-ка сейчас молодого патриция с подходящей родословной, да чтобы еще его родители вступили в брак по обычаю конфорреации[16]. Кто и был, все разбежались. А мальчишка из бедной, но благороднейшей семьи. Род числит от самого Юла, сына Венеры.
— Но есть же еще кандидаты? Ты сам сказал, по закону нужны трое...
— Двое других, чтобы букву соблюсти. Их в числе кандидатов числить — это надо оба глаза крепко зажмурить. Хоть не плебеи и то ладно... Ты думаешь, мне так хочется заточить парня навечно в Городе? Думаешь, я горю желанием выдать мою Циниллу за этого благородного нищего?
— Вот и подумаешь, — встрял Перперна, — а стоило ли убивать Мерулу? Он ведь сохранял нейтралитет и вообще я не представляю себе более безобидного человека. Почти год уже Город без фламина Юпитера, когда такое бывало?
Марий скрипнул зубами. Все присутствующие понимали, что доведение до самоубийства жреца Юпитера целиком и полностью лежит на совести Мария-старшего, который незадолго до своей смерти совершенно спятил и начал истреблять даже ни в чем не провинившихся перед ним людей.
— Болтают про какое-то предсказание, будто мальчишка из рода Юлиев затмит славой старика, — сказал Гратидиан, — вот он, очевидно, и хотел лишить его возможности...
