Иван Апраксин - Гибель богов
Крики гостей усилились.
– Он пьян, – сказал Добрыня, поглядев на лежащего боярина.
– Устал после похода, вот и заболел, – высказал свое мнение Свенельд. – Нужно отнести боярина Блуда к нему домой и дать отоспаться. Он все же немолодой человек. Ну же, берите его и несите, да осторожнее, – крикнул он слугам.
Те подняли ослабевшее тело, и тут я сказал:
– Несите на второй этаж. Незачем таскать человека по всему городу.
Никто из пировавших не придал особого значения произошедшему. На пирах часто бывали случаи, когда кто-то упивался и терял сознание, валился на землю. Что ж удивительного в том, что такое случилось с пожилым боярином, да еще после утомительного похода, да после большого кубка вина?
Но я знал, что произошло. Сколько раз приходилось мне видеть такое во время работы на «Скорой»…
Выждав несколько минут, я встал из-за стола и отправился наверх. У Блуда случился инсульт, как я и предвидел, как, собственно, только и могло быть в его положении. Про настой из наперстянки я говорил ему только для очистки совести – этим было уже не помочь.
Мне хотелось попрощаться с Блудом, а позже это могло уже оказаться невозможным. Когда происходит геморрагический инсульт, человеку становится плохо, но он еще может говорить и даже кое-как двигаться. Но очень скоро кровь из лопнувшего сосуда заливает участки головного мозга, а после этого уже ни о каких разговорах речи быть не может – наступает паралич, и больной теряет способность говорить. При немедленном вливании препаратов типа церебролизина можно попытаться остановить процесс. Иногда это даже удается в какой-то степени, уж как повезет…
Но в данном случае не было ни лекарств, ни шприца, ни капельницы, так что последствия должны были наступить со всей фатальной неотвратимостью.
Я попросил Свенельда пойти со мной. Моего небольшого опыта в качестве князя киевского хватило на то, чтобы узнать: все следует делать при свидетелях. Если я сейчас буду с Блудом наедине, а потом он умрет, то найдутся люди, которые будут говорить, что это князь Владимир умертвил ближнего боярина для каких-то своих целей. Отравил, а потом задушил. А как говорила моя бабушка: на всякий роток не накинешь платок…
К счастью, когда мы с воеводой поднялись наверх, Блуд уже умер. К счастью, потому что в качестве альтернативы после инсульта боярину оставалось лишь долго и мучительно умирать в парализованном состоянии.
Блуд глядел остекленевшими глазами в потолок, и в них застывала остановившаяся кровь. Борода торчала кверху, потому что мертвец лежал с запрокинутой головой. Бывшее до того багровым лицо его побледнело – кровь отступила, отлила вниз.
Мы со Свенельдом помолчали. В углу помещения стояли несколько женщин – наложниц, которые перешептывались и не знали, как себя вести.
– Будем устраивать тризну, – уверенно сказал Свенельд. – Князь, распорядись, чтобы складывали большой костер. Самый большой, какой только смогут. Для Блуда мы должны запалить огненную гору.
Свенельд смотрел на меня повелительно. Его мощная фигура буквально нависала надо мной, а в голосе твердела сталь. Я посмотрел на воеводу, и мне вдруг пришло в голову, что после смерти Блуда только Свенельд и Добрыня Новгородский знают о том, кто я на самом деле такой. Можно сказать, что моя «легитимность» в этом мире и на княжеском престоле резко повысилась в один миг – на одну треть. Теперь только два человека знают о том, кто такой князь Владимир Киевский.
На огненное погребение я к тому времени насмотрелся уже достаточно: во время войны и похода умерших и погибших в бою хоронили именно так – сжигали на погребальных кострах. Если тело было одно, то сжигали одно, а после боя наваливали всех сразу, сколько есть, уж истинно по-братски…
Зрелище это было неприятным для меня. Мертвые тела от жара начинали шевелиться. Иные вскидывали руки или ноги – это огонь производил действие на группы мышц, и казалось, что жгут живых людей, что они корчатся от боли. Кроме того, запах горящей человеческой плоти – к этому надо было привыкнуть.
Но тут выхода не было: пусть Блуд и был тем человеком, который нацелил меня на принятие христианства и сам первый осознавал необходимость крещения Руси. Сам он умер, оставаясь язычником. Впрочем, за время нашего общения мне удалось достаточно хорошо узнать этого человека, и я уверен – для самого Блуда никаких религий вовсе не существовало. Сам он не верил ни во что, не такой он был человек. Как настоящий прирожденный политик, Блуд понимал важность религии для людей и знал, как манипулировать верой других.
