София Мак-Дугалл - Граждане Рима
Затем он внезапно встряхнулся и резко сказал:
— Нет, это не может ждать. Попроси Алексиона сходить за ней.
Вздыхая, Туллиола подошла к двери, чтобы отдать приказание рабу, и разбудила Уну — та открыла глаза, почувствовав резкий укол беспокойства, связанного с Марком. Какое-то мгновение она растерянно смотрела на расшитую стрекозами ткань под головой. Не то чтобы она совсем позабыла, где находится, но не могла поверить, что уснула в императорских покоях. Она села на кушетке и увидела человека, изможденного и все же более молодого, чем ожидала, видимо, Вария, уверенно сидевшего за столом напротив Фаустуса, несмотря на усилие, которого это требовало, словно он не был до мозга костей пропитан недоверием и опасливостью.
Неподалеку с несчастным видом стоял Марк, но, увидев, что она проснулась, вернулся и сел рядом.
Вошла Макария, ссутулившаяся и раздраженная, но ступая уверенно, не как беспомощно шатающийся, внезапно разбуженный человек; должно быть, она проснулась еще раньше, из-за всего этого шума.
— Что случилось, с тобой все в порядке, папа? — начала она и осеклась, увидев такое скопление людей — Вария, затем Марка. Она стояла одна в дальнем конце зала, и все посмотрели в ее сторону, словно она была актрисой на сцене. — Что-то не так? — спросила Макария.
Фаустус тяжело поднялся и подошел к ней.
— Да, есть очень хорошие новости, Макария. С Марком все в порядке.
— Хорошо, — безучастно произнесла она.
— Я имею в виду — с его рассудком. Его совершенно напрасно поместили в приют Галена.
Макария быстро перевела взгляд с Марка на Вария. Затем, доверительно понизив голос, спросила у Фаустуса:
— Откуда ты знаешь?
— Я в полном порядке, Макария, — спокойно сказал Марк.
Макария уставилась на него, и лицо ее медленно расплылось в улыбке.
— Марк! — воскликнула она.
Варий не смог смотреть на нее и, глядя на крышку стола, медленно, тщательно взвешивая каждое слово, сказал:
— Моя жена отравилась сластями, которые госпожа Новия дала Марку.
— Что… теми сластями? — Макария заморгала. — Ничего подобного, — она встревоженно нахмурилась. И, снова перейдя на подозрительный шепоток, спросила: — Папа, почему ты разрешаешь ему… и что делают здесь все эти люди?
Варий принудил себя встать и посмотреть ей прямо в лицо.
— Простите, ваше величество. Именно она помешала мне встретиться с вами. И сразу же после встречи с ней меня арестовали.
— Хорошо… — Макария покачала головой. — Ладно, допустим, но что из того?
— У тебя были какие-нибудь отношения с Габинием — все равно, на какой почве? — мягко спросил Фаустус.
— С Габинием? Он отвратителен, зачем мне с ним общаться? — Казалось, Макарии ненадолго полегчало, вид у нее стал почти радостный, словно она почувствовала себя в безопасности, но это прошло. — Что ты говоришь? Что я… что я хотела причинить вред Марку?
— И Лео, и Клодии, — сказал Варий.
— Нет, но это просто смех, — заметила Макария с кажущейся уверенностью, ожидая, что кто-нибудь с ней согласится, но Фаустус смотрел в сторону, и все один за другим отвели от нее взгляды. И вдруг совершенно неожиданно краска сбежала с ее лица, и оно мигом обратилось в древнюю маску ужаса. Чтобы не упасть, ей надо было хоть за что-то ухватиться, и, чувствуя безвыходность положения, она припала к Фаустусу: — Папа! Это невозможно, откуда ты, откуда ты знаешь?
— Я ничего пока не знаю, Макария, дорогая… — пробормотал Фаустус, почти извиняясь, он еще никогда не говорил ей «дорогая», и ему было так жаль, так жаль ее.
Макария оторвалась от него и неверной походкой подошла к Марку:
— Но ничего из этого… Марк, неужели ты и вправду думаешь, что я когда-нибудь могла сделать такое? Те сласти… они ведь нравились тебе, потому что я беспокоилась за тебя, хотела пригласить в Грецию. И неужели я могла отдать приказ арестовать Вария? Я этого не делала. Конечно, я думала, что ему не следует быть здесь, я не помешала Туллии позвонить…
— Макария, — терпеливо и сострадательно начала Туллиола, но не могла сдержаться, в лице ее вспыхнул гнев — Варий видел это всего лишь во второй раз. — Если бы я поняла, что случится с Варием, я остановила бы тебя. Я знала, что не ошибаюсь в нем, просто я так струсила. Никогда не надо было бояться тебя.
Макария так внимательно смотрела на Марка, что едва слышала, что говорит Туллиола. Затем медленно обернулась в тот момент, когда Варий решительно кивнул, подтверждая слова Туллиолы.
— Зачем ты это говоришь? — спросила она.
