Йен Уотсон - Альтернативная история
Его приход в Иерусалим пробудил много надежд. И вдобавок Он явился прямиком в объятия римлян и священников. Теперь им не составило бы никакого труда схватить Его.
Все ждали пару дней, что произойдет дальше. В конце концов священники решили избавиться от Него. Один из ближайших соратников Иешуа, Иуда, был зелотом. Он хотел, чтобы Иешуа поднял людей на бунт против римлян — но, когда стало очевидно, что ничего такого Иешуа делать не намерен, Иуда попытался заставить Его. Он полагал, что, отдав Иешуа в руки священников, вынудит своего друга бежать и возглавить восстание. Или же народ иерусалимский настолько возмутится при виде Иешуа, подвергнутого суду за мятеж и богохульство, что восстание вспыхнет само по себе. Фарисеи согласились, и Иуда привел отряд вооруженной храмовой стражи к тому месту, где скрывался Иешуа. Но тот, вместо того чтобы бежать, покорно пошел со стражами. Иуда начал понимать, что совершил большую ошибку, и с горя опустошил несколько бурдюков с вином.
На следующий день Иешуа предстал перед Синедрионом, который выдвинул против Него множество обвинений. Они хотели закопать Иешуа раз и навсегда, но сами не могли вынести Ему смертный приговор. Им требовалось состряпать дело, которое убедило бы римлян в необходимости казни.
Поймите — отнюдь не все священники были злодеями. Многие из них опасались, что Назарянин станет мутить народ против римлян. Горлопан из провинции мог втянуть всю страну в войну с Римом, а это не принесло бы выгоды ни одной из сторон. Первосвященник Кайфа убедил остальных членов Совета, что их долг обречь на смерть одного человека ради спасения нации.
Многие члены Синедриона хотели повесить на Иешуа обвинение в богохульстве, однако Кайфа заставил их выбрать то, что больше всего напугает римских чиновников. Так что они без всяких оснований обвинили Его в разжигании бунта против Рима. Парой дней раньше Иешуа устроил скандал в Храме, выгнав оттуда нескольких менял, — так что мелкие торговцы оказались настроены против Него. Те самые менялы готовы были подтвердить, что, провожая их пинками из Храма, Он выкрикивал: «Смерть Цезарю!»
И вот Синедрион передал Иешуа римлянам.
В то время прокуратором Иудеи был Понтий Пилат, грубый и высокомерный солдафон. Ему нравилось настраивать иудеев против себя — не то чтобы на это приходилось тратить много усилий. Думаю, он даже не всегда делал это намеренно. Просто был слишком глуп, чтобы заметить, как наступает на чью-то мозоль.
И вот перед ним очутился этот бродяга, которому желали смерти священники и большинство горожан. Толпа уже не была на стороне Назарянина. Возможно, их разочаровало то, что Он так и не бросил вызов римлянам.
Пилат был римлянином и уважал закон. А Назарянин не совершил никакого очевидного преступления. Но прокуратор оказался в сложном положении: хотя ему и нравилось помыкать иудеями, он не желал спровоцировать бунт, а толпа требовала казни Иешуа. Казалось бы, ему ничего не стоило по-тихому прикончить Назарянина и вернуться к своим баням и поеданию винограда, или чем в те времена занимались римские правители. Может, он просто чувствовал подвох и не хотел ничего предпринимать до того момента, пока не поймет, что происходит. Проблема заключалась в том, что остальные понимали происходящее не лучше его.
А затем вмешалась жена Пилата. Ее звали Клавдия Прокула, и она была внучкой императора Августа — это дает представление о том, какие связи у прокуратора имелись в Риме. Как раз в то время, когда Пилат вершил суд в Иудее, он получил письмо от Клавдии. Клавдия писала, что только что видела самый жуткий кошмар в своей жизни, и все это связано с Назарянином. Сон якобы был пророческим и предвещал всяческие несчастья, которые непременно произойдут, если ее муж казнит Иешуа. Так что теперь Пилату оказалось вдвойне сложнее принять решение — случай для него вовсе не характерный.
Последним аргументом для Пилата стала политика на родине. То были дни императора Тиберия. А Тиберий слыл психом. Он удалился на остров Капри, окружив себя астрологами и шарлатанами. И, если верить сплетням, целой армией юношей, призванных удовлетворять его все более извращенные сексуальные аппетиты. Некоторое время империей вполне эффективно управлял командующий преторианской гвардией Сеян. Обретя полную свободу и безнаказанность, Сеян занялся расчисткой собственного пути к трону. Каждый потенциальный соперник, включая членов императорской семьи, был убит или казнен на основании сфабрикованных обвинений. План Сеяна работал превосходно ровно до той минуты, пока невестка императора не пробралась на Капри и не поведала Тиберию о свершениях его возлюбленного преторианца. Сеяна свергли, и это сопровождалось традиционной резней, в которой погибли все сторонники преторианца, включая детей. Понтий Пилат, в равной степени тупой и корыстолюбивый, поддерживал Сеяна. И теперь, через год или два после падения преторианца, у цезаря были все основания сомневаться в верности Пилата.
