Андрей Саргаев - Партизаны Е.И.В.
- Ладно, Миша, насильное приобщение к питию - суть грех большой и неотмолимый! - Фёдор Иванович воздел вверх указательный палец в подтверждение своих слов. - Но избиение вражеских фуражиров, есть дело благостное и патриотическое.
Мишка рассмеялся - капитан Толстой за прошедшее с начала военных действий время отпустил бороду, и более всего походил не на боевого офицера, а на вещающего с амвона священника. Даже интонации почти те же самые. Но смех смехом, а французских хлеборобов, относительно безнаказанно орудующих на поспевших полях, требовалось примерно наказать, дабы их пример послужил наукой прочим незваным агрономам.
Тактика "выжженной земли", принятая государем Павлом Петровичем, давала свои результаты, но так называемая "Великая армия" Наполеона оказалась подобна спруту - её щупальца расползались по сторонам и хватали всё, что только подвернётся. Одними из таких щупалец стали отряды посылаемых на поля фуражиров, охраняемых весьма солидными конвоями пехоты и кавалерии. Иногда уборочная страда доходила до артиллерийской перестрелки, но, слава Богу, Нечихаев этого пока не видел.
- Прибьём мы их завтра, Фёдор Иванович.
- Хорошо бы так, Миша, - согласился Толстой. - Может быть молебен организовать?
- Вряд ли получится, - младший лейтенант посмотрел в сторону крохотной православной церквушки, занятой батальонным священником отцом Михаилом и примкнувшим к нему ксендзом Станиславом. - Да и зачем людей перед делом тревожить?
Фёдор Иванович проследил за взглядом Нечихаева и с некоторым беспокойством заметил:
- Не прибил бы батюшка своего оппонента. Пойти посмотреть?
- Бросьте, сами как-нибудь разберутся. Да и нужно ли армии вмешиваться в межконфессионные отношения? Без приказа, я имею в виду.
- Наверное, ты прав, - согласился Толстой. - Но всё равно стоит проверить.
Командир батальона напрасно беспокоился - священники вовсе не собирались устраивать религиозные диспуты, плавно переходящие в рукоприкладство, а предпочли более взаимовыгодные отношения. Открытая бутылка слабенького анжуйского вина так и осталась стоять позабытой. А изумительные по вкусу кровяные колбаски, принесённые деревенским попом отцом Иваном, совсем остыли - увлечённым учёной беседой святым отцам не до выпивки и закуски.
- Смотри, Станислав! - батюшка крутанул в руке трофейную драгунскую саблю и поднёс её к самому носу ксендза. - Видишь, как выщерблена? Вот, друг мой! А ты во сколько её расценил? Извини, Стас, но первая же инспекция из Священного Синода нас с тобой взгреет за нанесённый государевой казне урон. Тем более, что мы видим?
- Саблю.
- Дрянь мы видим, отец Станислав, а не саблю. Жалкая поделка военного времени, которая годится только на переплавку, но никак не в качестве оружия. Такие вещи, любезный друг мой, оцениваются исключительно по весу. Какие три рубля? Восемь копеек в лучшем случае!
- Но что нам тогда останется, Миша? - воскликнул отчаявшийся ксендз. - Пушку тоже забраковал...
- И пушка дрянная, - кивнул батюшка. - Она вообще австрийской работы, а не французской!
- Ну и что?
- Как это что? Единственное, чем могут похвалиться в Австрии, это музыка, но никак не артиллерия. Сто рублей.
- Пятьсот, тем более в комплекте с зарядными ящиками.
- Побойся Бога, Станислав!
- Там одной бронзы на двести пудов.
- Уговорил - двести пятьдесят, и ни копейкой больше.
- Четыреста! Ты бы видел, как её защищали! Аки львы рыкающие!
- Хоть крокодилы! Триста, и это последнее слово!
- По рукам! - согласился отец Станислав, поначалу не рассчитывавший сторговаться и на половину озвученной суммы. - Но государеву долю платишь сам.
- Договорились, - отец Михаил достал внушающий почтение размерами кошелёк и уточнил. - Золотом возьмёшь, или ассигнациями?
- Давай золотом и серебром пополам - мои шляхтичи бумаге не доверяют.
- Дикие люди.
- Но храбрые.
- Этого не отнять, - отец Михаил выложил на стол горку монет. - Пересчитывать будешь?
- Зачем?
- Правильно, Господь всё видит!
Православный священник ксендзу понравился, причём сразу. Было в нём что-то такое, очень располагающее к себе. А уж как он вёл дела! Это просто песня, слушать которую хочется вновь и вновь! Удивительное сочетание беспокойства за состояние императорской казны и трогательная забота о благосостоянии партизан настолько органично сочетались в характере отца Михаила, что оставалось только позавидовать душевным достоинствам батюшки. Нет, определённо в православии есть особая притягательность, недоступная пониманию находящихся под влиянием Святого Папежа[4] католикам.
