Воин-Врач (СИ) - Дмитриев Олег
— Так, может, лечца или резальника*** из печорских монахов кликнуть? — в глазах женщины начинал проявляться испуг. Вот уж не думал, что такая бой-баба чего-то может бояться.
— Да, княже, давай пошлю отрока? — предложил Янка. Который, судя по памяти Всеслава если чего и боялся, так это умереть от старости или в бою с пустыми руками.
— Сидите уж, посылальщики. Тут дел-то — начать да кончить, — отмахнулся я.
Подвинул ближе горшочек, принюхался. Сивухой воняло, но, кажется, спирт там тоже был. На всякий случай макнул палец и поднёс к одной из лучин, что стояла ближе. Палец предсказуемо вспыхнул. Но в этот миг непредсказуемо взвизгнула и повалилась на пол Домна. С ней хором вскрикнули и отшатнулись от стола сыновья и даже Алесь с Яном. Ждан и Гнат смотрели на меня очень тревожными глазами. Князь же внутри будто замер. Я пожал плечами, не придав значения столь бурной реакции.
Полив на ладони, чуть морщась от сивушной вони, вымыл руки и намочил несколько кусков полотна, оторванных от смотанного бинтом рулона, что лежал там же. Прокалил над лучиной иглу, макнул в неизвестный напиток, подумал — и попробовал согнуть привычным полумесяцем. Почти получилось. И всё это в полной звенящей тишине. Вокруг стола никто, кажется, даже не дышал. Домна едва ли не на четвереньках отползла к дальнему от меня торцу и замерла там, тараща испуганные глаза.
Я ещё раз прокалил и протёр спиртовой салфеткой, а точнее, сивушной тряпицей, иглу. Выудил из горшка одну из брошенных туда нитей, вдел. С этим проблем не возникло — ушко у «иголочки» было вполне заметное. Хотел было хлебнуть для храбрости и анестезии, но передумал. Судя по аромату этого «хлебного вина», голова с него должна после употребления болеть неделю, не меньше.
— Гнатка, придержи края вместе, — попросил я друга, снимая основательно подмокшую тряпицу с груди. Домна вскрикнула и закусила палец, увидев дыру и разрез напротив сердца. Рысь протянул руки с таким видом, что, кажется, был бы больше рад бело-алые подковы с кузнечного горна брать, чем меня касаться.
— Ничего страшного или дивного не происходит. Чтобы хворь в меня не попала, дыру зашить нужно. Рома, расскажи, как дело было, — попросил я старшего сына. Судя по нему, он, наверное, ещё мог разговаривать. Младший — вряд ли. Неожиданно холодные, как не в бане был, пальцы Гната прикоснулись к груди и свели вместе края раны. Губу нижнюю он закусил так, будто планировал немедленно отправиться в ад за колдовство или пособничество в нём, и глаза были шальные. Я подтянул поближе и протёр салфеткой маленький, но острый ножик, которым до этого отреза́л мясо.
— Князь к окну подошёл, именем Изяслава позвали его. Голос того, кто звал, я не узнал, — Роман говорил, как та девка из соседского смартфона: по-деревянному и без эмоций. — Мелькнула рогатина, упал он. Мы подскочили. Лежит, не дышит. Потом раздышался, вроде. Глаза открыл. Первым делом крест нательный проверил. Пошептал молитву. Да прямо святым крестом-то рану и раскрыл.
Чесал он как по-писанному. Хоть и без выражения. Но слушатели были неискушённые, и, судя по ещё больше расширявшимся глазам, им впечатлений вполне хватало.
— Перста в грудь погрузил, остриё рогатины выдернул, вот такое, — и, видимо, следуя древнему правилу «не приврал — истории не рассказал», сын развёл почти не дрожавшие ладони чуть ли не на полметра. Снова ахнула Домна.
— Мы кус тряпицы почище от Глебовой рубахи оторвали, он к ране приложил. И спать повалились. Так было, — подвёл он итог. Я тем временем заканчивал вязать девятый шов. Руки слушались чуть хуже собственных, не было той привычки, но не критично. Отмахнув ножиком концы ниток, перешёл к последнему. Без сюрпризов и спешки: проколол, завязал, затянул, обрезал края.
— Домна, мёд есть ли? — спросил у зав.столовой, от которой над столешницей только изумлённые глаза торчали. — Да вылезай ты уже из-под стола, а то сидишь, как жаба в пруду, глазами лупаешь!
Мужики вежливо, хоть и несколько деревянно посмеялись над не особо изящной шуткой, давая понять, что да, мол, похожа. Но от всей души мы хохотать пока не готовы, прости, князь — нервы ни к чёрту. Ушлая баба опомнилась вперёд всех.
— Там, княже, в тряпице, мазь монастырская, от Антония Печорского, раны заживляет, — прокашлявшись, выговорила-таки она, не сводя глаз с салфетки, куска холстины, которой я обрабатывал шов.
