Андрей Дай - Без Поводыря
Над острогом расплывался в неопрятный блин сизый дым из многочисленных печных труб. На дозорных башнях блестели штыки конвойных. Но если бы не серый, припорошенный толи сажей, толи пылью снег с контрастной белой дорогой, могло бы показаться, что в лесном форте никого кроме солдат и нет.
— А этим кто возит?
— Так мы и возим. Только редко. Душегубы‑то к худому делу привычные, а в норах каменных работать не могут. С артельных мы почитай четыре раза короба забираем, а с энтих — только раз.
Подумал, что нужно обязательно встретиться с местным управляющим. Узнать — отрабатывают ли кандальники хотя бы те расходы, что несет на их содержание наша со старым судьей компания. Ну и принять меры, конечно.
Никакой жалости я к заключенным не испытывал. Ни в той жизни, ни в этой. В юности, как все дети городских окраин, брякал какие‑то нескладные тюремные баллады на гитаре, мог сносно говорить на фене, и имел представление о воровских понятиях. Но, тем не менее, всегда отлично себе представлял — кто именно сидит за двумя рядами высоченных заборов. Воры, мошенники и убийцы! Допускаю, что какая‑то часть из них — совершенно невинны, и попали за решетку «благодаря» несчастливому стечению обстоятельств, или даже и по злому умыслу. Но ведь этих несчастных считанные единицы! А остальные — не более чем озлобленные на весь мир, готовые в любой момент переступить черту, люди. И ни о какой воровской романтике тут и речи быть не может. Я, простите великодушно, не верю, что зарезавший подельника во время дележа украденного — рыцарь без страха и упрека.
Оба острога на моих рудниках — что вот этот, угольный — Анжерский, что железнорудный, на речке Железянке — это попытка дать каторжникам шанс. Помню, как мы спорили с Нестеровским, как подсчитывали — во сколько этот мой идеализм обойдется. Тогда я все‑таки сумел старого судью убедить, и все заключенные, выполняющие норму добычи, должны были получать небольшое, но жалование. Ну и конечно, все обеспечение продуктами питания, рабочей одеждой и инструментами тоже ложилось тяжким грузом на нашу казну. Отбывший, честно отработавший в моих шахтах свой срок, получал возможность выйти за ворота острога не только свободным, но и имеющим вполне приличные деньги. Подразумевалось, что тратить‑то зекам заработанное — негде.
Но теперь вот выясняется, что моя идея не сработала. И по моему, тому могло быть два объяснения. Либо закон уголовной стаи преобладает над стремлением заработать, либо средства, ежемесячно выделяемые на жалование каторжных рабочих, кто‑то нагло складывает в свой карман. И чтобы не краснеть потом перед Петром Даниловичем, мне нужно было всего лишь разобраться с ситуацией и принять меры.
Славно было бы отправить сюда Варешку, а неделю спустя вдумчиво изучить отчет — кто, сколько и куда дел. А потом выписать приказ на арест и препровождение в тюремный замок. Только — фигвам — индейская национальная изба, как говаривал коренной житель деревни Простоквашино, охотничий пес Шарик. Понятия не имею, где именно скрывается господин Пестянов, да и приказы мои больше силы никакой не имеют. Благо хоть я все еще владелец половины, так сказать, акций «Томскуголь». И по уставу нашего с Петром Даниловичем товарищества на вере, имею право «проводить ревизии лично, или перепоручать сие назначенным людям». И раз бывший губернатор, Герман Густавович Лерхе, теперь в неизвестном любопытным жандармам месте, значит, придется назначать людя, едрешкин корень!
Судженка скоро станет селом — нижние, лиственничные, не менее чем в два обхвата, бревна рубленой церкви даже из‑под снега видно. И прямо рядом, так сказать, прямо на главной площади населенного пункта — усадьба, специально выстроенная для дежуривших в деревне казаков. Что бы мы ни делали, какой бы шанс на исправление уголовникам не давали, а они, как тот волк — все в лес смотрят. А кто лучше других каторжников по окрестным буеракам отыщет, как не местные же жители?
Ну, и кроме того, кто‑то же должен был оказывать силовую поддержку властным структурам в новом Судженско–Троицко–Тундальском промышленном районе. И горному приставу, и правлению. Не дружину же мне личную создавать! Хотя — каюсь. Была такая мысль. Пара сотен хорошо вооруженных… гм… сотрудников собственной службы безопасности отличный аргумент… в некоторых спорах.
