Тони Барлам - Деревянный ключ
Обзор книги Тони Барлам - Деревянный ключ
Тони Барлам
Деревянный ключ
Автор выражает глубокую признательность своим друзьям — nutlet, heruka, phago_lov, ptrue, dscheremet, amigofriend и reznik за неоценимую помощь в написании этой книги, а также своим родителям — за поддержку и вообще за все хорошее.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Город X быстро погружался в темноту — солнце медной каплей сползло по небосклону в густую морскую солянку, растеклось по глади и в мгновение ока растворилось, выделив напоследок немного яблочно-розового сияния. Теплый ветер, словно бедуин-разбойник, тотчас поднялся из-за окрестных холмов, завыл, налетел, собирая с испуганных деревьев лиственную дань, согнал с неба конкурирующих птиц, подхватил наш волан и хулигански зашвырнул его на огромный развесистый фикус.
Игра в бадминтон в сумерках и без волана, несмотря на несомненную концептуальную свежесть, нам скоро прискучила, и мы с Ломийо де Ама стали от нечего делать перебрасываться идеями — блестящими и оттого хорошо различимыми даже в сумерках.
Тут надобно сказать, что настоящее имя моего друга — Михаэль, а Ломийо де Ама он сам себя называет из горделивой скромности — звучит загадочно и аристократично, а в действительности означает на одном древнем языке «не бог весть кто». Хотя верно, скорее, обратное, ибо по специальности Михаэль — папиролог.[1] В тот памятный день, когда началась вся эта история, он праздновал подачу своей докторской диссертации о пяти томах общим весом около тридцати фунтов, и, разумеется, поначалу наш разговор крутился вокруг знаменательного события.
— И как же себя чувствует человек, сваливший с плеч такую ношу? — поинтересовался я после подобающих случаю поздравлений.
— Что тебе сказать, — задумчиво ответил Ломийо. — Наверное, он чувствует себя как Сизиф, который по недосмотру богов умудрился-таки закатить камень на гору и теперь пытается сообразить, что же предпринять дальше. Тем более, что его камень на вершине никому низачем не сдался — там таких и без того завались.
— Да, обидно сознавать, что твой труд в целом мире способны прочесть три человека, включая тебя, а понять и оценить — и того меньше, — посочувствовал я. — Но ты сам виноват в отсутствии широкой аудитории! Интересные темы нужно подавать увлекательно, популярно. Читателю надо время от времени скармливать морковку лирики, а не лупить безжалостным погонялом логики по натертому сухими фактами хребту сознания!
— Ты полагаешь? — спросил слегка ошалевший от моих метафор Ломийо, пробуя вообразить лирический корнеплод в своем научном труде.
— Уверен, — безапелляционно заявил я. — Уж если браться за столь гнусное дело, как бумагомарание, то только так и никак иначе. Я и сам подумываю что-нибудь эдакое написать и, поверь мне, знаю, как буду действовать, когда найду достойную тему.
— Допустим, у меня есть для тебя такая тема… очень хорошая тема. — Глаза Ломийо загорелись опасным светом, опрометчиво принятым мною за отблеск неожиданно включившегося паркового фонаря.
— И чего ты хочешь взамен? — Я беспечно поплыл на свет.
— Ничего особенного, — махнул он рукой, — я тебе ее задаром отдам. Но при одном условии.
— Каком? — Я заглотил наживку.
— Потом скажу. Сперва ты расскажи мне, как собираешься писать свой бестселлер!
— Ну, это все же будет во многом зависеть от темы! — Я попытался отработать задний ход, не осознавая, что уже сижу на крючке.
— Ты же уверял, что наперед знаешь! — аккуратно вывел меня на чистую воду Ломийо. — Вот и давай, выкладывай! Или ты просто так трепался?
— Ничего не просто так! — Я затрепыхался в сачке. — Во-первых, это должен быть триллер с захватывающим сюжетом. Тайны, интриги, загадки, древние манускрипты, шифры, коды, шпионские страсти, нацисты, Тибет, какие-нибудь тамплиеры, Святой Грааль…
— Розенкрейцеры.{1}
— Обязательно.
— Но ведь таких книжек пруд пруди!
— Плохих. Хороших — по пальцам перечесть. И если всё это издают в огромных количествах, значит, подобное чтиво пользуется неизменным спросом. Хитрость заключается в том, чтобы в жестких рамках жанра сделать что-то необычное.
— Согласен. Излагай дальше!
— Во-вторых, конечно, про любовь.
— И секс? — уточнил Ломийо.
