Терри Пратчетт - Финт
«Видать, придется непросто, – подумал он, – но, раз уж я за это дело взялся, скрипучее колесо придется подмазать, как говорится, не подмажешь – не поедешь, а смазка – это я, Финт, и есть. А если повезет, – мечтал он про себя, – кое-кто сведет близкое знакомство с Финтовым кулаком…»
Глава 4
Финт находит неожиданное применение спице с Флит-стрит и набивает полный карман сахара
На Флит-стрит жизнь кипит днем и ночью, по причине такого количества газет; а река Флит нынче не столько течет, сколько сочится по открытой сточной трубе в самом центре улицы. Финт много чего слыхал про здешние канализационные туннели, например историю про свинью, которая однажды сбежала из мясной лавки, забралась вниз и потом где только не рыскала, ведь там, в канализации, еды полным-полно, если ты свинья; так что она здорово разжирела и одичала. Забавно было бы попробовать ее отыскать; а может, лучше не надо – клыки у этих тварей острые! Но прямо сейчас, как рассказывают, единственные чудовища на Флит-стрит – это печатные станки; от их грохота аж мостовая содрогается, и каждый день ненасытные пасти требуют особой диеты – новостей про политику, кррровавые убийства и смерти.
Конечно, есть и другие события, но ведь всем подавай кррровавые убийства, нет? Повсюду вдоль улицы газетчики толкали тележки, нагруженные огроменными пачками, или резво бегали взад-вперед, крепко прижимая к себе пачки поменьше, и торопились во что бы то ни стало объяснить миру, что именно произошло и почему и что должно было произойти на самом деле, а иногда – почему не произошло ничего, хотя на самом-то деле очень даже произошло; и, конечно же, спешили поведать о бессчетных жертвах кррровавых убийств. Суматошное место, что правда, то правда, а теперь Финту предстояло отыскать во всем этом хаосе «Кроникл»: задача и без того непростая затруднялась еще и тем, что читал Финт неважно, тем паче этакие длиннющие слова.
В конце концов какой-то печатник в квадратной шляпе указал ему дорогу, одарив на прощанье взглядом, что яснее слов говорил: «И только попробуй там чего-нибудь стырить». Возвел, понимаете ли, напраслину на честного парня, ведь тошерство – это никакое не воровство, кто ж этого не знает-то? Все знают – если сами они тошеры.
Финт привязал Онана к перилам, будучи уверен, что на такого пахучего пса никто не польстится, и поднялся по ступенькам в издательство «Морнинг Кроникл», где ему предсказуемо преградил путь один из тех людей, в чьи обязанности входит останавливать тех, кто должен быть остановлен. Работа ему, похоже, нравилась; в доказательство тому на голове его красовалась шляпа, а физиономия из-под шляпы рявкнула:
– Твоему брату тут не место, парень, тут ты ничего не своруешь, так что вали-ка промышлять куда подальше, вместе со своими обносками. Ха, ты этот костюмчик, часом, не с мертвеца снял?
Финт, нимало не изменившись в лице, с достоинством выпрямился и ответствовал:
– У меня дело к мистеру Диккенсу! Он мне миссию поручил! – И, пока швейцар пялился на него во все глаза, он достал из кармана Чарлину визитку и пояснил: – Мистер Диккенс мне свою карточку дал и велел прийти к нему сюда; доехало, мистер?
Швейцар смотрел на него волком, но имя Диккенса явно произвело должный эффект, потому что к Финту вышел кто-то очень занятой, смерил Финта взглядом, покосился на карточку, напоследок еще раз оглядел Финта и заявил:
– Ладно, заходи, да смотри не вздумай чего-нибудь стырить.
– Благодарю вас, сэр, я очень постараюсь, – заверил Финт.
Его проводили в тесное помещение, заставленное столами и битком набитое сотрудниками, и у всех был вид чрезвычайно занятой, и все распространяли вокруг себя ощущение крайней срочности и важности, как и те ребята с пачками на улице. Клерк за ближайшим столиком – похоже, он тут был над всеми главным – следил за Финтом, как лягушка за змеей, не отводя руки от звонка.
Финт уселся на скамью у двери и стал ждать. Поднимался туман – как всегда в это время дня – и понемногу просачивался сквозь открытую дверь. Ни дать ни взять воздушная река Темза – туман свивался в кольца и тускло мерцал, словно кто-то вывалил на улицу целое ведро змей. Марево бывало по бóльшей части желтым, а зачастую и черным, особенно если работали кирпичные заводы. Ближайший к двери клерк встал, сердито зыркнул на Финта и демонстративно притворил дверь. Финт жизнерадостно улыбнулся в ответ, что клерка явно разозлило; так ведь в этом-то весь смысл!
