Иван Петров - И.В.С.
Может, все-таки, стрелять начнем — или мне митинг провести? Кто там поговорить хотел? Меня и отсюда будет слышно. Почему-то совсем не волнуюсь. Нет ощущения необратимости ситуации, страха смерти, краха всех надежд и усилий последних недель. Ничего мне не будет. Не здесь и не сейчас. Слишком глупо, так не бывает. С утра заехал на Путиловский, поговорить с рабочими. Просто поговорить, без митинга. Настроения послушал. График у меня теперь свободный, сам выбираю, на чем сосредоточиться. Можно "таланты" начинать проявлять, не оглядываясь на реноме предшественника. Что-то такое я делаю, что Ильич перестал меня контролировать, держать за боевика, надеяться лишь постольку-поскольку. Но — только он. Личного авторитета, по-прежнему, нет, мои отношения с ЦК строятся только на базе ленинского окрика. Массам я неизвестен, оратор плохой, журналист посредственный. В иных талантах общественное мнение мне отказало, но Ильич доверяет и с этим всем приходится считаться. Хотелось бы обороной заняться, готовится к последствиям декрета о мире. Привычнее, что ли? И международными делами, чтобы страну не растащили. А газетными? А внутренней политикой? А экономика разваливается, скоро жрать будет нечего? А та же чека, милиция, борьба с бандитами? Кровью страну зальют.
Первым декретом, принятым нашим Совнаркомом после его утверждения съездом, был декрет об отмене смертной казни. Страна задыхается под валом преступности, на железных дорогах грабят, в городах грабят, ну и убивают, само собой. И это началось не сейчас, в октябре, а продолжается уже с лета. И тут — нате вам! Грабьте и убивайте без страха за свою драгоценную бандитскую жизнь! В этот раз даже не просвещенные Европы — мы сами себя высекли! Захотелось моим товарищам по кабинету реабилитироваться перед обманутыми ими на съезде товарищами по революционной борьбе. Вспомнили, как вместе от страха тряслись, расшатывая ненавистный режим тюрьмы народов. Я понимаю, ловить преступников и судить их уже, по сути, некому, все политикой занимаются, но — вот так разрешить терзать свой народ? Эти, в девяностые, — те, все же, не бесплатно. Вступить во что-то экономическое хотели, а их туда, со смертной казнью в законодательстве, не пускали. Там понятно — за деньги мать родную… А мои коллеги — идиотствующие слюнтяи, прекраснодушными фразами прикрывающие хорошую мину при плохой игре. Мы, большевики, и без вас делаем то, что собирались сделать вместе. Красивый жест.
Но обиженным революционерам и контрреволюционерам на это все — тьфу! Сразу после свержения Временного правительства и скандала на съезде все грязное белье было вывернуто в утренних выпусках газет. Нас обвиняли во всех грехах (справедливо), но уже на второй день это стало напоминать призывы к свержению новой власти. Проблемы, которые создали нам Керенский, Духонин, Краснов и комитет в Питере грозили превратиться в нечто совсем неконтролируемое в масштабах страны. А мои интеллигентствующие коллеги лишь виновато вздыхали и жаждали во всем спокойно объясниться с оппонентами в прессе. Здесь впервые я смог найти общий язык и понимание с Ильичом. Постановление СНК о запрещении выхода "всех газет, закрытых Военно-Революционным Комитетом" было нашим общим ответом тем, кто ввергал страну в гражданскую войну ради удовлетворения личных амбиций. То, что Ленин власть не отдаст — я понял в первый же день переворота. Больше в подполье он не вернется. И я должен искать способы делать дело, двигаться к своей цели, находясь рядом с ним.
В те же дни я воочию наблюдал поведенческие реакции стада, называемого ЦК большевиков, ленинским набором, пламенными революционерами, в предверии надвигающегося краха. Вне сомнения, прочие деятели верхушки всех этих революционных и контрреволюционных партий мало чем от них отличаются. Судьба раскидала их по разные стороны баррикад, но кровь, то, что выдвинуло их из среды народа в самый центр урагана революций, у них одна. Ленин, используя оружие, которым он владел лучше всего, вручил власть в стране своим послушным приверженцам, скованным, как он считал, железной партийной дисциплиной, проверенным и закаленным годами работы в подполье единомышленникам. Так он надеялся получить необъятную власть над склонившейся страной. Именно они, как послушные механизмы, со своим привычным давним партийным безволием, страхом и почтением перед вождем, должны были обеспечить ему единоличное правление всем и вся.
У рабов нет преданности. Фанатики идеи те же рабы.
