Иэн Бэнкс - Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)
– Линтер, – сказала я, садясь рядом с ним, – да ты присмотрись – это же дурдом, земля замутненного сознания. Здесь возник термин «гарантированное взаимное уничтожение». Они бросали людей в кипящую воду, чтобы излечить их от болезней. Они используют электрошоковую терапию. Народ, который издал законы против жестоких и необычных наказаний, убивает людей электричеством.
– Давай, вспомни еще о лагерях смерти, – сказал Линтер и моргнул, вглядываясь в голубоватую даль.
– Рая тут никогда не было. И никогда не будет. Но не исключено, что они прогрессируют. Ты отказываешь им в возможности подтянуться до нашего уровня. Ты оскорбляешь их, ты оскорбляешь Культуру.
– Ну, извини. – Он подался вперед, обхватив себя за колени.
– Единственный возможный для них путь выживания – тот, которым шли мы, а ты говоришь, что это все дерьмо собачье. Это менталитет беженца, и они не поблагодарят тебя за то, что ты делаешь. Они скажут, что ты сумасшедший.
Он покачал головой, засунув ладони себе под мышки и продолжая смотреть вдаль.
– Может быть, они пойдут каким-то другим путем. Может, им не нужны Разумы, может, им не нужны все эти новые технологии. Возможно, они создадут их сами, даже без войн, революций… одним пониманием, при помощи некой… веры. Чего-то настолько естественного, что нам это недоступно. Естественность – это то, что они еще понимают.
– Естественность? – громко спросила я. – Этот народ что угодно будет выдавать за естественное, они тебе скажут, что естественны жадность, ненависть, ревность, паранойя, бездумный религиозный трепет, страх перед божеством, ненависть к людям другого цвета кожи и тем, кто думает не так, как ты. Ненавидеть черных или ненавидеть белых, ненавидеть мужчин или ненавидеть женщин, ненавидеть геев – все это естественно. Пауки едят пауков, стремись быть первым, берегись стать хромой уткой… Черт, они настолько привязаны к своему пониманию естественности, что самые изощренные из них скажут тебе: да, страдания и зло естественны и необходимы, потому что в противном случае ты не смог бы почувствовать наслаждения и доброты. Они тебе объяснят, что любая из их дурацких прогнивших систем естественна и правильна, что они идут верным путем. Для них естественно то, чем они могут воспользоваться, чтобы драться за свой маленький вонючий уголок и сношать всех остальных. Они ничуть не естественнее нас, а амеба естественнее их, потому что она ближе к природе.
– Но, Сма, они живут в соответствии со своими инстинктами. По крайней мере, пытаются. Мы так гордимся тем, что живем в соответствии с нашими осознанными убеждениями, но мы потеряли представление о стыде. А нам оно необходимо. Даже больше, чем им.
– Что? – выкрикнула я, повернулась, ухватила его за плечи и встряхнула. – Что нам необходимо? Стыдиться наших осознанных убеждений? Ты с ума сошел? Да что с тобой? Как ты можешь говорить такие вещи?
– Послушай, я не хочу сказать, что они лучше. Я не хочу сказать, что мы должны пытаться походить на них, я только утверждаю, что у них есть представление о… о свете и тени, какого нет у нас. Иногда они одержимы гордыней, но им знакомо и чувство стыда; они могут чувствовать себя всемогущими победителями, но в другие моменты понимают, насколько они бессильны. Они знают, что в них есть доброго и что – злого, они признают и то и другое, они живут с обоими. У нас нет этого дуализма, этого равновесия. И… и неужели ты не понимаешь, что личности – мне (вышедшему из Культуры, знающему все возможности жизни) – жизнь не в Культуре, а в этом обществе может дать больше удовлетворения?
– Значит, ты считаешь, что… эта грязная дыра может дать больше удовлетворения?
– Конечно. Потому что тут есть… потому что она такая… живая. В конечном счете они правы, Сма. Не имеет значения, что многое из происходящего здесь мы – даже они – в состоянии назвать злом, важно, что оно происходит, оно здесь, поэтому стоит быть здесь, чувствовать себя частью этого.
Я сняла руки с его плеч.
– Нет, не понимаю. Черт побери, Линтер, да ты больший чужак, чем они. У них, по крайней мере, есть извинение. Боже мой, да ты просто настоящий религиозный неофит, да? Фанатик. Зелот. Мне тебя жаль, старина.
– Что ж, спасибо. – Он устремил взгляд на небо, снова заморгал. – Я не хотел, чтобы ты поняла меня сразу и… – он произвел какой-то звук, не совсем похожий на смешок, – я думаю, что уж ты-то не фанатик, да?
– Не смотри на меня таким умоляющим взглядом.