— Куда уж без этого в наши времена? В-третьих, экшн. Слежки, схватки, бегства, погони и тому подобное. В-четвертых, несколько сюжетных линий, и желательно — в разных эпохах. В-пятых, в пропорции юмора и трагизма. В-шестых, правдоподобие. Выдумка должна опираться только на достоверные исторические факты так, чтобы невозможно было ее опровергнуть. Ну, и побольше мелких интересных деталей, в-седьмых. Вот, кажется, все.
— А герои? Какими будут главные персонажи?
— Положим, их должно быть трое, нет, лучше четверо — трое мужчин и одна женщина.
— Лучше для чего?
— Для разнообразия психологических типов и ситуаций. Женщина, конечно, редкая красавица. Ее возлюбленный — славный парень, интеллектуал, но не размазня. Его друзья — ему под стать, крепкие, надежные ребята, с интересной судьбой. Один очень большой, а второй — наоборот.
— Это почему?
— Ну не могут же оба быть очень большими!
— Логично.
— Но тот, который маленький, он тоже особенный… Тут надо придумать что-то экзотическое…
— Инопланетянин?
— Вроде того. Китаец. Или какой-нибудь другой азиат. Такой, знаешь ли, добрый дедушка Лю с бровями и железными пальцами, как в гонконгских боевиках. Экзотика экзотикой, но людям нравятся привычные типажи.
— Тогда здоровенный должен быть черным.
— Вот это уже перебор. Тем более, что уже было. Пусть лучше будет еврей. Еврей и китаец — это свежо. Вот такая схема. Теперь гони свою идею!
Ломийо де Ама изобразил на лице мучительное раздумье.
— Знаешь, я хотел поставить тебе условие писать строго в тех рамках, которые ты сам определишь, но теперь я сильно сомневаюсь, что мою тему возможно в них загнать. Боюсь, тебе не справиться.
— Нет такой темы, которую нельзя было бы загнать в любые рамки! — самоуверенно заявил я. — Все дело в умении трактовать. Ты что, не веришь в мои силы? Давай тему и увидишь, как и куда я ее загоню.
— О'кей, — согласился он. — Значит, условие остается в силе. А идея как раз о трактовании. Я много думал о том, что, в принципе, из любого литературного текста можно извлечь что угодно. Например, можно объявить сакральной книгой сказку про Красную Шапочку.
— Ну, это не то чтобы очень новая мысль. В чем гениальность твоей темы?
— Я не говорил — гениальная, я сказал — очень хорошая. Известно, что ни одна сказка не возникает на пустом месте. Ей всегда предшествует какая-то легенда, а легенда, в свою очередь, уходит корнями в глубокую древность, когда излагаемые в ней события были реальными. За века смысл реальной истории искажался настолько, что зачастую менялся на ровно противоположный. Идея же моя такова: взять общеизвестную литературную сказку и придумать ей родословную.
— И какую сказку ты предлагаешь выбрать?
— Думаю, что лучше всего подойдет «Пиноккио». Она самая загадочная.
— Ты шутишь!
— Что, сдаешься?
— Я никогда не сдаюсь! Хотя сейчас мне этого хочется, как никогда, — признался я, почесав макушку. — Ладно, я попробую что-нибудь измыслить. В конце концов, ничто так не стимулирует изобретательность, как вынужденные ограничения. Но ты не думай, что уйдешь от ответственности.
— В каком смысле?
— Я тебе отомщу.
— Каким образом?
— Опишу тебя в книге.
— Не очень-то страшно. Валяй! Да, и вот еще что. Роман должен начинаться со слова «город», а заканчиваться словом «жизни».
— А это еще почему?
— Когда я думал, что буду писать сам, погадал на «Баудолино».{2}
Город за стеклом похож на дорогие и громоздкие декорации, что соорудили триста лет назад и с тех пор не меняли, а лишь понемногу подлаживали под свежие сценические веяния. Но сейчас на пыльных подмостках разыгрывается самый ветхий сюжет — на них идет гроза.
Стекло между грозой и Мартином похоже на горячий сжатый воздух, которым нельзя дышать, но зато можно потрогать.
Прислонясь к нему головой, Мартин неудобно сидит на подоконнике и глядит на свое отражение в тучах. Тучи отражают человека, который любит смеяться, но давно не имеет для этого повода. На лице его присутствует полный набор морщин, положенный мужчине, разменявшему на размышления четвертый десяток. В те времена, когда Мартин умел шутить, он бы сказал, что с годами его извилинам стало слишком тесно внутри головы, вот они и вылезли наружу, и все мысли теперь написаны у него на лбу.
