Иван Алексеев - Осада
Дружинники хорошо понимали действия неприятелей, и использовали их в своих интересах. Главное сейчас было уйти как можно дальше от башни, а потом, когда грянет гром, воспользоваться неизбежной растерянностью врагов и прорваться к своим.
Шаг за шагом они смещались в нужном направлении. Казалось, что еще немного, и план дружинников удастся, и они, в который уже раз, вновь выскользнут из смертельной западни!
Но внезапно в рядах неприятеля раздался уверенный голос, произнесший с высокомерной насмешливостью:
– Стойте, панове! К черту вашу осторожность и ваш липкий контакт! Позвольте-ка мне потолковать с этими хлопцами-молодцами по-свойски, по-рыцарски!
Вражеское кольцо замерло, остановилось. Из его рядов выступил вперед и встал, подбоченясь, перед дружинниками гусарский ротмистр в блестящих сталью, серебром и позолотой доспехах, поверх которых был накинут ярко-желтый атласный жупан. Ротмистр отвесил картинный поклон, изящно отсалютовал саблей и обратился к дружинникам с выспренней речью:
– Ясновельможные паны, согласно рыцарским обычаям, вызываю вас на честный поединок: один на один, или оба на меня одного. В случае вашей победы я даю вам честное слово дворянина и рыцаря, что наши воины пропустят вас беспрепятственно к своим…
Разумеется, ни Михась, ни Желток не слушали его болтовни и не собирались вступать ни в какие рыцарские поединки. Но неожиданное появление этого разодетого павлина на пару секунд сбило дружинников с темпа, и они поневоле остановились, чего нельзя было делать ни в коем случае. Не медля больше не мгновения, Михась вскинул пистоль, в которой оставался последний заряд, но тут же под его ногами качнулась земля. Пуля дружинника прошла мимо гордо поднятой головы ротмистра пана Голковского (а это был, несомненно, наш старый знакомый, которого и Михась, и Желток, к сожалению, недооценили по его одежке и речам). Пистольный выстрел потонул в гуле мощного взрыва.
На месте Свинарской башни, в которую уже успели набиться три-четыре сводные штурмовые роты неприятеля, возникло огромное облако из дыма, пыли и камней. На секунду заслонив солнце, это облако с грохотом опустилось вниз, на землю, погребая под собой арьергард и резерв штурмовой колонны королевского войска, готовившийся нанести решающий удар по русским ратникам, оборонявшим частокол. На том месте, где только что стояли двое поморских дружинников и их противники во главе с блистательным гусаром, паном Голковским, теперь громоздились лишь дымящиеся груды камней и деревянных балок.
Василек, начальник личной дружины князя Шуйского, под грохот взрыва сразу же повел своих бойцов в атаку, как и приказал ему воевода. Строй свежих ратников, умелых и сильных, уже давно нетерпеливо рвущихся в бой, с ходу опрокинул центр неприятельской колонны. Только что предвкушавшее скорую победу вражеское войско, деморализованное неожиданно переменившейся обстановкой, дрогнуло, попятилось. Смертельно уставшие ратники и ополченцы, проявившие невиданную стойкость и мужество в обороне, уповавшие уже на одного лишь Бога и узревшие во взрыве башни руку Господню, без команды, с торжествующими криками, сами ринулись вперед, на врага. Воеводе и боярам даже не пришлось вести их за собой. Русская рать, сметая все на своем пути, в течение получаса выбила врага за линию городской стены. Вдохновленные одержанной победой ратники устремились было вслед за неприятелем, намереваясь гнать и бить его в чистом поле, но князь Шуйский, прекрасно понимавший всю опасность такого порыва, сумел, хотя и с трудом, остановить свое войско, удержать его от преследования отступавшего, но по-прежнему обладавшего многократным численным превосходством неприятеля.
Ратники вернулись на земляной вал, по которому теперь проходила основная линия обороны, и, несмотря на смертельную усталость и раны, принялись под руководством своих военачальников, чинить разрушения, углублять ров, устанавливать дополнительные пищали и пушки. Но они могли не опасаться повторного штурма.
Королевское войско потеряло при штурме свои лучшие ударные части и было полностью деморализовано неожиданным поражением, первым в карьере короля Стефана Батория, прозванного в Европе «Непобедимым». Тишина и уныние воцарятся в последующие дни в осадном лагере. Ксендз Пиотровский запишет в своем дневнике о потерях королевского войска: «…избитых дубинами – очень много… Бутлер, поручик из отряда курляндского герцога, ужасно избит… Собоцкому порядком досталось во время приступа: избили его дубьем и каменьями, как собаку». И будет ученый иезуит в своих записях ругать, на чем свет стоит, русских варваров, не умеющих биться по-рыцарски, копьем и мечом, а пускающих в ход мужицкие дубины.