Я вспомнил о политиках того мира, откуда пришел, и подумал о том, что с десятого века люди не изменились. Многие нуждаются в религии, многие верят в Бога или в богов – это их жизнь, это их надежда, их слава и гордость. Но руководящие всем этим люди – политики, государственные деятели – просто используют религию в своих собственных целях. Иногда они искренне уверены в том, что действуют не в личных целях, а на благо народа – и это тоже бывает правильным. Но факт есть факт, какие бы моральные оценки мы этому ни давали…
А язычник Блуд был великим человеком, далеко опередившим свое время, мыслями своими шагнувшим на века вперед. И, когда он умер, я внезапно почувствовал себя осиротевшим. Раньше у меня был друг, пусть неискренний, но умный и осторожный. А теперь я остался в этом мире совсем один.
Устроить погребение и тризну в тот же день не удалось – пир продолжался, и к ночи все присутствовавшие оказались изрядно пьяны. Дружинникам хотелось развлекаться, их ждали женщины и семьи, так что никому не было дела до мертвого Блуда.
Не удалось и на следующий день, потому что раздосадованный и затаивший обиду Жеривол заявил свои права на предстоящее погребение ближнего боярина. Спорить по этому поводу я уже не мог: не ссориться же с верховным жрецом по любому поводу! А для приготовления обряда погребения жреца потребовалось время.
Поэтому у меня появилась возможность разобраться с делами, которые я наметил для себя в день возвращения. Ведь в амбаре у меня были заперты трое людей, с двумя из которых нужно было что-то решать.
Я выставил из своих покоев на втором этаже женщин и слуг и велел привести княжну Рогнеду.
Да-да, я именно так и выразился, отдавая повеление: княжну Рогнеду. Поймав удивленные взгляды слуг, я нахмурился, и они не решились переспрашивать, хотя понять их было можно – после всего произошедшего с Рогнедой ее меньше всего можно было называть княжной…
Я сел на широкую лавку возле стены и, облокотившись спиной, стал ждать – мне предстоял долгий разговор.
Через несколько минут Немига привел дочь убитого Рогвольда.
Рогнеда шла, еле переступая босыми ногами, ее пошатывало, цвет лица был нездоровым. Еще бы – после всего, что с ней случилось! Длинные волосы на этот раз были заплетены в две толстые косы, лежащие по плечам. Она вошла, не поднимая глаз, и, сделав несколько шагов ко мне, остановилась. Немига сзади слегка подтолкнул ее в спину, и Рогнеда сделала еще пару шагов. Голова ее была опущена, длинные ресницы дрожали.
Приблизившись ко мне на расстояние приблизительно полутора метров, Рогнеда опустилась на пол, встав на локти и колени. Уткнув лицо в струганые доски, она легла на пол грудью, при этом высоко отставив кверху зад. Заведя обе руки за спину, она потянула свое платье. Задрав его на спину, Рогнеда оголила свой отставленный зад и застыла в таком положении. Косы лежали на полу – справа и слева…
Все это происходило в молчании и напоминало некую давно затверженную процедуру. Ошеломленный, я перевел взгляд на Немигу, но слуга, похоже, был удивлен не меньше моего. Жестом я велел ему выйти. Встал с лавки, обошел стоящую в позорной позе женщину. Когда я оказался сзади и она услышала, как позади нее скрипнули половицы, то поспешно расставила колени еще шире, и старательно вскинула голую попу кверху. Ягодицы были покрыты струпьями и шрамами – как старыми, засохшими, так и совсем еще свежими.
– Тебя пороли? – спросил я, продолжая стоять сзади.
Попа женщины вздрогнула, бедра напряглись.
– Да, мой господин, – послышался чуть слышный ответ. Рогнеда не смела оборачиваться. И отвечала на мои вопросы, по-прежнему уткнувшись лицом в пол перед собой и услужливо подставив раздвинутые оголенные бедра.
– Кто тебя порол?
– Жеривол, мой господин, – прошелестела бывшая полоцкая княжна. – Он забрал меня из дома боярина Блуда уже много дней назад.
– Он владел тобой?
– Да, мой господин. Жеривол брал меня каждую ночь и обязательно порол при этом. До того, как овладевал мной, а затем – после. Прости меня, мой господин, я ничего не могла сделать.
Рогнеда развернулась и подползла ко мне, уткнувшись теперь лицом в носки моих яловых сапог.
Она дрожала всем телом, как побитая собака, которая боится получить еще…
– Ты ведь сам отдал меня Блуду, – виновато бормотала она едва ли не в забытье от охватившего ее страха. – А Блуд отдал меня своим псарям и конюхам, и в его доме я должна была служить им. А потом за мной пришел Жеривол и объявил, что отныне я буду жить у него.