Управляющим отдельной командой Суходольский назначил сотника, командующего шестой сотней полка, Степана Никифоровича Глубокого. Отрекомендовал этого пятидесятилетнего матерого казака, как человека вдумчивого, не склонного сначала головы рубить, а разбираться после. Но жесткого. По словам Безсонова, так и вовсе — жестокого. В сотне у него был идеальный порядок и дисциплина. Но молодые под его начало идти не стремились — мог, если урон казачьей чести и традициям углядит, и плетями приказать выпороть.
А уж въедливый — ужас. Когда сотню свою в промрайон уводил, целый караван припасами нагрузил. И возражения, что, дескать, не на войну собирается, и всегда можно в Томск гонцов послать, не слушал. Одних патронов к спенсеркам чуть не треть от всего запаса забрал. Еще и скалился — вам‑то они зачем? В кого вы тут стрелять собрались? А у меня там одних душегубов — полк! Может быть поэтому, об удачных побегах из шахтных острогов я и слыхом не слыхивал.
В местной, Судженской заставе главным был урядник Колоткин — седой, невысокий и кривоногий, с какими‑то подозрительно грустными глазами. Я моих спутников успел заранее предупредить, что нужно говорить: дескать, ревизора из губернии сопровождают. Так что, убедившись, что прибыли мы не по его душу, успокоился и разместил на постой. Мне даже, как представителю каких–никаких, а властей, даже отдельную коморку выделил. Чему я, кстати, был очень рад. Не все, что я делаю, терпит чужие глаза.
Пока топили баню, я достал чистый лист бумаги и перо с чернильницей. И быстренько, пока кто‑нибудь любопытный не сунулся, выписал сам себе грозную бумагу. Свидетельство, что господин Шмидт, Генрих Густавович, назначается ревизором, и что всем управляющим и приказчикам компаний «Томскуголь» и «ТЖЗ» требуется оказывать подателю сего всяческое содействие. Ну и конечно, под страхом увольнения — не препятствовать деятельности господина Шмидта. Честное слово, усилием воли заставил руку остановиться, когда она уже начала выводить вместо «господина» — «лейтенанта».
Объяснил Герочке причину веселья, помахал бумагой, чтоб чернила подсохли, сложил вчетверо и прибрал в серый конверт без подписи. Который, тем не менее, прятать не стал. Оставил на столе. Пусть особо любопытные удостоверятся, что личность я важная, и где‑то даже опасная.
Потом достал ножнички и подровнял отросшую до состояния «борода куцая» щетину на подбородке. Светлую, кстати, почти рыжую — к вящему нашему с Германом удивлению. Толи мороз на волосы так влияет, толи есть‑таки в роду у Лерхе истинные, едрешкин корень, арийцы или белокурые бестии.
В сумерках уже, после бани и раннего ужина, накинул полушубок на нейтральный, достойный любого господина со средним доходом, костюм, сунул в карман револьвер и отправился гулять по обеим двум улицам рабочего поселка. И снова обратил внимание на контраст — белая дорога с темными, на закате так и вообще чуть ли не черными, обочинами. Специально остановился, ткнул ногой в сугроб. Интересно стало — весь ли снег испачкан угольной пылью? Оказалось — нет. Слоями. Поверх свежего, только нападавшего — траурная ниточка отложений человеческой деятельности.
Задумался об экологии. Мысли плавно переползли с угольной пыли на снегу, на отходы железоделательного производства. Припомнились Новокузнецкие удушающие ветра в оставленном в том, прошлом моем, мире. Пришлось морщить лоб в попытках восстановить в памяти планы Троицкого и Тундальского заводов. Предусмотрены там какие‑нибудь очистные сооружения или все‑таки нет? Печально будет, если нет. Не хотелось бы оставлять потомкам в наследство лунный пейзаж на месте девственной природы.
Не заметил как, добрел до двух, стоящих рядом, стена к стене, приземистых строений с пестрыми вывесками. На одной из них значилось: «Судженская лавка шахтуправления». Другая, рядом, сообщала, что торговлю ведет томский купец третьей гильдии И. И. Тихонов.
Зашел к купцу. Просто, ради любопытства. Цены сравнить. Так‑то, по большому счету, и сам поселок, и земля под ним и шахтами, была нами с Нестеровским арендована у Империи, и окажись торговец слишком жадным, можно было бы и прекратить это безобразие. На счастье для Тихонова, слишком уж больших, по сравнению с губернской столицей, наценок я не обнаружил. Удивился даже, что несмотря на это в лавке было малолюдно.
А вот возле широких дверей в лавку шахтуправления, собралась небольшая демонстрация, состоящая большей частью из женщин. Наверняка — жен шахтеров. Тем больше удивляла пара верховых казаков, замерших шагах в десяти от лавки.
