Дмитрий Шидловский - Враги
Пройдя в комнату следом за гостем, Йохан Круг подошел к столу, отодвинул ящик и, повернувшись к Павлу, торжественно произнес:
— Уполномочен сообщить вам, товарищ Федор, что сегодня, пятнадцатого октября тысяча девятьсот четырнадцатого года, вы приняты в члены Российской Социал-Демократической Рабочей Партии большевиков. Поздравляю.
Он вручил Павлу партбилет. Бережно приняв книжицу, рассмотрев ее и положив в карман, юноша пожал протянутую ему руку товарища по партии и произнес:
— Благодарю за доверие.
— Не сомневаюсь, что ты оправдаешь его. Кстати, мне передали, что товарищ Ленин очень высоко оценил твою антивоенную статью для «Правды».
— Спасибо! — Павел затрепетал от восторга. — Что-нибудь еще я могу сделать?
— Конечно, работы куча, — улыбнулся Круг. — Но, как ты понимаешь, одними статьями дело ограничиться не может. Революция — это не только митинги и прокламации. Это еще и подпольная работа, стачки, стычки с жандармами и прочее. Заниматься этим — удел отважных. Мы верим в тебя. Партийная организация Петербурга сейчас более всего нуждается в переброске нелегальной литературы из-за рубежа. После того как фронт протянулся от Балтийского моря до Черного и пересек Кавказ, практически единственным каналом поступления литературы осталась Скандинавия. Мы хотим, чтобы ты перешел из депо в состав одной из паровозных бригад на линии Петербург–Хельсинки и посодействовал в перевозке литературы. Сейчас это не слишком сложно, после того как многие железнодорожники были мобилизованы в армию. Дерзай.
— Выполню любое задание партии, — отчеканил Павел.
— Отлично, — улыбнулся Круг. — Мы верим в тебя. Политически ты хорошо подкован и быстро осваиваешь паше учение. Пришла пора, товарищ, заняться еще вот чем. — Он снова выдвинул ящик стола и взял из него револьвер системы «наган». — Приходи в воскресенье к восьми утра на Витебский вокзал. Поедешь за город с группой дружинников осваивать стрелковое дело. Пришло время браться за оружие, товарищ.
* * *— Скучнейший ты человек, Леха, — бросил Набольсин, ловко вырывая книгу из рук Алексея. — Что здесь у нас? Ага, немецкая грамматика. Слушай, что ты время зря тратишь? С немцами не болтать надо, а из орудий по ним палить.
— Сколько продлится война? — спокойно отозвался Алексей. — Года три. Потом — мир. А там, как ни крути, с немцами придется выстраивать отношения.
— Эк ты хватил! — хохотнул Набольсин. — Три года! Я думаю, к концу лета мы будем в Берлине. Я лишь надеюсь, что успею хоть в финальных операциях поучаствовать. Выпустят-то нас, даже по ускоренной программе, только к маю.
— Поучаствуешь, — поморщился Алексей. Он с трудом сдержался, чтобы не сказать приятелю о том, что у России впереди поражения пятнадцатого года и длительная окопная война. — Помнишь, в июле на Дворцовой площади орали: «Шапками закидаем, мир заключим только в Берлине». А как армию Самсонова разбили[4], так опомнились, хоть и не все. Противника уважать надо. Посмотри, сейчас январь пятнадцатого. На южном направлении наши войска сидят в Карпатах, а на севере вообще отступили от границы. Нет, друг, это надолго.
— По весне переломим, — скривился Набольсин. — Да я вообще не про то. Ты что, в дипломатический корпус готовишься? Ты будущий морской офицер. Но сейчас время упущено, чего догонять? Другие дела, иные заботы. Твое дело морское. Да что я все о службе? Тебе девятнадцать лет, как и мне. Что у тебя, других занятий нет, кроме как учить немецкий и без устали палить в тире у Костина? В вечеринках наших почти не участвуешь. Посмотри, сколько барышень симпатичных по Хельсинки ходит. А ты?
— А я к службе отечеству готовлюсь, — объяснил Алексей. — Как думаешь, что будет для нас самым важным после войны с немцами?
Набольсин помрачнел:
— Я думаю, эти остолопы опять на Дальний Восток попрутся, Японии мстить[5]. Глаза бы мои этого не видели.
— Что же ты так? — поднял брови Алексей.
— Татищев, — еще больше нахмурился Набольсин, — я потомственный морской офицер. Мои предки начали служить еще в шестнадцатом веке, при Карле Стюарте. Я знаю, что такое служба отечеству. Но я североросский дворянин. Прости меня, я знаю, что ты великоросс, но я-то нет. Моя отчизна — Северороссия, и у нее нет интересов на Дальнем Востоке. Это московские идиоты затащили нас в бойню под Цусимой. Да, ты теперь прекрасно знаешь, что Балтийский и Северный флоты империи практически полностью североросские. А у Северороссии нет единых интересов с Российской империей. Мы европейская, а не евразийская держава. Из-за унии с Москвой мы потеряли колонии на Таити. А могли бы приобрести много больше, возможно, даже основались бы в Австралии. Вместо этого все развитие пошло в Сибирь и на Дальний Восток, который нам практически не нужен.