- Отец Михаил, - ксендз спрятал деньги в карман и воспрянул духом. - А как посмотрит ваш Священный Синод на прошение скромного... хм... меня, то есть, в лоно, так сказать?
- Сугубо отрицательно!
- Почему?
- Стас, а оно тебе надо?
- Но есть же разница между десятью процентами налога и двадцатью пятью?
- Есть! Но пойми, мы не собираемся приходить с огнём и мечом... Нет, в отношении французов это, разумеется произойдёт. Но...
- Всегда возникают эти "но", когда в России заходит разговор о поляках. Скажи, Михаил, вы считаете нас неполноценным народом?
- Честно?
- Да, честно ответь.
- Твои подозрения беспочвенны и не имеют под собой никакой основы, отец Станислав. Но, согласись, зависимость от Ватикана накладывает определённый отпечаток.
- Римский Папа...
- А что Папа? Сколько у Римского Папы дивизий?[5]
Ксендз в растерянности не нашёл слов и потянулся за бутылкой, но его поползновение на половине пути было решительно пресечено твёрдой рукой собеседника:
- Господ даёт нам свободу воли, но не одобряет её слабость. Слабоволие суть грех! С этого дня ни капли вина, и так до самой победы! Нельзя же давать послабление страстям, Стас.
Отец Станислав тяжело вздохнул и оставил попытки вернуть утраченное душевное равновесие проверенным способом. Хотя причины, вернее - поводы, имелись в превеликом множестве.
Первой, и самой главной причиной, была изначально неправильно выбранная польским ополчением тактика. По договорённости с партизанами шляхтичи пана Пшемоцкого имели право первоочередного захвата неприятельских обозов, следующих во Францию. Но кто же знал, что так называемая "Великая армия" окажется настолько неуспешной? О какой добыче идёт речь, если за последние три недели удалось перехватить всего лишь четыре телеги с фарфором и столовым серебром, да шестнадцать наполеоновских фельдъегерей с донесениями. Последние, правда, шли от тридцати до пятидесяти рублей в зависимости от важности перевозимого пакета, но разве эта мелочь стоит затраченных усилий?
А вот приложение усилий в правильном направлении и стало второй причиной для головной боли - приходилось вылавливать немногочисленных французских мародёров, отваживающихся отлучиться от главных сил, но против крупных отрядов предпринимать ничего не решались. Не по зубам они, да и не осталось в панах прежней лихости, каковой отличались их предки. И денег на хорошее русское оружие тоже нет. Замкнутый круг, пся крев!
Утро следующего дня.- Опоздали, как есть опоздали, - вполголоса выругался капитан Толстой, наблюдая за расползающимися по полю вражескими фуражирами. - Говорил же вчера, что нужно затемно выходить. Накрыли бы тёпленькими прямо в деревне.
- А если бы не сумели какого часового снять? Тогда что, уличные бои? - возразил Иван Лопухин. - Извини, но сейчас не восемьсот первый год, чтобы в штыковую ходить.
- А как сейчас их ловить?
- Зачем ловить, друг мой Теодор? Вот же они, как на ладони, - старший лейтенант румян и свеж, будто не случилось бессонной ночи у костра в компании друзей, хорошего вина и трубки. Одно из преимуществ холостого человека - чем больше усилий по растрачиванию здоровья, тем меньше оно страдает. Видимо, не расходуется на жестокую и бесконечную войну с угрызениями совести. - Тем более это не французы, а неаполитанцы из корпуса Ожеро. Бабские чулки на пуговицах видишь?
- Это гамаши.
- Да? Я думал, обычная линейная пехота.
- На ногах гамаши. Не чулки это.
- А похоже. И всё равно неаполитанцы. Вот артиллеристы, те точно французские.
Фёдор Иванович не ответил, лишь тихо чертыхнулся, прихлопнув на щеке надоедливого слепня. Так уж получилось, что неприятель занял единственную дорогу, ведущую к зажатому со всех сторон болотами полю, и заросли камыша остались последним подходящим для наблюдения местом. Подходящим, но слишком неприятным из-за обилия кусачих насекомых. Ничего, и это Наполеону зачтётся в вину...
- Федя, давай ракетами по пушкам бабахнем?
- Двумя оставшимися? Они же зажигательные, ещё хлеба спалим.
- Плохо.
Рожь сжигать Лопухину не хотелось, тем более неаполитанцы работали столь бодро и весело, кое-где даже с песнями, что не стоило отвлекать - самим легче, если снопы уже на телегах. Да и не вояки они... так, погулять вышли. Разбегутся после первого же выстрела. Эх, если бы не батарея, развёрнутая жерлами в сторону предполагаемой опасности. И ведь угадали, мерзавцы, кавалерии больше негде наступать. Ну не по болоту же?