Мазь нашлась. Странный серовато-жёлтый лепо́к чего-то, в составе явно имевшего мёд, сливочное масло, смолу-живицу и какие-то не то отвары, не то настои. Надо будет пообщаться с этим Антонием, для здешнего уровня медицины он оказался замечательным провизором. Нанёс ароматную субстанцию на шов. Осмотрел и остался вполне доволен работой. «Чудо!» — выдохнул внутри будто только что очнувшийся Всеслав, — «Ровно, быстро, без крови — ну чисто златошвея!». «Ремесло, князь. Просто ремесло» — скромно подумал я. Если тут простые швы в такую новинку, то и другие мои навыки будут на пользу. «В том никаких сомнений нет. Это ж сколько воев спасти удастся!» — внутренний военачальник грамотно оценивал преимущества, перспективы и выгоду. Всё верно.
— Прости, княже, дуру, — прошептала Домна, склонив голову.
— Пустое, — отозвался Всеслав. — Дай во что обрядиться да проводи до ложницы****. И лебёдушек своих потом запускай. Отдыхайте, хлопцы!
* Куна — денежная единица Древней Руси в Х-ХI веках, примерно равна 2 г серебра, приравнивалась к 1/25 гривны.
** Камерарий (лат. Camerarius) — придворная должность в Средневековье, смесь завхоза и казначея.
*** Лечец (старослав.) — врач, лекарь в Древней Руси, в подавляющем большинстве случаев церковный или монастырский. Резальник — лечец условно хирургического профиля.
**** Ложница (старослав.) — спальня.
Глава 6
Утро при власти
Вечер густел. Сопровождаемый молчавшей зав.столовой, накинувшей на плечи давешнюю душегрейку, я прошёл мимо тихо стоявшей вдоль стены бани шестёрки белых лебёдушек. Ждановы мужики вытянулись, состроив сосредоточенные лица, хотя из-за двери было слышно, как только что пытались разговорить «банный взвод». Домна чуть качнула головой назад — и девки едва ли не строем направились в предбанник. Сильна баба, умеет. Но вопросов к ней — воз, конечно.
Прошли подклетью до лестницы на второй этаж, по-здешнему — всходу в жильё. Ребята Гната попадались по всему пути, но грамотно, не ища и не найти, Домна вздрагивала и айкала каждый раз, когда из сумрачных углов, а то и словно прямо из бревенчатых стен выходили мечники, склоняя голову с почтительным: «Княже!». Я проходил мимо, не сбивая шаг, кивая. Некоторых князь называл по имени, находя доброе или шутливое слово. От этого бойцы расплывались в счастливых улыбках, отступая обратно во мрак. Неизбалованный тут народ, простой. Есть и другие, наверное, но пока кроме византийского подсыла да алкаша-ключника попадались только хорошие люди. Даст Бог — так и дальше пойдёт. Хотя вряд ли, конечно.
Возле двери, украшенной резьбой с какими-то растительными орнаментами и сказочными сюжетами, поклонились ещё двое, Вар и Ян Немой, которых Гнат всегда старался держать к нам поближе. Память князя показала, что мужики они лютые в сече, а преданнее можно и не искать. Отряд торков, что дотла спалил весь, деревеньку, откуда был родом Вар, и где жила его семья, Всеслав развесил вдоль дороги. В полном составе и почти полной комплектации. Вместе с конями. Было непросто, но впечатление на степных вождей произвело правильное — прислали посланцев с извинениями, богатыми дарами и заверениями в вечной дружбе.
Ян же, как и его тёзка Янко, что стоял старшим над стрелками, был из латгалов, народа, мир с которым установил ещё Всеславов дед. Этот мир не давал покоя ни Новгородцам, ни Пскову, ни пруссам, потому что их лодьи ходили по Двине на латгальских землях платно, в отличие от Полоцких корабликов. Яна с ребятами прихватила разведка ятвягов лет семь назад. Из всего разъезда выжил он один. Его жуткие шрамы и обрубок языка, что отрезали и прижгли головнёй — вот что осталось всем нам на память о клятвах в ятвяжской верности. Ян умудрился перед тем, как потерять сознание, навязать узлов на верёвке от портов, по которым прискакавшие следом парни из Алесевой конницы определили, когда, куда и сколько врагов ушло. Двое конных спешились и скользнули в лес за уходившими врагами, остальная группа вернулась в наш лагерь, везя на полотне вывшего и бредившего латгала. Янко-стрелок и трое его земляков-десятников сами снимали висевшего между коней друга. С того насквозь мокрого и блестевшего от крови страшного гамака. Князь тогда увидел в их глазах близкую смерть. Не их, вражескую. Страшную. Всегда молчаливые и невозмутимые латы за пару минут сговорились с Алесем и Гнатом, и вслед за уходившими на свои земли ятвягами поскакал сводный отряд: всадники, мечники и стрелки. Они их, конечно, догнали. Об увиденном и случившемся там Рысь никогда и никому не рассказывал, даже Всеславу, ограничившись тогда кратким «покарали». При этом слове его будто озноб пробил, и больше о той истории князь не выспрашивал. А Ян, поправившись, придумал тот самый язык жестов, которым теперь пользовались и его земляки, и остальные ребята в войске. Возможность общаться в полной тишине иногда здорово выручала. Да что там, всегда очень выручала, откровенно говоря. Только из стрелков ему пришлось перейти ко Гнату Рыси, в мечники — руки твёрдость сохранили, а глаза после той истории вдаль глядели уже не так.
