Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Царь Василий по обыкновению своему сидел в тронном кресле и вид имел самый величественный. Первым же по уже заведённому обычаю ко мне обратился князь Дмитрий.

— Заставляешь ждать себя, Миша, — елейным голосом проговорил он. — Негоже опаздывать, когда государь зовёт.

— Звали меня к этому часу, — пожал плечами я, — вот я и пришёл.

— Всегда-то ты так, Миша, — тон князя Дмитрия был настолько приторным, что мне противно стало, — никуда не торопишься, всюду мешкаешь, с врагом договариваешься. Жигимонта из-под Смоленска под самые стены московские привёл.

Я знал о том, что он обязательно затронет эту тему и было мне чем ответить ему.

— Так развалилось воинство жигимонтово, как к Москве подошло, — сказал я. — Если бы не пошёл он на Калугу, так не было б в войске его Трубецкого со стрельцами.

— Князя Трубецкого я сманил! — тут же выпалил, перебив меня, князь Дмитрий. Значит, чуял силу за собой снова и расположение царя, раз позволял себе подобные выходки. — Не лезь к чужой победе своими руками, Миша.

— Я кровь лил от самого Клушина до Коломенского, — резко ответил ему я. — Ты же, Дмитрий Иваныч, всё в обозе норовил отсидеться, а после вовсе к Жигимонту перебежал. Кабы не начали мы бить ляхов, может так бы и остались вы с Трубецким при нём.

Нечего терять мне теперь было. Все победы мои перечеркнул князь Дмитрий. И так легко вдруг стало на душе, прямо как перед атакой, когда впереди враг, а наше дело правое. И скоро уже пойдёт пляска стали и будет не до мыслей и разговоров. Голова стала лёгкой, словно воздушный шарик, казалось, крутани шеей неловко, так она улетит.

— В предатели, перемётчики меня записать хочешь, Миша, — напустился на меня князь Дмитрий. — А не выйдет! Я да князь Трубецкой битву при Коломенском выиграли. Без нас бы тебе никогда ляхов с русской земли не погнать. Ты с Жигимонтом всё больше договариваться горазд, а не бить его!

Нечего мне было сказать ему на этот упрёк. Мог бы и оправдаться, что тогда иначе не выходило. Да только там-то князя Дмитрия с нами не было, а из Москвы всегда лучше видно, как надо было поступать. Да и Шеин подливал, наверное, масла в огонь гневным отписками о том, что случилось под Смоленском.

— Молчишь, — прошипел князь Дмитрий. — Нечего сказать тебе теперь против меня.

— Мише нечего сказать, — раздался вдруг голос князя Ивана-Пуговки, — так я скажу. Ты, брат, как из-под Клушина с сеунчем да пленными ляхами отъехал, так в войско не вернулся. Под Смоленском я кровь лил. Дважды на самого Жигимонта ходил. Раз с рязанскими да калужскими людьми, сам знаешь, шаткими да ненадёжными, а после и вовсе с татарами Кантемира-мурзы. Я воеводу ляшского Яна Сапегу из пистоля приложил так, что он до сих пор с кровати не встаёт. Так его лежачего и отвезли на Москву после Коломенского. Где ты был в это время, брат Димитрий? Хорошо на себя славу спасителя Отечества примерять, когда сидел на печи, как Илья Муромец, тридцать лет да три года, а после встал да всех спас вместе с князем Трубецким. Да только были те, кто все это время кровь лили за царя и Отечество, покуда ты сладко ел да крепко спал на Москве.

— Ах вот ты как запел, братец меньшой, — накинулся уже на него князь Дмитрий. — А не след тебе против старшего голос поднимать…

— Довольно лаяться, — осадил обоих царь, и князь Дмитрий тут же умолк, — не бабы базарные, но князья вы и братья мои. Как и Михайло родич наш и ему верю я без оговорок и оглядок. — Царь пронзил взглядом князя Дмитрия, ясно давая понять, что против меня говорить ничего не позволит. — Раз ты, Михайло, так хорошо с ляхами сговариваешься, то вот тебе новая служба. Получаем мы письма из литовских земель, и пишут нам оттуда, что рознь великая меж ляхами да литвинами с русинами наступает. Многие бояре литовские не желают себе королём Жигимонта, которого дважды у нас побили. А он ведь не угомонится теперь, снова пойдёт войною, битым уйти ему гонор не позволит. Вот и поезжай, Михайло, в Литовскую землю да уговорись с тамошними людьми, чтобы мир меж Литвою и царством моим был.