Русские потери были велики. Причем, если в королевском войске основную массу потерь составляли раненные, «избитые дубьем, как собаки», то среди русских ратников, в особенности – ополченцев, было много убитых. Но, в буквальном смысле закрыв обветшалые городские стены своими телами, они отбили вражеский штурм.
Убитых и раненых, и своих и чужих, псковитяне принялись подбирать на поле боя еще с вечера. Все до единого дружинники Лесного стана во главе с Разиком и присоединившиеся к ним Степа и Ванятка со стрелецкими разведчиками разбирали завал, образовавшийся после взрыва башни. Они двигались от внешнего края завала, надеясь, что Желтку и Михасю все же удалось пробиться с боем прочь от подножья взрываемой башни. Вскоре к ним присоединились и дружинники князя Шуйского, отправленные лично князем на поиски двух героев, чьи действия во многом обеспечили победу псковской рати.
Через час тщательных поисков разведчики обнаружили Желтка. Переломанная пополам деревянная балка упала над ним шатром, прикрыв от основной массы камней. Желток дышал слабо, часть ребер у него были сломаны, голова разбита, но он был жив! Свои снаряды не убивают. Эта поговорка, или заклятие, очень часто будет подтверждаться в двадцатом веке, когда во время самой страшной из войн советские воины будут в критических ситуациях вызывать огонь своей артиллерии на себя. И в двадцать первом веке, на Кавказе, залп сверхтяжелых реактивных минометов, которым нет аналогов в мире, вызванный на себя десантной разведротой, уничтожит окруживших их боевиков, но не тронет российских разведчиков.
Бережно на руках унесли Желтка в княжеский дворец. Тщательнейшим образом обыскали все вокруг на десятки саженей, но Михася не обнаружили. Ни клочка одежды, ни ремешка или пряжки от амуниции. Только один расплющенный пистоль, изготовленный оружейниками Лесного Стана, подобрали дружинники совсем рядом с тем местом, где обнаружили Желтка.
– Ну что ж, – твердо произнес Разик уже глубокой ночью, когда при свете факелов каждый камень вокруг был перевернут и тщательно осмотрен. – Раз его здесь нет, значит – жив и обязательно отыщется! Ему не впервой.
Этой фразой он хотел убедить и себя, и остальных, и самого Господа Бога, что не может быть в этом мире столь вопиющей несправедливости, в результате которой должен погибнуть, сгинуть бесследно такой человек, как Михась.
Михась выплывал из забытья медленно и тяжело, словно из черного омута. Но там, на поверхности его встречал, все разгораясь, не солнечный свет, а острая пронизывающая боль. Михась застонал, попробовал пошевелиться. Боль ударила по правому плечу, руке, шее словно хлыстом. Михась судорожно изогнулся всем телом, пытаясь избавиться от этого хлещущего по нему хлыста. Он широко раскрыл глаза и увидел собой над ним земляной свод. Левой ладонью он ощутил под собой плохо струганные доски.
«Я в могиле? – отрешенно подумал Михась. – Почему ж мне так больно?» И тут он разглядел в этом давящем своде маленькое оконце, из которого лился тусклый сумеречный свет.
«Значит, я в какой-то землянке. Но почему не в больнице? Я же ранен. В псковских монастырях хорошие больницы, там умелые лекари, они спасут меня от этой боли, вылечат, как тогда, много лет назад, вылечил в своем ските отец Серафим».
Дружинник со стоном повернулся со спины на левый бок, попытался свернуться калачиком, как в детстве, чтобы хоть немного утихомирить боль.
«А может, я как раз в ските, у отца Серафима? – с внезапно и ярко вспыхнувшей надеждой на скорое избавление от страданий подумал он. – Там тоже был низкий потолок, лежанка из досок. А еще в скит приходила девушка, Анюта. Она тоже за мной ухаживала».
В его затуманенном сознании замелькали давно забытые смутные образы, сулящие скорое чудесное исцеление. Он нисколько не удивился, когда распахнулась не замеченная им ранее дверь напротив оконца и в землянку вошла Анюта. Она села на скамью напротив его лежанки, принялась долго, не отрываясь, молча смотреть на дружинника.
– Здравствуй, Михась, – наконец произнесла она.
– Здравствуй, Анюта.
– Ты узнал меня?!
– Конечно! Я же ждал тебя.
