Алексей Волков - Флаг Командора
– У вас очень меткие канониры, – делает комплимент идальго. – Так точно попасть…
– Богатая практика, – слегка пожимает плечами Командор.
О том, что мы использовали нехарактерные для данного времени снаряды, он, по понятным причинам, предпочитает умалчивать.
– Табак грузить? – подскакивает Билли.
В Европу мы пока не собираемся, здесь же зелье стоит немного. Но все ж добыча…
– Сколько успеем, – кивает Кабанов.
Проблема в том, что нас очень мало. Считая с теми, кто нанялся после Гранье, не наберется и восьми десятков. На галионе людей в семь-восемь раз больше. Часть нашей команды во главе с Ярцевым остается на бригантине, большинство стережет запертых в кубрики пленных, и для погрузочных (вернее, отгрузочных) работ остается совсем немного.
Можно было бы использовать хозяев, да уж больно их много. Вдруг придут в себя да затопчут нас и не заметят?
Очевидно, Командор думает так же.
– Юра, не стой как незваный гость. Присоединяйся, – говорит он мне.
Да! Давненько я не работал грузчиком. С другой стороны, чем больше унесем, тем больше будет доля каждого. Как там в старом армейском анекдоте? «Кто больше унесет: конь или прапорщик?» Ответ: «Если на склад, то конь».
И вот наша компания из полутора десятков прапорщиков старательно обеспечивает себе безбедную старость.
Если бы это было возможно с одной попытки!
Не успеваем. Табака еще много, но Кабанов предупреждает:
– Все! Уходим!
В последний раз перебираюсь со своим грузом на родную палубу. Кое-как перевожу дыхание и лезу на квартердек. Оттуда вижу, как Кабанов галантно раскланивается с испанским капитаном и на прощание говорит:
– Было очень приятно познакомиться. Надеюсь, еще увидимся!
После чего следом за Аркашей перепрыгивает к нам:
– Отваливаем!
Это тоже искусство. Но и мы уже не новички. Паруса хлопают, ловя ветер, и борт галиона потихоньку уплывает назад.
– С почином, господа! – по-русски говорит Кабанов.
Фраза обращена к нам. Остальным уже приходилось пиратствовать, но для нас это внове.
Тем временем с противоположной стороны галиона показывается британский фрегат. Он идет на всех парусах полным ходом, и до него от силы пара кабельтовых. Отчетливо видна фигура крылатой женщины под бушпритом.
Мы провозились слишком долго и теперь с легкостью можем сами превратиться в добычу.
Сердце у меня начинает тревожно биться. Очень уж знакомая картина, даже флаг развевается тот же.
Что-то еще кроме флага привлекает мое внимание. Приглядываюсь и вижу раскачивающегося на рее повешенного.
Кто был этот бедолага? Попавшийся в плен флибустьер или провинившийся невзначай матрос? Со своими англичане не церемонятся и подвешивают по любому случаю из-за малейшего пустяка. Официальный список пустяков такой, что перед ним меркнет даже перечень государственных тайн в приснопамятные советские годы.
– Догонит – будет наш. Нет – его счастье, – на скверном французском говорит Командор.
Люди дружно смеются в ответ, словно взять фрегат – раз плюнуть, да только возиться неохота.
Дух бывалых моряков высок. Удачное дело породило уверенность в своих силах, на Командора же теперь смотрят, как на бога.
Фрегат становится ближе. Мы только набираем скорость, он же сделал это давно.
Командор смотрит внимательно, прикидывая, то ли принимать бой, то ли все-таки удастся уйти.
Насколько я понимаю, от боя его удерживают лишь неизбежные потери. Все-таки не галион, маневренность у англичанина должна быть неплохая.
Так мы и идем, в каких-нибудь восьмидесяти метрах друг от друга. Носовых орудий на фрегате нет, сделать нам он ничего не может, но оттуда несколько человек открывают огонь из ружей.
Попасть на качке из мушкета! Оптимисты!
Они и не попадают.
– Стрелки! – презрительно фыркает Кабанов, берясь за фузею.
Он тщательно целится. Выстрел – и один из англичан падает.
Наши ревут от восторга.
Фрегат начинает понемногу отставать. Его капитан решается на последний шанс и кладет свой корабль вправо, чтобы достать нас бортовым залпом.
Мы немедленно поворачиваем в ту же сторону. Наша бригантина намного маневреннее, и при этом нам удается выиграть дополнительное расстояние.
– Такой корабль нам не нужен, – делает вывод Командор. – Пусть катится своей дорогой!