Алексей покачал головой. То, что на флоте и в Северороссии вообще сильны националистические тенденции, он знал, но впервые столкнулся ними столь явно. Понизив голос, он произнес:
— То, что ты говоришь, попахивает требованием возврата к унии, если не…
— Именно, — зло оскалясь, прошептал Набольсин. — Северороссия должна вернуть себе независимость. Об этом уже почти открыто говорят и в офицерских кают-компаниях, и среди гражданского населения.
— Но это же развал империи, — негромко произнес Алексей.
— А и черт с ней, — махнул рукой Набольсин. — Лично мне не нужна империя, пусть и великая, если я в ней не обладаю теми правами, которые мои предки получили больше пятисот лет назад еще от князя Андрея. Мне сначала нужны свобода и уважение к моим правам, а уже потом — величие державы. Московиты усилили нас ресурсами и населением, но принесли в нашу европейскую жизнь рабскую душу Востока. За это их здесь и недолюбливают. Прости, Леша, если задел тебя чем.
— Ничего, — пожал плечами Алексей. — А скажи…
— Татищев! — Голос дневального грохнул под сводами казарм. — Вас ожидают у подъезда.
— Ладно, потом поговорим, — буркнул Алексей, поднимаясь.
Он вышел, миновал длинный коридор со сводчатым потолком, спустился по широкой лестнице, козырнул часовому, свернул в комнату, отведенную для встреч курсантов с посетителями, и остолбенел. Там его ожидал Павел Сергеев. Бывший студент Петербургского университета был одет в потертый пиджачок, широкие штаны и сапоги, которые обычно носили небогатые рабочие. Его полушубок и шапка висели на вешалке у стены. В первую секунду Алексей ощутил какое-то чувство опасности, исходящее от старого приятеля и оттого непонятное. Чувство опасности мичман Костин заставлял Алексея нарабатывать ежечасно и ежеминутно, иногда весьма экстравагантными методами. Например, внезапно нанося ученику не слишком сильные, но весьма болезненные удары. «Когда противник потянулся за револьвером, тебе уже поздно хватать оружие. Ты должен был отреагировать на его желание выстрелить, — постоянно повторял он. — Еще заходя в комнату, ты должен увидеть того, кто опасен». К удивлению Алексея, по прошествии некоторого времени он и в самом деле как будто стал слышать внутренний голос, предупреждающий об опасности. Необъяснимым образом он совершенно четко осознавал, какой человек, несмотря на его грозный вид и громкие речи, вполне безобиден, а какой по-настоящему готов к решительным действиям, хоть и держится в тени и никак не выражает угрозу. Со временем интуиция окрепла настолько, что Алексей даже несколько раз совершенно спонтанно отразил молниеносные выпады мичмана, а однажды на вечеринке не дал разбиться стакану, подставив руку еще до того, как Набольсин задел его локтем. И вот теперь, когда Алексей вошел в комнату для встреч, внутренний голос подсказал, что ожидающий его Павел чем-то опасен. Отринув наваждение, Алексей направился к приятелю, обнял его за плечи и произнес:
— Здравствуй. Какими судьбами?
— Вот, — широко улыбнулся Павел, — уже два месяца помощником машиниста между Питером и Хельсинки болтаюсь. Извини, что раньше не зашел. Мы здесь очень мало стоим. Я только два раза сюда выбирался, но ты то на занятиях, то в наряде. А вот теперь повезло.
— Ну, спасибо, что зашел, — отозвался Алексей.
Он знаком пригласил приятеля за стол, расположенный у окна, выходящего на улицу, и сам сел напротив Павла.
— Слушай, — быстро проговорил Павел, — может, Дмитрию Андреевичу записку черкнешь? Я передам.
— Нет, спасибо, — улыбнулся Алексей, — у нас через неделю отпуск, пять дней. Разрешена поездка домой, с оплатой проезда за счет казны. Я его сам навещу. Письмо ему позавчера послал. Ты сам-то его часто видишь?
— Конечно. Раз-два в неделю.
— Завидую. Как он? Мне он все больше пишет о своих научных изысканиях.
— Новый адрес его ты знаешь? Дмитрий Андреевич снял двухкомнатную квартирку с мебелью и помещением для прислуги. Живет как барин, с горничной. Похоже, с ней и живет. Видная такая барышня. Жалование библиотечное, конечно, не ахти, я сейчас больше получаю. Но он выпустил цикл статей по истории, вызвавших скандал. Теперь его часто приглашают читать лекции в разные научные общества. В общем, жизнь бьет ключом.