Но «находить» тут было и впрямь нечего. Только бумаги – прорва всяких бумаг, и шкафы с выдвижными ящиками, и кружки, и запах табака, и книги с вложенными между страниц бумажными закладками, где кто-нибудь отмечал нужное место. Что бросилось Финту в глаза – так это спицы на каждом письменном столе. Это еще зачем? Каждая просто торчала вверх над деревянной подставкой, но зачем бы расставлять по всем столам острые штуковины длиной в двенадцать дюймов, от которых того и жди неприятности?
Указав на ближайшую из спиц, Финт спросил одного из клерков – изображая честного простака, взыскующего знаний:
– Мистер, простите великодушно, а это вот еще зачем?
Юнец презрительно усмехнулся.
– Ты вообще ничего не смыслишь? Это чтоб на столе порядок был, вот и все. В газетной редакции на спицу насаживается все то, что для работы больше не нужно и с чем уже закончили.
Финт отнесся к информации со всем вниманием и полюбопытствовал:
– А почему бы просто не выбросить бумаги за ненадобностью, зачем же комнату-то захламлять?
Клерк смерил его уничтожающим взглядом.
– Ты дурак, что ли? А вдруг потом окажется, что это очень важная бумага? Тогда ее просто отыщешь на спице, и вся недолга.
Прочие клерки ненадолго подняли глаза, прислушиваясь к разговору, затем вернулись к своим загадочным занятиям, но сперва смерили Финта грозными взглядами, давая понять, что это они тут – важные персоны, а он – пустое место. Однако Финт отметил про себя, что их одежка немногим лучше его собственного перелицованного шмотья; отметил – но благоразумно промолчал.
Итак, Финт сидел смирно и ждал. Вплоть до того момента, как какой-то тип в полумаске прорвался мимо швейцара – тот, верно, отошел в переулок облегчиться, потому что теперь, спотыкаясь, спешил обратно, впопыхах застегивая ширинку, – и ввалился в издательство. Злодей наставил на заведующего редакцией здоровенный нож и прорычал:
– Гони деньгу, а не то я тебя как устрицу выпотрошу. Ни с места, вы все!
Нож был внушительный – хлебный нож с зазубренным краем, для дома – самое то, если, например, буханку надо нарезать; пожалуй, чтоб человека раздербанить, тоже сгодится, подумал Финт. Но в наступившем потрясенном молчании он вдруг понял, что вооруженный ножом незнакомец сам перепуган до смерти: злоумышленник свирепо зыркал на клерков, а на Финта внимания не обращал.
«Он растерян, он не знает, что делать, – думал Финт, – но он уверен, что, чего доброго, придется пырнуть одного из этих олухов, которые на него глазами хлопают, да в штаны от страха того гляди наделают, – а уж тогда болтаться ему на виселице в Ньюгейте[7]». Все эти мысли пронеслись в голове у Финта как железнодорожный поезд, а за ними, так сказать в тормозном вагоне, подоспело воспоминание: а ведь он знает и этот голос, и сопутствующий запах дешевого джина. Знал он и то, что человек этот не из худших на самом-то деле, и знал, что толкнуло его на этакое дело.
Финт сделал единственно возможное. Одним стремительным движением он схватил со стола спицу для бумаг и легонько кольнул острием вспотевшую шею злоумышленника. Тихо и жизнерадостно он прошептал на ухо незадачливому грабителю – так, чтобы клерки не расслышали:
– А ну, бросай нож сейчас же и давай деру, или дышать будешь через три ноздри. Слышь, это я, Финт – ты ж Финта знаешь. – А вслух заявил: – Мы тут такого не потерпим, подлый негодяй!
С этими словами Финт выволок грабителя из редакции в туман: тот прямо-таки источал облегчение, заодно с избытком джинных паров. Клерки подняли ор, а Финт громко крикнул через плечо:
– Я его держу, не беспокойтесь!
Он стремительно повлек злоумышленника мимо пристыженного швейцара, свернул в ближайший переулок, протащил за собою вора-неудачника еще несколько ярдов – того, надо признать, заметно стесняла деревянная нога с металлической нашлепкой на конце – и втолкнул его в темный угол.
В переулке пахло, как обычно пахнет в переулках: главным образом отчаянием и раздражением, а теперь еще и Онаном, который в знак протеста дал выход хандре и не только, обогащая переулочный букет первосортным амбре. По счастью, туман окутал их вроде как одеялом. Воняло мерзко, но в том числе и от злоумышленника, чьи штаны так кишели жизнью, что того и гляди пойдут прогуляться сами по себе.
