Анатолий Спесивцев - Флибустьеры Чёрного моря
Об ощущениях Аркадия при отходняке от болеутоляющего по прибытию в казацкий табор лучше и не вспоминать. С мукой суждено входить в мир человеку. Он, попавший в новый для себя мир, её, муку, и получил.
2 глава.
О новый, дивный мир.
24 березня, 1637 года от Р. Х.
С ослаблением действия Иванова зелья радость и веселье, переполнявшие попаданца, стали таять, как снег на жарком солнце. Зато ушедшая было боль стала стремительно отвоёвывать временно утерянные позиции. Аркадию становилось всё хуже и хуже. К его счастью, ослабление это началось всего за полчаса до прибытия в лагерь запорожцев, так что доехал, скрипя зубами и поминая всех, кто вспомнится, злым (пусть и несправедливо) и обидным словом. Мучения возвращались. Сторицей. По крайней мере, так Аркадию казалось.
Проходя по лагерю, он, несмотря на это, жадно оглядывался. Запорожцы были для него легендой. Правда, даже из учебников легко было уловить, что личностями, в большинстве своём, они были неоднозначными. "Лыцари степови", проще говоря, пиратское братство Северного Причерноморья. Забавно, но и негодяи Карибского моря звали себя джентльменами удачи. Что поделаешь, родственные души.
Выглядели запорожцы внушительно. Нет, не ростом: таких высоких, как Аркадий с Иваном, судя по первому впечатлению, было немного. Несколько казаков имели вид акселератов (странно, однако, акселерации ещё нет, а некоторые спешат тянуться к небу). Большинство было от ста шестидесяти пяти до ста семидесяти сантиметров. Помимо привычных хохляцких физиономий бросался в глаз немалый процент рож с северорусской, азиатской, кавказской и балканской внешностью. В общем, очень похоже на современный мегаполис, в котором он сам родился и вырос.
"Похоже-то похоже, да и какое-то отличие есть. Не только в одежде. А уж вонища* от них… слов нет. Не в одежде и отсутствии женщин дело".
Аркадий жадно рассматривал всё вокруг, позабыв на время и собственные болячки. Казаки вели обычную лагерную жизнь. Ели, спали, общались друг с другом в больших компаниях и один на один, дружно гоготали над чьими-то шутками, перемещались по лагерю в нужное им место…
"Странно даже, я всех внаглую рассматриваю, а на нас с Иваном никто внимания не обращает. Будто все в упор нас не видят, хотя спина аж чешется. Взглядами скоро там дырок насверлят. Значит, не хотят показать, что заинтересовались приездом колдуна с каким-то неведомым типом, то есть мной. А на трусов они точно не похожи. Очень уверенными в себе людьми смотрятся".
У Аркадия возникло ощущение, что он попал в большую волчью стаю на привале. Все её члены заняты своими делами, никто на пришельца не обращает внимания, но стоит чему-то случиться, от него в миг не останется ничего, кроме самых крупных костей скелета и обуви. Обгрызенных.
Подтверждением такого мрачного впечатления послужили два окровавленных и, сразу видно, до предела измученных человека, привязанных к задам двух стоящих рядом телег.
— Это кто?
Иван от вопроса скривился, будто уксуса вместо горилки хлебнул.
— Содомиты. Три дня назад их застали за стыдным делом, теперь вот таскаем за собой, казнить некому.
— А что с катом случилось?
— Каким катом? Среди лыцарей ката не может быть!
— Эээ… а кто же тогда их казнить будет? Или так и будете таскать за собой, пока не помрут?
Иван объяснил Аркадию, что преступников у них казнят другие преступники. Вот кто-нибудь проштрафится по-крупному, он и казнит содомитов. Повесит их или на кол посадит. Обычно пойманных на однополой любви в Запорожье вешали. И будет ждать, когда появится следующий претендент на повешенье или присаживание на кол. Впрочем, на кол сажают или в воде топят редко.
Аркадия такая решительность в борьбе с неправильной ориентацией весьма впечатлила.
— Слушай, ты мне сегодня краткий курс о законах запорожцев прочитай, чтоб невзначай в неприятности не влипнуть.
Иван явно встревожился.
— Ты, что… тоже… этим грешишь?
Аркадий не сразу понял, что скрывается под словом "этим", очень уж устал и был озабочен, но когда сообразил, поспешил успокоить собеседника.
— Да нет! Содомией не грешу и отношусь к ней крайне отрицательно. Но у вас ведь не только за это казнят? Ты уж перечисли мне, пожалуйста, чего нельзя делать ни в коем случае. — Аркадий невольно оглянулся на несчастных. — Да и этих казаков, честно говоря, жалко. Там ведь, как я понимаю, не было насилия. Казнить за это, по-моему, перебор.