Катиться своей дорогой фрегат не желает, предпочитает нашей. Он упорно следует за нами, хотя отстает все больше и больше. К вечеру англичанин превращается в парус на горизонте.
Хорошо!
Люблю море, паруса, схватку со стихией. Если бы при этом не надо было вступать в бой с людьми, я, наверное, был бы полностью доволен жизнью. А так…
8
Наташа. Ждать да догонять…
– Петр Ильич! Наконец-то! Где вы были?
В ответ Лудицкий посмотрел на Наташу с такой укоризной, словно это не он, а она пропала на весь день и не подавала о себе никакой вести.
Бывший депутат думы, известный партийный деятель, член всевозможных комиссий несколько похудел, осунулся и уже не имел прежнего импозантного вида. Этому немало способствовала и одежда. Вместо дорогого костюма – холщовые штаны и грязная блуза, на ногах – рваные туфли, разве что не подвязанные веревочками, на голове – обгрызенная соломенная шляпа с неровными полями.
Но и помимо внешности в Лудицком произошли ощутимые перемены. В нем больше не было прежней самоуверенности человека, которому позволено без малого все. Напротив. Взгляд бывшего депутата стал блуждать, как у нашкодившего кота, плечи опустились, в уголках губ пролегла горькая складка. Он словно постоянно ожидал окрика, причем окрика недоброго, грозящего всеми мыслимыми и немыслимыми бедствиями, и потому старался стать как можно невзрачнее и незаметнее. Только наедине с женщинами Петр Ильич порой напоминал прежнего властителя жизни, да и то лишь в той степени, в которой тень напоминает человека.
– Я был у наших женщин, – наконец ответил Лудицкий. – Это вас Кабанов устроил с максимальным комфортом, одних, а остальных поместил всех вместе.
– Об остальных женщинах должны беспокоиться остальные мужчины, – мягко произнесла Наташа. – Сережа и так делает все возможное. Но он же один.
Ей самой было несколько неловко от сознания своего особого положения. Но на этом особенно настаивал Кабанов, считающий, что его женщины должны быть устроены лучше всех.
Впрочем, понятие комфорта относительно. В своем времени Наташа и Юля жили намного хуже всех остальных уцелевших пассажирок, но даже у них в квартирах были все положенные удобства. Газ, свет, холодная и горячая вода, канализация… Здесь же их так называемое отдельное жилище представляло собой небольшой домик с погребом, колодцем и нужником во дворе. Одна большая общая комната и три поменьше, одну из которых занимала жена Ширяева с ребенком, кухня с примитивным очагом да чуланчик для прислуги – вот и все.
По сравнению с обычной городской квартирой начала двадцать первого века – пристанище бомжей. Если же вспомнить тюрьму на Ямайке или мало чем уступающий тюрьме кубрик на той, захваченной первой бригантине, то можно было считать это хоромами. Тем более что на всех остальных женщин, тех, которые еще не смогли найти новых спутников жизни, приходился один общий дом, несколько побольше этого, однако сколько в нем сейчас жило человек!
Понятно, что женщины завидовали бывшим стюардессам, кое-кто – черной завистью, да только что возразишь?
Мужья погибли, вокруг чужой мир, и последняя надежда – Кабанов, он же Командор. Другой на его месте бросил бы случайных попутчиц как ненужную обузу, а он продолжает возиться, старается обеспечить, насколько возможно, сносные условия существования.
Ругать Командора женщины не могли. Разве что втихомолку обсуждали его уровень нравственности и вкус. Но когда в женском коллективе обходилось без этого?
– Вы, кажется, Петр Ильич, тоже живете отдельно? Да еще в отличие от остальных мужчин не рискуете своей жизнью, добывая пропитание? – Вышедшая на звук голосов жена Ширяева совковыми комплексами вины не страдала.
– Я не какой-нибудь пират. Я честный человек! – Лудицкий хотел произнести это гордо, а вышло жалко и глупо.
– Значит, пользоваться добычей пиратов – это честно, а ходить за нею в море – нет? – едва не вспылила Вика.
Если что и несколько удержало женщину, так это жалкий взгляд депутата. Все равно что беззащитную собачонку пнуть.
– Пока никто ничего не добыл, – как можно мягче произнес Петр Ильич. – Может, их самих добыли.
И тут же прикусил язык. Однако было уже поздно.
– Это тебя любая шавка добудет, слизняк убогий! – не сдерживаясь, выкрикнула Вика. – За чужими спинами спрятался, да еще охаять норовит! Вот подожди, вернутся наши, скажу, так мигом тебе копыта в задницу вобьют, а рога на стенку вместо украшения повесят! Нашелся тут, индюк недорезанный! Педераст вонючий!