Кайфа знал об этом и нашептал Пилату, что Иешуа собирается объявить себя Царем Иудейским. Он также добавил, что Пилата вряд ли можно будет счесть другом цезаря, если прокуратор не отдаст приказ о казни Назарянина. Последнее, чего хотел Пилат, — это послания из Рима с предложением вернуться домой и прихватить с собой завещание, составленное в трех копиях. Он вынес смертный приговор. И по тогдашнему обычаю Иешуа немедленно повели на казнь.
Я знаю, друзья мои, что мы живем в варварскую эпоху и с ностальгией смотрим на великое прошлое Римской империи, однако Христа убили самым зверским образом. Поверь, Авшалом, стрела в легких — уютная теплая ванна по сравнению с распятием.
Именно это с Ним и сделали римляне. Распятие считалось самой позорной казнью. Худшей смерти я не знаю. Ни один римский аристократ или гражданин не мог быть распят, потому что свободный человек недостоин подобной бесславной кончины. Распятие приберегли для рабов, воров, грабителей и, конечно же, для тех, кто бунтовал против Рима.
Все начиналось с порки. Солдаты связывали тебя и секли. Они использовали длинный хлыст с кусками кости и металла на конце. Хлыст обвивался вокруг твоего тела, срывая плоть с костей. После трижды тринадцати плетей — иногда и того хуже — больше кожи лохмотьями свисало со спины и с груди, чем оставалось на теле.
Когда ты превращался в отбивную, тебя заставляли поднять тяжеленный деревянный брус и тащить к месту казни. В Иерусалиме тех лет это был невысокий холм за городской стеной, называвшийся Голгофой, Землей Черепов.
Здесь был установлен деревянный столб высотой шесть или семь футов. Когда ты добирался туда, тебе дозволялось скинуть с плеч балку, которую ты волочил. Затем солдаты сбивали тебя с ног и укладывали затылком на середину бруса. После чего одну твою руку вытягивали вдоль балки. Пара человек удерживала руку, а один брал здоровенный четырехгранный гвоздь и вгонял в твое запястье и дерево под ним.
Когда тебе вколачивают в запястье гвозди, это очень больно. Поверьте мне, я знаю.
После того как они проделывали то же самое со второй рукой, весь отряд поднимал брус, а ты повисал на нем, раздирая легкие от крика. Или, может быть, просто закусив губы, исполненный решимости не доставить этим грязным ублюдкам удовольствия и ничем не выдать своей боли.
Но затем, когда они действительно поднимали тебя, ты понимал, что сдержать крик будет очень трудно.
В центре бруса, примерно под затылком, располагалось углубление. Туда вставляли вертикальный столб, уже вкопанный в землю.
После этого они сгибали твои колени до тех пор, пока подошва одной ноги не упиралась в столб. И потом, что б вы думали, — на сцену являлся еще один здоровенный гвоздь.
Когда гвоздь вколачивают в ступню, это гораздо, гораздо больнее, чем гвоздь в запястье. Они вбивали его в одну ногу, пока острие не выходило из подошвы, а затем принимались за другую.
А после всего этого тебя оставляли висеть. Кое-кто задерживался посмотреть. Иногда солдаты делали ставки на то, как долго ты протянешь. Потом им становилось скучно, и они выставляли караульного, а сами отправлялись выпить или трахнуть свинью, или чем там занимались легионеры в свободное время.
И вот теперь-то ты уже мечтал о том, чтобы вновь оказаться на плацу и чтобы по твоей спине прогуливалась плеть. Если по какой-то нелепой ошибке природы ты не сходил с ума, у тебя было время помечтать о том, чтобы они избили тебя сильнее, — потому что порка ослабляет. Чем слабее ты становился, тем быстрее умирал. А желал ты уже только смерти. Тебе оставалась только смерть.
Крови вытекало немного, но боль была неописуемая. Под весом тела грудную клетку тянуло вверх, словно ты сделал самый глубокий в жизни вдох. А вот выдохнуть уже не мог. Чтобы выдохнуть, приходилось толкать тело вверх, опираясь на ноги. А опираться на ноги было чертовски больно из-за проклятых гвоздей в ступнях.