— Пе-ре-бор? Почему — перебор? Чего перебор?
Пришлось Аркадию объяснять карточный термин.
— Мне их и самому жалко, особенно старшего, Охрима Впрысядку. Хороший казак, не раз в походы ходил, нигде за спинами товарищей не прятался. И какой бес его соблазнил на это?..
— Неужели ничего нельзя сделать?
— Ээх! Ничего. Судьба. Считай, они уже мёртвые, в аду обретаются. В другое время, может, мне Охрима удалось бы спасти, но не сейчас. Наказной атаман… чтоб ему!.. меня сильно не любит и моего друга в живых не оставит.
— А может, он за свои заслуги перед православием не в ад попадёт?
— Содомиты все на адские муки обречены! — Ни мгновенья не сомневаясь, ответил Иван. — Так в библии записано.
Аркадий спорить не стал. Учился он ещё в советской школе, рос в интеллигентной семье, о посмертной судьбе и её зависимости от поступков человека его познания были крайне скромными. Выходец из двадцать первого века к вопросу содомии (наверняка, и многим другим) относился иначе, при всём его отвращении к типам наподобие Бори Моисеева. Приходилось смиряться с мыслью, что придётся приспосабливаться к законам и нравам времени, в которое попал. Отчего сразу особенно сильно разболелись все благоприобретённые болячки.
Однако его надежды на снятие боли и спокойный отдых быстро развеялись, как дым. В шатре характерника — Аркадий отметил для себя, что развернули шатёр люди, явно подчинённые Ивану — тот быстро осмотрел раны товарища, признал их успешно заживающими, втёр в ноги какой-то порошок. После медпроцедур характерник предложил, поужинав, заняться делом. Обсуждением с кузнецами предложений самого Аркадия по улучшению вооружения запорожцев. Кстати, двух своих джур Иван тут же услал в Запорожье (Сечь, естественно, город появился существенно позже), приказав следом третьему ехать к кому-то, Аркадий не расслышал имени, в какой-то там паланке (административная единица у запорожцев, наподобие области).
Протесты Аркадия, требования дать ему, усталому и больному, прийти в себя остались без последствий. Они натолкнулись на гранитную уверенность Ивана, что такие мелкие болячки и столь незначительное путешествие не повод для оттягивания важного дела. Аргумент, что ничего в походе кузнецы переделывать не смогут, на характерника тоже не подействовал.
— Сделать-то на ходу, конечно, не сделают. Зато успеют обдумать, как лучше сделать сразу по прибытии к донцам. Нам ведь там, по твоим словам, прямо сразу в бой идти.
— Я не говорил, что сразу.
"Вот будет фокус, если я попал в какое-то параллельное измерение, где донцы никаких планов по завоеванию Азова не лелеют! Иван явно не из тех людей, которые легко смиряются с подобной дезинформацией. Вон и адъютантов своих, на ночь глядя, хрен знает куда послал. Хотя почему хрен знает куда? Может, и недалеко. Только вот, хоть расстреляй меня сейчас, не помню, где была в тридцать седьмом Сечь?"
Кулеш, принесённый каким-то казаком, вряд ли победил бы на соревновании поваров. Делался он, судя по результату, по принципу "пожирней и побольше". Ещё дня три назад Аркадий такую гадость и в рот бы отказался взять, но двое суток без еды здорово повлияли на его вкусовые пристрастия. Сожрал (слово "съел" для описания этого процесса совершенно не подходило) всё, что дали. Жаловаться же на незначительность порции не пришлось. Однако отдых, вполне заслуженный, настоятельнейшим образом требуемый организмом, откладывался на потом. В шатре начали собираться кузнецы.
К совещанию с Иваном и Аркадием были поначалу допущены трое. Точнее, Васюринский послал гонцов к четверым, но один кузнец, славившийся склочным характером Юхим Великий, приходить, даже по вызову знаменитого куренного атамана, отказался.
— Да была бы честь предложена. Сам потом будет жалеть! — так отреагировал на отказ Иван.
Пришедшие кузнецы, все как один, были кряжистые и мускулистые, но разного роста. Высокую их самооценку невозможно было не заметить. И они, в отличие от аборигенов в некоторых развесёлых романах, к новациям совсем не рвались. Какой-то шмаркач для них авторитетом не был. Начинали сомневаться в любом предложении Аркадия. Да и стиль изложения у попаданца из-за языкового барьера и раскардаша в голове был неубедительным.
"Господи! Столько лет предавался мечтам, что можно сделать для исправления нашей несчастной, жестокой к русским истории, а попав в прошлое, не знаю, о чём говорить. Не дай бог, опозорюсь, как герой рассказа Булычёва "Паровоз для царя".
