Олег Авраменко - Принц Галлии
Так что, Амелина, с начала следующего года мы будем жить в Тулузе. По идее, такое решение Филиппа вполне понятно и объяснимо. Женившись на Анне Юлии, он станет графом Перигора, Руэрга и Готии (вряд ли маркиз Арманд долго протянет), а значит, и главным претендентом на галльскую корону. Еще на прошлой неделе Эрнан говорил мне, что после смерти старого маркиза Филипп станет фактическим правителем Галлии и, естественно, не замедлит переехать в столицу своего королевства. Как видишь, он (то есть Эрнан) не ошибался, он вообще редко ошибается, когда что-то говорит.
Однако я подозреваю, что не только это обстоятельство побудило Филиппа поспешить с переселением, а еще немного поразмыслив, я пришел к выводу, что и остаться в Памплоне он решил не потому, что в Тарасконе вскоре начнется суматоха. Кажется, позавчера Гастон говорил мне, что это вызовет множество нелицеприятных толков, если госпожа Бланка поселится в Тарасконе — ведь она королевская дочь, и положение, в котором она окажется, будет для нее унизительным. А вот Тулуза — совсем другое дело. Ее переезд в Тулузу будет выглядеть совершенно естественно — она графиня Нарбоннская, пэр Галлии, разведена с мужем, а то, что она будет жить с Филиппом, это уже ее личное дело. Главное, что все приличия будут соблюдены.
Вот это, думаю и есть подлинная причина того, почему Филипп остается в Памплоне. Империал будет обустроен месяца через три, то бишь аккурат к нашему возвращению из Рима. Филипп же ни в какую не хочет расставаться с госпожой Бланкой — даже на один день, не говоря уже о трех месяцах. Надобно сказать, что он, похоже, свихнулся на ней. Эрнан утверждает, что это у него всерьез и надолго, и хмурится при том, мрачнее тучи становится. У меня создается такое впечатление, что Эрнан опасается, как бы Филипп не послал императора с его доченькой-сыночком к чертям собачьим и не женился на Бланке, благо она уже разведена… или к несчастью для Эрнана, она уже разведена — кажется, я понял, почему Эрнан был недоволен решением монсеньора Франциско де ла Пеньи и назвал его скоропалительным и неканоническим. Он попросту не хочет, чтобы Филипп с Бланкой поженились, не хочет терять лангедокских владений Анны Юлии. Если это так, то я решительно не согласен с ним. Госпожа Бланка такая очаровательная, такая прекрасная и умная женщина — только ты не подумай ничего такого. Я питаю к ней лишь искреннее уважение и глубокую симпатию, но люблю я только тебя, хотя ты.
Вот это Филиппово решение свалилось на меня, как снег на голову. Он спросил, останусь ли я с ним, а я еще не решил. Надо будет все взвесить, посоветоваться с отцом — только ты не обижайся на меня, если я все же решу остаться, ладно? Филипп сказал, что вся наша молодежь остается гостить у госпожи Маргариты по ее приглашению — и Эрнан, и Гастон, и оба д’Армандьяка, и Русильон, и кузены Сарданские, и Габриель де Шеверни… Вот он, бедняга, женушку нашел, чтоб ей пусто было! Она по-настоящему ненавидит его, смотрит на него так, будто в любой момент готова убить — я вовсе не шучу. Между ними что-то неладно, это я давно заметил. Я много раз спрашивал у Габриеля, что же произошло, но он все отмалчивался и только однажды спьяну сказал мне: „Все это кара за мое преступление. Жестокая кара. Лучше бы меня бросили в темницу“. И все, больше ничего, ни слова. Эрнан и Филипп тоже молчат, не говорят мне, какое же преступление совершил Габриель. А Гастон, похоже, сам в недоумении. Он говорит, что Матильду насильно выдали за Габриеля, но это еще не объясняет ее бесстыжего поведения. Всего ничего прошло со дня их свадьбы, а она уже напропалую изменяет ему — и не с мужчинами, а с женщинами. Представь себе! Гастон говорит, что Матильда с Анной Юлией два сапога пара, а Филипп и Габриель — товарищи по несчастью. Только Филипп относится к своему положению с юмором, а Габриель, бедолага… Мне так жаль его, Амелина, так жаль! Раньше я считал себя самым несчастным из мужей, но теперь понимаю, что это не так. Ведь ты любишь меня, правда? Пусть ты изменяешь мне, но ты любишь меня и не желаешь мне зла. Я тоже люблю тебя, очень люблю, и мне так хочется повидаться с тобой, я так по тебе соскучился, милая. Я бы с радостью уехал из Памплоны хоть сегодня, но пойми меня правильно, родная: в свите нашего дяди, герцога, я буду выглядеть белой вороной, ведь, повторяю, по словам Филиппа, вся наша молодежь остается гостить у Маргариты.
