Тони Барлам - Деревянный ключ
— А в чем же заключалось избавление?
— Моисей прибыл к источнику в тот момент, когда Ципору и ее шестерых сестер обижали семеро пастухов — здесь, по всей видимости, имеет место гипербола, вполне обычная для древних текстов. Скорее всего, и она была там одна, и пастух, который имел на нее виды вполне определенного толка, тоже. Трудно поверить в то, что Моисей справился бы в одиночку с семерыми мужчинами, хотя… qui sat?[15] Ну, а потом он взял Ципору в жены, избавив таким образом ее от… э-э… жертвенной деятельности.
— Потрясающе! — восклицает Вера и аплодирует. — Откуда вы только все это знаете?
— Ну, это просто входит в сферу моих интересов… — помявшись мгновение, отвечает Мартин.
— Какие у вас интересы интересные! А что еще в нее входит? Я же про вас ничего не знаю, а вы про меня — все! А это нечестно! Расскажите мне про себя! Пожалуйста!
— Право же, я совсем про себя рассказывать не умею. К тому же это вам будет скучно.
— А вот и ни капельки не верю. Ну, пожа-алуйста! — И Вера умоляюще складывает руки на груди.
— Ох, ладно. С чего же начать?
— Как говорит ваш таинственный друг с рентгеновским взглядом, начните с начала! С самого рождения!
— С какого из них? — улыбается Марин и в первый раз смотрит Вере прямо в глаза. — Говорят, что я родился в сентябре 1899 года в Саксонии-Анхальт, в окрестностях Магдебурга. Во всяком случае, меня там нашли в одном из приютов, когда мне было всего три года.
— А кто говорит?
— Шоно. Только не спрашивайте, как он это вычислил, я не посвящен в тонкости его мастерства. Но ему можно верить, на моей памяти он ошибался всего единожды, да и то потому, что не ошибиться было практически невозможно.
— О, я охотно верю! Этот человек… В его присутствии мне отчего-то делается жутковато. Он похож на недоброго колдуна, уж простите.
— Я знаю Шоно всю мою жизнь, поэтому привык к его э-э… экстравагантности, но могу вас понять. В самом нежном возрасте я усвоил, что пытаться обмануть его бесполезно. Что же до вашего сравнения, то оно верно лишь отчасти — Шоно действительно можно назвать колдуном, да только я не припомню случая, чтобы он причинил кому-нибудь зло.
— Ну, хорошо, может, я действительно к нему несправедлива. Но он меня пугает. Бог с ним. Продолжайте, прошу вас! Вы сказали, что вас нашли. Кто?
— У меня в памяти запечатлелась картина, правда, я не уверен, что это не ложная память, основанная на позднейших впечатлениях. Двое мужчин в сюртуках, молодой и пожилой, сидящих в небольшом кабинете. У пожилого, на самом-то деле ему тогда было всего сорок пять лет, большая квадратная борода, длинные закрученные кверху усы и добрые лукавые глаза. Но больше всего мне понравились его волосы, уложенные так, что напоминали те самые рожки на голове Моисея. Этот человек посадил меня к себе на колени, но пока он беседовал с директором приюта, я сполз на пол и развязал ему шнурки на ботинках. А второй человек с густыми бровями, у которого не было вообще никакой растительности на голове, сделал мне страшные глаза, и я спрятался от него под стул и оттуда показал язык. То было наше первое знакомство с Шоно. А бородатый оказался известным писателем-драматургом Германном Зудерманном.{18}
— Ого!
— О, вам знакомо это имя?
— Еще бы! Разумеется, мы изучали Зудерманна в институте. И пьесы его я видела — «Честь» и «Служанку».
— Понятно. Но я — то, разумеется, узнал о том, к какому выдающемуся человеку в руки попал, значительно позже. Тогда же я заинтересовался, отчего он принял во мне такое участие. Он объяснил, что хорошо знал моих родителей, а после их гибели при загадочных обстоятельствах приложил все усилия, чтобы меня найти. Как выяснилось в дальнейшем, это было полуправдой.
— В каком смысле?
— Долгая история. Об этом я расскажу как-нибудь в другой раз. Как бы то ни было, мне очень повезло — мой опекун был человеком замечательной доброты и глубокого ума, и к тому же весьма обеспеченным. У него была любимая дочь Хеде, но и ко мне он относился как к сыну. Так что у меня никогда не было матери, но зато было два отца.
— Второй — это Шоно?