Я покачала головой, но злиться на него, когда он смотрел на меня так, не могла. Что-то во мне сдалось, и я увидела, как робкая улыбка украдкой скользнула по лицу Линтера.
– Нет, – сказала я, – я тебя так легко не отпущу, Дервли. Ты совершаешь ошибку. Самую большую в своей жизни. Лучше осознай, что ты в свободном плавании. Не думай, что пара косметических изменений и новый набор кишечных бактерий каким-то образом приблизят тебя к homo sapiens.
– Ты – мой друг, Дизиэт. Я рад, что небезразличен тебе… но думаю, что отдаю себе отчет в своих поступках.
Снова пришло время мне покачать головой, и я сделала это. По пути назад к мосту и из парка Линтер держал меня за руку. Мне было жалко его, потому что он, похоже, осознавал собственное одиночество. Некоторое время мы бродили по городу, потом пошли к нему домой – позавтракать. Он жил в современном здании неподалеку от гавани и рядом с массивным объемом городской ратуши. Пустая квартира с белыми стенами и почти без мебели. Вид у квартиры был бы совсем нежилой, не будь там нескольких поздних репродукций Лоури и набросков Гольбейна.
К концу утра небо затянуло тучами, и, позавтракав, я откланялась. Я думаю, он ждал, что я останусь, но мне хотелось одного – поскорее вернуться на корабль.
4.4. Бог велел мне[19]
{– Почему я сделал – что?
– То, что вы сделали с Линтером. Изменили его. Преобразовали.
– Потому что он меня попросил, – ответил корабль.
Я стояла на верхней палубе ангара. Я дождалась возвращения на корабль и только тут начала этот разговор через дистанционного автономника.
– И конечно, это не связано с вашим расчетом на то, что ему не понравится перемена и он вернется в материнское лоно. Не связано с тем, что вы пытаетесь ошарашить его человеческой болью, тогда как аборигены, по крайней мере, вырастают с нею и привыкают к мысли о ней. Не связано с позволением ему испытать физические и нравственные мучения; а когда он прибежит проситься обратно, вы посмотрите на него и скажете: «Ну а что я тебе говорил?»
– Откровенно говоря, нет. Вы явно верите, что я изменил Линтера в моих собственных целях. Это не так. Я сделал то, что сделал, потому что об этом просил Линтер. Естественно, я пытался его отговорить, но, когда понял, что его намерения вполне серьезны и он отдает себе отчет о последствиях (к тому же у меня не было никаких оснований считать его сумасшедшим), я исполнил его просьбу.
Да, мне приходило в голову, что ему может не понравиться такое уподобление землянам, но из его замечаний, когда мы с ним обговаривали все это, было совершенно ясно: он не ждет, что это ему понравится. Он знал, что это будет неприятно, но смотрел на это как на своего рода рождение или перерождение. Я считал маловероятным, что он настолько уж не готов к этому и будет настолько уж потрясен, что сразу же пожелает вернуться к своей генномодифицированной норме. Еще менее вероятным мне казалось – из-за этого он вообще откажется от идеи остаться на Земле.
Вы меня немного разочаровали, Сма. Я думал, вы меня поймете. Я уверен: тот, кто пытается быть безупречно справедливым и беспристрастным, не ищет похвал; но все же тот, кто ведет себя честно, а не руководствуется соображениями личного комфорта, может надеяться, что его мотивы не будут откровенно ставиться под сомнение. Я мог бы отказать Линтеру в его просьбе. Я мог бы сказать, что у меня эта мысль вызывает неприятие и я не хочу делать ничего подобного. Я мог бы построить адекватную защиту на одних только эстетических аргументах, но я этого не сделал.
На это есть три причины. Первая. Это была бы ложь с моей стороны. Я не нахожу Линтера более отталкивающим или отвратительным, чем прежде. Значение имеют его разум, его интеллект и состояние, в котором он находится. Физиологические детали по большому счету дело десятое. Конечно, его тело теперь стало менее эффективным, чем прежде, менее изощренным, более уязвимым, менее гибким по многим показателям, чем, скажем, ваше… но он живет на Западе в двадцатом веке и относится к экономически привилегированному слою. Ему не требуются отточенные рефлексы или ночное зрение острее совиного. Так что физические изменения воздействовали на его целостность как мыслящей личности в гораздо меньшей степени, чем ранее принятое им решение остаться на Земле.
Вторая. Есть только один способ убедить Линтера в том, что мы хорошие ребята, – это быть справедливыми и разумными, даже если сам он при этом и не кажется таковым. Если мы напустимся на него только потому, что он не действует так, как нравится мне или любому из нас, то тем самым укрепим его в представлении, что Земля – его дом, а человечество – родня.