— О, Макария, — повторил Фаустус.
— Но это несправедливо… чего ты добиваешься? — Туллиола лишь печально отвернулась от нее, но Макария, ловя воздух ртом, продолжала: — Это она. Я понятия не имею, в чем дело, но это она, папа…
— Только прошу тебя, — расстроенно произнесла Туллиола, — так будет только хуже…
До сих пор лежавшая, свернувшись клубочком, в углу кушетки, Уна приподнялась и села; она потерла лицо, словно смывая следы усталости, сосредоточилась, стараясь увериться до конца, потом встала и прошептала на ухо Марку:
— Это правда.
Марк вздрогнул от удивления и, позабыв о Макарии и Туллиоле, уставился на нее. Бессмысленно было спрашивать:
— Ты уверена?
Он и без того знал, что это так.
И Варий прежде почти не обращал внимания на девушку с бледным лицом и светлыми волосами, теперь же его поразило, насколько уверенно она выглядит, судит, словно она сама была в императорском кабинете и все слышала.
— Кто ты? — спросил он. — И что хочешь этим сказать?
Еще он увидел, что Марк верит ей, и не только Марк, но и второй парнишка тоже, и — что самое странное — Клеомен.
Марк посмотрел на Туллиолу и пробормотал, словно в забытьи:
— Это могла быть и ты. Я забыл. Ты вошла после того, как Макария дала мне сласти. Сказала, чтобы я пошел к дяде, а сама осталась. У тебя было время.
Ему хотелось увидеть ее удивление: поначалу оно почти никак не проявилось. Туллиола нахмурилась, на ее млечно-белом лбу, подвижном, как у младенца, не появилось ни одной морщины, только ровные темные брови сдвинулись — и все. Она изумленно и обиженно хохотнула.
— Конечно, это была не я… Марк, пожалуйста… я знаю, ты расстроен… все это так ужасно…
Варий снова вскочил и в исступлении посмотрел на Марка — открыто впервые за все время. Он задыхался.
— Я сказал ей, что знаю, что ты жив. — Он шагнул к Туллиоле, а затем попятился, с отвращением, гневом на самого себя, в ярости и скорби. — Вот почему именно вы принимали меня, верно? И уж хорошенько постарались, чтобы вытянуть из меня все. Вы сказали госпоже Новии, я думал, что все поэтому… но это были вы, я сказал вам.
Фаустус растерянно уставился на Туллиолу:
— Почему ты ничего мне об этом не сказала?
— Потому что Макария, — настойчиво повторила Туллиола. — Я не знала, что это правда… я поверила страже, почему бы и нет? А Макария…
Варий не прислушивался к их разговору.
— Вы говорили мне о ней, что вам так жаль, а сами убили ее, — и Туллиола боязливо, в страхе перед Варием, попятилась к мужу, но Фаустус медленно произнес:
— Ты встала раньше меня… с кем ты разговаривала? И это ты предложила отправить Марка в приют Галена…
— Тит.
— Почему ты вышла за меня?
— Ох, Тит. О таких вещах не спрашивают.
И Фаустус действительно думал, что это нечестный, глупый вопрос. Только взгляните на нее, и он еще спрашивает, почему она за него вышла.
— И это после всего, что я для тебя сделала? Я люблю тебя, — простонала Туллиола.
Ее лицо подергивали гримаски ярости и ужаса. Они не могли сделать ее менее прекрасной; казалось, ничто не властно сделать это. Ее глаза светились, дивные, как глаза тюленя или жирафа, на тяжелых, мягких, как перья, ресницах блестели слезы.
Видя все это, Фаустус как мог быстро подошел к Макарии и обнял ее, защищая, словно Туллиола могла броситься на нее или выстрелить.
— О, моя дорогая, мне так жаль, пожалуйста, попытайся простить меня… мне так жаль…
— Как ты мог? — запинаясь, проговорила Макария, которую била дрожь.
— Мне так жаль… так жаль.
Туллиола зашлась истеричными всхлипами.
Фаустус не выпускал Макарию. Потом сказал, обращаясь сразу ко всем, ему не было необходимости давать кому-то конкретные указания:
— Уведите ее. Позаботьтесь, чтобы с ней хорошо обращались. Но только уведите ее поскорее.
И это было сделано на удивление быстро и безжалостно, как будто практиковалось уже сотни раз, хотя все еще долго слышали, как Туллиола зовет на помощь и рыдает в коридоре.
Макария наконец обмякла в объятиях Фаустуса, стараясь перевести дыхание. Фаустус надеялся, что за неимением прочего она простит его, поскольку у нее не было сил спокойно уйти, кто-то должен был постоянно утешать ее. Подобно любому человеку, которого предали, он чувствовал, как мучительная боль проникает в него, вроде первых приступов озноба при болезни, мышцы ослабли, по коже пробежали морщины; он уже предчувствовал, что этого удара ему не перенести. Но с Макарией все было в порядке, и это главное. Главное, что наступило облегчение. Фаустус действительно чувствовал его.