Эти господа решили слить своего вождя, а, заодно, и Троцкого, как наиболее одиозные фигуры, удалив их из Совнаркома, пригласив во ВЦИК и Совнарком представителей меньшевиков и эсеров. Этим они надеялись сохранить ускользающую из пальцев власть, получить хоть какую-то отсрочку от надвигающегося возмездия. Цеплялись за жизнь, до последнего, не считаясь ни с чем. Ни чести, ни совести. Председатель ВЦИК Каменев возглавил ряды паникеров, лишний раз убедив себя и Зиновьева в своей правоте — большевикам власть не удержать. Партия со всей очевидностью не имела поддержки большинства в стране, все больше людей с надеждой и уверенностью ждали ее падения со дня на день. Все это обсуждалось тайно от главных действующих лиц на заседаниях ЦК в Смольном, пока Ленин и Троцкий разбирались с мятежом и Красновым. Мои вяки к учету не принимались. Разразился очередной скандал. Каменев и его сторонники подали в отставку, стремясь надавить на нас или дистанцироваться от узурпаторского режима. Совнарком лишился нескольких министров, решивших поменять свою удачу первого дня на гарантии личной безопасности в дальнейшем. Оно и к лучшему, Минфин избавился от министра с вызывающей недоумение фамилией. Каменев так и не понял причин своего неожиданного возвышения, по крайней мере, он никак не связывал это со мной, видимо, поcчитав новый пост адекватным своему положению в партии, заслуженной благодарностью за многолетнюю деятельность, или — своему великому уму. Национальная черта. Жесткой рукой мы навели порядок. На место Каменева Ильич посадил послушного Свердлова, деньги сунул под крыло сибарита Менжинского — у него брат банкир, он в Лондоне учился, привык к ним.
Нет, это не тигры революции. Это корабельные крысы, сбежавшиеся обгрызать тушу умирающей империи. Они могут существовать во власти только под гнетом сильной руки, необходим гигантский разрыв в положении вождя по отношению к ним, только тогда ими можно уверенно управлять, иначе отгрызут руку дающего.
И поступать с ними надо, как с крысами.
Реагируя на только еще наметившееся движение — из под арки во двор, я нажал на курок. Ствол давно был наведен на выбранную точку, показавшуюся мне самой перспективной. Избежать попадания можно было, выползая по-пластунски, или — спровоцировав меня на выстрел по ложной цели перед рывком во двор. Этого не сделали. Видимо, пуля попала в пах, так примерно я и рассчитывал. Крик заглушил даже поднявшуюся стрельбу, никто не стал развивать наступление, а в мое временное и столь безвыходное убежище влетела граната, ударилась о стену и подкатилась к ногам. Интересная такая металлическая бутылка, я их видел в старых черно-белых фильмах — обязательно какой-нибудь матрос, весь обмотанный пулеметными лентами, затыкал такую за пояс. Жестяной цилиндрик, аналогичная жестяная ручка, какие-то отверстия на верхней части корпуса. Никогда не обращал на это внимания, но на рукоятке имеется спусковая скоба — в виде курка с прижимным кольцом, сдвинутым под самый корпус. Наверно, надо было схватить ее и красиво метнуть назад, во вражескую арку, пока не взорвалась, или, хотя бы выпнуть ногой во двор. Что совсем уж было бы бесполезно — осколки по любому достанут.
Ну, что? Этот крикун всех слетевшихся ангелов, как голубей, разогнал? Ничего я не сделал, стоял над ней и ждал решения судьбы. Не шел в атаку, как ни провоцировали. А чего? У меня все основания быть фаталистом. Могу проповедовать. Так сказать, имею личный опыт.
Не годится таким серым валенком быть. Надо и с вооружением разбираться. Все надо. Некогда расслабляться. Даже эти два часа, выделенные для встречи с городом, вон как аукнулись. Выбрался у Исакия, запретил сопровождать, назначив встречу на Невском, и, мимо Астории и Англетера, к Медному всаднику, подышать невской водой. Здесь мало что изменилось, закроешь глаза и память сама все расставляет по местам. Вот оно, то о чем мечтал в десятилетия разлуки! Чингисхан вернулся на брега Невы! Слышите!!!
Глава 4
— Эх, Савелий, не понимаешь ты политику партии и правительства. Жрешь каждый день.
Рыжий котяра подставил свою мохнатую головенку под руку, выражая полное согласие и одобрение моим словам и действиям. Дай рыбки-и! Не понимает политики, крестьянин! После нашего официального переименования на съезде в коммунистическую партию у тех тоже ум за разум зашел от событий, навалившихся на кормящую посконную глубинку. Все дружно стояли за большевиков, если слыхали про таких, почти как за эсеров. Эсеров они одобряют, но слова такого не любят. А большевики — это те, что Ленин. Кто ж супротив благодетелей пойдет, которые землю барскую пахарю отдали, да по справедливости, хучь кого спроси. Вона, проклятых коммунистов, с их продотрядами, которые все подряд гребут, пьянствуют, развратничают, последнего хлебушка лишают — тех в землю вбить, брюхо вспороть, накормить вдоволь хлебушком, да на колу распять. Троцкий их главный. Еврей, вестимо, Русь святую извести хочет.