— Именно. Правда, он часто уезжал и подолгу отсутствовал, и тогда я безвыездно жил у Германна в его замке в Бланкензее, к югу от Берлина. Получал домашнее образование, учился рисованию и музыке, постепенно превращался в книжного червя — библиотека в доме была превосходная. Когда же Шоно возвращался из своих вояжей, он забирал меня к себе, в свою берлинскую квартиру, и проводил со мной очень много времени, в отличие от вечно занятого светского льва Германна. Когда мне сравнялось шестнадцать, я поступил в Гейдельбергский университет, на медицинский.
— А отчего не в Берлинский?
— Мне тогда ужасно хотелось глотнуть свободы и расширить горизонты, да и студенческие традиции Гейдельберга богаче. К тому же милитаристский угар там ощущался меньше, чем в столице, хотя и не намного, конечно. Впрочем, все каникулы я проводил в Берлине или в Бланкензее, и это было незабываемо. У Германна часто бывали в гостях разные замечательные люди. Например, Эйнштейн, который снимал дом неподалеку от Бланкензее, или министр иностранных дел Ратенау…{19}
— Это тот, которого убили за мирный договор с Россией?
— И за это в частности. Германн очень тяжело переживал… Да и с ним самим тоже было безумно интересно разговаривать, он был глубоким человеком с очень славным чувством юмора.
— Когда он умер?
— В двадцать восьмом. У него случился удар, началась пневмония. Я незадолго перед этим получил приглашение на работу в Геттинген и перебрался туда с женой. Когда я примчался в Берлин, было уже поздно…
— Вы сказали с женой? Где она теперь?
— Ее нет. Она скончалась при… родах в двадцать девятом. А я не смог ее спасти.
— Ох, простите!
— Не страшно.
— Я знаю по себе, чего стоит это «не страшно». Как вы это все пережили?
— С трудом. Если б не Шоно… Я тогда прекратил заниматься медициной, вообще всем. Тупо сидел на пепелище и заживо истлевал. Он просто силком выдернул меня с того света и утащил с собой в Тибет.
— Вы долго там пробыли?
— Почти десять лет. Успел совершенно отвыкнуть от Европы. В Тибете ведь все иначе. И время, и пространство.
— А чем вы теперь занимаетесь? Вернулись в медицину?
— Нет, я не практикую больше. Ваш случай был исключением. Я заканчиваю книгу.
— Художественную?
— Научную. По музыкальной семиологии, хотя такой науки пока что и не существует.
— У вашей книги уже есть название?
— Рабочее. «Сегментация мелоса в древних нотациях Востока и Запада».
— О господи! Я только сейчас поняла, насколько безобразно относилась к занятиям по теории музыки! Нич-чего не поняла!
— Уверяю вас, что название — это самое сложное, что есть в моей работе. Если пожелаете, я вам как-нибудь объясню в общих чертах.
— Обязательно пожелаю! Простите за нескромный вопрос, а чем вы зарабатываете на жизнь?
— Беэр выделил мне стипендию. Он сказал, что всю жизнь мечтал побыть меценатом. К тому же он организовал договор об издании книги в Принстонском университете.
— А кто такой Беэр?
— Наш с Шоно друг. Вы с ним познакомились первым делом, как очнулись. Помните — чернобородый великан со шрамом?
— Ой, я была уверена, что он мне приснился. Я приняла его за разбойника из детской книжки!
— Вы были недалеки от истины. Он такой разбойник!.. Сейчас, наверное, где-нибудь на большой дороге добывает для вас документы, без которых мы вас даже на прогулку вывести не можем.
— Думаете, у него получится?
— Не сомневаюсь. У него всегда все получается. Он обещал зайти завтра. А теперь вам надо отдохнуть, вы устали, у вас слипаются глаза.
— Вы меня гипнотизируете? Я не поддаюсь…
Под утро ей приснилось что-то приятное, и она пробудилась с улыбкой.
Вера смутно помнила свое сновидение, однако в нем точно фигурировал Мартин, играющий на рояле. Вера попыталась восстановить еще какие-нибудь подробности и, когда ей это удалось, почувствовала, как заливается краской. Она резко села на кровати и схватилась за горящие щеки. «Ой-ой-ой, что ж это с тобой, девочка, такое делается? — начала выговаривать себе мысленно. — Даже думать не смей об этом! Он, конечно, ужасно симпатичный и милый и к тому же, может быть, даже спас тебя от смерти, ну и что с того? Что с того, что он добрый и умный? Ты — сука, волчица, и должна вести себя соответственно. А иначе… Ты знаешь, что будет иначе… А этого ты не имеешь права допустить. Ты и так слишком много потеряла. И нечего тут».
Отчитав себя хорошенько, Вера встала и поразилась ощущению легкости в теле. Она накинула халат и отправилась в ванную, а когда вернулась, обнаружила у себя в комнате симпатягу Мартина.
