Василий Панфилов - Улан 4 (СИ)
Даже какие‑то нелицеприятные для них вещи описывались достаточно честно. Ну… почти. Там — слегка недосказал, здесь — написал о том, что пришлось принимать неприятное решение в условии дефицита информации или прямого обмана… И пожалуйста — мемуары становятся Главным Историческим Документом. По крайней мере — на это надеялся попаданец, прекрасно помнивший, насколько избирательно подходят историки к интерпретации фактов. Проще говоря 'Кто девушку обедает, тот её и танцует'.
Проблема же заключалась в местных литературных традициях, требующих изрядной велеречивости, словоблудия, наукообразных слов и философских рассуждениях. Выглядело это порой забавно: описание боя от нормального такого рубаки с четверть вековым стажем и тут же — вставка про виденное недавно стадо овечек (ах, как они напомнили мне босоногое детство!), после чего следовало несколько абзацев (это в лучшем случае) про это самое детство в идиллически — пасторальных тонах и философская вставка о бренности бытия. И это здесь считалось едва ли не лёгкой литературой… Образчики 'серьёзной' начисто 'ломали' мозг.
Вот и получается — 'литературным неграм' дали общий сюжет, дали какую‑то канву, а вот отучить их от подобных вставок и велеречивости пока не удавалось. Можно было бы плюнуть и оставить как есть, но Владимиру хотелось максимальной аутентичности документов. Так, чтобы историки могли сказать 'Да, писал сам Померанский, разве что секретари правили' — важно для достоверности информации.
В середине сентября пришлось проинспектировать Хорватию. Очередная ссора с венграми из‑за пограничных территорий грозила перерасти в войну. Венгры 'закусили удила' после отделения от империи Габсбургов и принялись весьма бурно 'восстанавливать исконные земли'.
Выглядело это примерно так:
' — Семьсот лет назад копыта наших коней топтали эту землю, а значит — она наша…
— Хорватия во времена Габсбургов была по сути частью Венгрии, а значит — она тоже наша…'
В общем — всё было 'нашим'* — и претензии были соответствующие.
Миклош Пальфи фон Эрдёд, недавно умастивший упитанное седалище на венгерский трон, отличался высокой степенью паранойи и подлостью характера. Пальфи посадили своего представителя на трон не благодаря военным и гражданским заслугам, а скорее вопреки им. Во время смуты они отошли в сторонку и как выяснилось — не просто так. Всё это время они интриговали, подкупали, убивали… И когда пришло время выбирать короля, оказалось, что выбирать‑то, по сути — не из кого. Выбрали Миклоша, но не все с этим согласились и на доброй половине Венгрии его власть не признали.
По видимому, именно ради признания он и полез в авантюру, захватив земли, принадлежащие Хорватии. И… зная о его склонности к интриганству, спину себе Миклош как‑то прикрыл. Учитывая, что разведка не донесла Померанскому о каких‑то серьёзных контактах с французами или англичанами, можно было сделать два вывода. Первое — разведка прохлопала контакты. Второе — Пальфи готовят какую‑то подлость с… ядами, пожалуй. Вариант с 'на авось' Владимир даже рассматривать не стал.
Встречаться с самим императором венгерский король отказался…
— И чем мотивировал?
— Да собственно, ничем, — флегматично ответил сидящий на кресле Юрген, которому слуга растирал больную ногу какой‑то вонючей мазью — отношения между вассалом и императором и раньше были весьма дружеские, ну а после того, как Людмила вышла замуж за единственного сына фон Бо… Что уж тут — родня, причём близкая.
— Разговоров‑то много было — дескать, он желает говорить с королём Хорватии, а не с его отцом, да приглашает того к себе в замок…
— Яд?
— Не факт, не факт… Пальфи — они такие… разносторонние. Подложат девицу из своего рода — и потом либо жениться и роднится, а там по родственному… Ну это так, навскидку. Тут самое главное — они тебя уже вычеркнули из живых. Доказательств нет, но такие… интонации проскальзывали.
Чутью фон Бо попаданец верил — развито оно было практически на уровне эмпатии самого Владимира.
— Что это может быть? — Начал он рассуждать вслух, — сами бы они вряд успели найти ко мне подходы. А вот найти подходы к тем, у кого есть подходы на меня… Возможно. Габсбурги ненавидят меня люто, да французы показали, что особо не стесняются с коронованными особами, да англичане… союзники хреновы. Были и от них звоночки, были… Что посоветуешь?
— Переезд, — лаконично ответил 'Штирлиц', — возьми совсем небольшую свиту из тех, кому ты полностью доверяешь, да съезди… ну хоть в Петербург, что ли. Или в резиденцию из тех, что позахолустней. А я пока с Траубом пошевелю вражескую агентуру — авось выдадут себя хоть как‑то.