Это уже не опала. Это просто смертный приговор. Отправляться в Литву, недружественную Московскому государству, как снова подсказала мне память князя Скопина да и уроки истории, которые я помнил, со времён Ивана III если не раньше, и пытаться уговориться с тамошней магнатерией о мире с Москвой. Да это же просто утопия. Я ведь до Вильно не доеду, меня литовские воры прикончат раньше. Много людей с собой взять не смогу, да и не дадут мне много, а с малым отрядом шансов добраться до Вильно у меня почти нет. Да что там до Вильно, я даже до Невеля, за которым проходила граница между Московским царством и Великим княжеством Литовским, могу не доехать. Нарвусь на каких-нибудь лисовчиков, которые всё ещё орудуют то тут то там, и поминай как звали. А ведь навести их на мой отряд вполне может и князь Дмитрий — с него станется.

И всё же на пиру я говорил, что приму любую службу, и отказываться от своих слов не собираюсь. Раз хочет царь моей смерти, так тому и быть, да только принимать участь свою молча я не собирался. Снова на душе стало легко, как перед атакой, и я обратился к царственному дядюшке.

— А войско как же? — спросил я. — Кто воеводой будет теперь? Трубецкой или князь Димитрий? Они тебе навоюют, государь. Читал я в юности книгу как-то про Сида Гишпанского, так там король, когда Сида Кампеадорца от себя услал, проснулся от кошмара ночного. И снилось королю, что руку он себе правую отрубил.

Тут я врал царю причём врал безбожно. Вовсе не в какой-то книге читал я про это, а смотрел в старинном фильме-пеплуме про героя испанского народа «Эль Сид» с Чарльтоном Хестоном и Софи Лорен. Из всего фильма мне только и запомнились, что поединок Сида с другим рыцарем, когда Сид отбивался седлом от двуручного меча и эта вот сцена с просыпающимся в холодном поту испанским королём.

— Будет кому и без тебя войско повести, — ответил мне царь Василий. — Тебе же надо сделать так, чтобы не понадобилось оно хотя бы противу Литвы.

— Воеводы мои на пиру, — сменил я тактику, — наказ мне дали передать тебе, государь, что дворянству заплатить надобно. Иначе в следующий раз не соберём мы его для битвы.

Князь Дмитрий уже состроил такую рожу, что видно было хочет влезть с очередным ценным комментарием, однако царь ожог его таким взглядом, будто плетью через всё лицо перетянул. И младший брат его тут же сник и ничего говорить не стал.

— Будет дворянам оплата по свидетельствам окладчиков с Можайского смотра, — заверил меня царственный дядюшка. — А после войско распустить придётся по домам да на Окский рубеж направить. Ногаи да татарва покою нам не дадут. Да то уже не твоё дело, Михайло, ты собирайся в литовскую землю, поедешь новую службу править.

— Жена моя на сносях, — заявил я, — как бы дорогой не родила.

Даже моего профанского знания хватило на то, чтобы высчитать родит Александра не раньше февраля. Вот только государь вряд ли в этом понимает хоть что-то, для него это вообще тёмный и запретный лес.

— Суздаль снова за нами, — ответил он, — вот туда супружницу свою с матерью и отправь с Москвы. От суеты здешней отдохнёт, а брат мой меньшой их туда сопроводит.

Вот тут я зубами скрипнул. Я-то хотел их в своё поместье отправить, от греха подальше, но царь рассудил иначе. Александра с мамой становились его заложницами уже не в Москве, а в Суздали — вотчине Шуйских, которая после разгрома польского короля поспешила прислать весть о верности царю. И присматривать за ними будет сам князь Дмитрий, надёжней сторожа не придумать.

С тяжёлым сердцем подкинул я Кремль. Очень не хотелось мне выполнять царёвы приказы, да только никуда не денешься. Откажись, и это уже не опалой грозит — это натуральный бунт, и после у меня только две дороги останется. Или в узурпаторы на саблях и пиках ещё не распущенного войска или на плаху. Хотя до казни вряд ли дело дойдёт. Не станет царственный дядюшка меня вором объявлять, просто удавят потихоньку или отравят во второй раз, но уже с гарантией, так чтобы точно не выбрался с того света.