Ага! Мне пришла в голову одна великолепная идея! А что, если я приеду к тебе в ноябре, побуду с тобой две-три недели, а когда наша компания оставит Памплону и тронется в путь, я присоединюсь к ним уже в Барселоне и сяду вместе с ними на корабль. Как ты думаешь — так пойдет? По мне, это очень даже неплохая мысль, наверно, я так и поступлю. Только сперва надо посоветоваться с отцом и Филиппом, а еще с Гастоном — может быть, он согласится поехать со мной.
А впрочем, нет, навряд ли он согласится. У него свои заботы, он, к твоему сведению, тоже влюбился — правда, не в княжну Елену, а в графство Иверо, наследницей которого она стала после смерти своего брата. Только об этом — ни слова, ни полслова, Амелина. Никому, даже матушке. Дело в том, что твой брат (и это серьезно!) хочет развестись с Клотильдой, чтобы жениться на княжне Иверо. Без шуток! И Филипп (надо же!) намерен поддержать его. Он пообещал Гастону, что уговорит нашего архиепископа найти какой-нибудь формальный повод для расторжения брака. Только молчи, заклинаю тебя. Я украдкой подслушал их разговор, они не знают, что я что-то знаю об их планах. А когда я рассказал о подслушанном разговоре Эрнану, он сказал мне, что нечего тут удивляться. Филипп, мол, положил глаз на Наварру, собирается в будущем присоединить ее к Галлии, сохранив, впрочем, за Маргаритой титул королевы, так что твой брат, как граф Иверийский, будет ему на руку в этой его затее.
Скажу тебе откровенно, Амелина: у Филиппа непомерный аппетит к власти, гляди еще подавится. Небось, хочет прослыть вторым Филиппом Воителем, но, по-моему, он так и останется Красавчиком. Однако Эрнан со мной не согласен, он говорит, что Филипп прав, что все земли, где люди разговаривают по-галльски и по-французски, должны войти в состав Галлии, Великой Галлии. Не знаю, быть может, это и так, Эрнану виднее — я же в политике ничего не смыслю и ею не интересуюсь.
Вот, пожалуй, и все, Амелинка. Я закругляюсь. Надо успеть отдать письмо гонцу, который отправляется в Тараскон с распоряжениями Филиппа — так будет намного быстрее, чем посылать его с обычным почтовым курьером. А если я и забыл тебе что-то написать, то напишу об этом в следующий раз, и очень скоро.
Целую тебя, любимая, поцелуй от меня маму, нашего маленького сыночка, мою сестренку, обоих братиков — я всех вас очень люблю. Но тебя особенно — поэтому еще раз целую.
Твой Симон.P. S. Амелина, негодница! Я уже собирался отдать письмо гонцу, как тут явился Гастон и, так противно ухмыляясь, сообщил, что с этим же гонцом Филипп шлет тебе подарок — несколько прозрачных ночных рубашек. Ах, ты бесстыжая! А Филипп — нахал, каких мало. Постыдились бы оба, бессовестные!»
Глава LVIII
в которой Филиппа терзают сомнения, а Эрнан затевает очередное предприятие
Войдя в гостиную покоев Филиппа, Эрнан сразу же почуял что-то неладное.
Филипп и Гастон играли в шахматы; партия была в самом разгаре. Симон, полулежа в кресле, лениво наблюдал за игрой. Сам он в последнее время наотрез отказывался садиться за шахматный столик, ибо проигрывал всем без исключения, даже тем, кто чуть ли не впервые видел шахматные фигуры. Гастон советовал ему не принимать свои поражения близко к сердцу — дескать, это не столько от глупости, сколько от исключительной и достойной всяческого удивления невнимательности. Так что Симон сидел в сторонке, пассивно наблюдал за игрой и время от времени поглаживал пушистую кошечку Бланки, Марцию, которая вздремнула у него на коленях.
Увидев Шатофьера, Филипп рассеянно кивнул:
— Привет, дружище. Где ты пропадал все утро?
— Дела, Филипп, дела, — пророкотал Эрнан, громыхнул креслом, пододвигая его к себе, и всем своим весом бухнулся в него.
Марция испуганно мяукнула, соскочила с колен Симона и юркнула под диван.
— Полегче, друг, — укоризненно произнес Симон. — Что ты как с цепи сорвался?
Эрнан небрежно отмахнулся:
— Вот еще не хватало мне на цыпочках ходить ради спокойствия какого-то кота.
— Не какого-то, а кота Бланки, — уточнил Гастон. — И не кота, а кошки.
— Я ей под хвост не заглядывал… Кстати, я пришел огорчить вас.
Филипп так и подпрыгнул и уставился на Эрнана встревоженным взглядом.
— Что стряслось? — спросил д’Альбре.
— Я ненадолго покидаю вас.
Филипп облегченно вздохнул и расслабился.
— Ненадолго — это на сколько? — поинтересовался Гастон.
— Не больше месяца. Встретимся в начале декабря в Барселоне.