Переезд переездом, но и спускать венграм захват хорватских областей нельзя. Но и драться особо не хочется. Точнее, не хочется враждовать со всеми венграми. А если…
— Юрген, у нас контакты с противниками Миклоша есть?
— Как не быть, — оживился тот, поняв всю подоплёку, — есть, но они так… Рыхлые, друг с другом договориться не могут.
— А нам и не надо. На время смогут разногласия унять? Вот… Так что войска мы отправляем именно ради того, чтобы помочь им. Ну а спорные области — это так, вторично. Примерно так…
' — Миклош дурак и негодяй, сперва грубо отобрал у Хорватии, а значит — у всего Померанского Дома, земли, а потом ещё и оскорбил, показав венгров редкими невежами'. Потянешь?
— Нуу, в общем — да. Совсем уж гладко не выйдет, но основную долю недовольства за потери хорватских областей Венгрии перенаправить на Пальфи смогу.
— Ну вот и ладушки, — довольно подытожил император, — а я наверное съезжу в Петербург. Несколько лет не был, надо контакты обновить. Да! Ты подготовь наших купцов из тех, что Россией дела имеют. Я, пока там буду, кое — какие вопросы смогу порешать.
Известия из Парижа пришли буквально перед отплытием в Петербург. Дав измученному бойцу кошель с золотыми, Рюген коротко приказал лакеям:
— Отмыть наскоро, покормить чем‑то лёгким, да уложить спать.
Сам тем временем вскрыл пакет и пробежал глазами. Известия были… сильными — в Париже всё‑таки свергли короля. Свергли по — настоящему — Людовик теперь считался 'гражданином Бурбоном' и содержался под охраной в одном из маленьких дворцов около столицы.
Что характерно — желающих сражаться за него не нашлось.
— Ну совсем как Николашка, — хмыкнул попаданец и продолжил читать. Немногочисленные сторонники вроде как собирались что‑то делать, но степень серьёзности их намерений была пока не ясна — то ли пойдут 'В наш последний и решающий бой', то ли постучат кулачками по груди и разойдутся со словами 'всё пропало'.
В самой же столице Франции заседал сейчас Революционный Комитет, действующий откровенно популистскими методами. Во всяком случае, зачем было сносить Бастилию, Померанский так и не понял — это уже давно был не 'символ режима и политическая тюрьма', а скорее музейная достопримечательность. Во всяком случае, узник в ней содержался всего один, а саму крепость планировали сделать музеем Средневекового Парижа. Ещё Революционный Комитет обнародовал списки агентов полиции и спецслужб… Ну это ни в какие ворота! Хотя… Что‑то такое Владимир помнил и во время революции 1917**… Ещё непрерывно… В самом деле непрерывно — посменно — заседал Революционный Суд, расследующий деятельность Бурбонов на французском троне. Ну а заодно — 'неправильных' аристократов. Были и правильные — среди революционеров хватало высшей аристократии***…
Революция была откровенно опереточной, но… Они и в двадцать первом веке чаще всего именно такие: с обвинением противника во всех смертных грехах, с трагическим изломом рук, с Молодыми Героями (желательно мёртвыми), с театральными постановками — где в главных ролях 'Разгневанные Граждане', с провокациями.
Именно так и 'раскачивают' толпу, заставляя людей делать непривычные вещи: шаг — и благонамеренный обыватель отправляется на митинг 'посмотреть', второй — и он принимает участие в демонстрации, третий — демонстрация оказывается несанкционированной, четвёртый… пятый… И вот он уже стреляет из мушкета по солдатам короля — своим соплеменникам. Это как секс с девственницей — предложи ей 'прыгнуть в койку' — и почти наверняка дело закончится пощёчиной, даже если сама девица ищет себе мужчину. А вот вежливое знакомство, свидание, цветы…
Усмехнувшись необычной аллегории, пришедшей в голову, Грифич продолжил читать. Французы, несмотря на все неприятности, ещё до Революции сумели подкинуть своеобразную 'бомбу — вонючку' англичанам — собрали несколько кораблей отмороженных революционеров — интернационалистов — из тех, что не принадлежали англичанам со всеми потрохами — и отправили в английские колонии, где вялотекущая Гражданская Война постепенно превращалась в нечто вполне серьёзное. Ну а один из агентов Венедии помимо сравнительно немногочисленных революционеров — интернационалистов — добровольцев, выпихнул в 'командировку' максимально большее количество людей, которые испытывали личную неприязнь к Англии. Вроде бы и не слишком много — в общей сложности французский 'десант' насчитывает чуть более пятисот человек.
