Василий Звягинцев - Андреевское братство
Встать сейчас тихонечко, бочком, бочком, за угол – и… Она сразу не поймет, в чем дело, а когда сообразит, я уже и голоса ее не услышу. Самое неприятное и трудное – суметь не обернуться, когда тебя позовет слабый, задыхающийся голос. Дальше – проще. Убедить себя, что война есть война, будет не слишком сложно…
Я же определил, что в этом «хождении за три мира» главная задача – выжить самому. Остальное – как получится.
Я протянул Людмиле руку:
– Встать можешь?
– Могу. – Она, придерживаясь рукой за водосточную трубу, поднялась, медленно и осторожно, словно боясь что-то там внутри себя расплескать. – И идти смогу, если не очень быстро… – голос у нее был тихий, но ровный. – Вот как неудачно вышло, – она слабо улыбнулась. – Хочется думать – это не смертельно?
– Если не наповал, то, как правило, не смертельно. Пойдем потихоньку. Держись за мой ремень, а я тебя вот так придерживать буду. Ну, потихоньку…
Она обернулась.
– А там что?
За спиной у нас было тихо.
– Там все. Не по зубам вы себе цель выбрали. Кто бежал – бежал, кто убит – убит. Завтра из газет узнаем, что тут на самом деле случилось.
– Извозчика бы встретить, – прошептала Людмила, – он бы нас вмиг домчал. Так хочется оказаться в тихом, надежном месте, лечь, вытянуть ноги…
– Скоро ляжешь, – успокоил я ее.
Людмилу нельзя бросать еще и потому, что она теперь, наверное, единственная, кто знает подробности происшедшего. Ее нельзя потерять, думал я и в то же время видел, что никуда мы с ней не дойдем. Она слабела на глазах, ноги у нее начали заплетаться. А мы прошли едва один не слишком длинный квартал. Второго она не осилит, теперь это очевидно. Людмила закашлялась и стала обвисать у меня на руке.
– Сейчас, сейчас, это пройдет, – булькающим голосом прошептала она. Я на секунду включил фонарик и увидел, что крови на ее губах стало больше. Но все же не струей льется. Может, все действительно не так плохо?
– Подожди, присядь, я сейчас…
Мы стояли рядом с небольшим, но аккуратным особнячком, смотрящим в переулок тремя окнами. По местному обычаю на ночь они были закрыты деревянными ставнями.
Рядом с резной дверью под железным козырьком – глухие ворота и калитка с массивным кольцом вместо дверной ручки. Я потрогал ее, и калитка легко открылась. Мощенная кирпичом дорожка вела в глубь двора. Дом вытянут в длину, вдоль стены – открытая веранда. В самом ее конце – наклонная лесенка, еще одна дверь и окно, за стеклами которого подрагивает слабый желтоватый свет.
Стараясь ступать бесшумно, я вернулся за Людмилой.
Глава 21
Я подвел Людмилу к двери и сделал шаг в сторону, прижавшись спиной к теплой, обшитой досками стене.
Она постучала в окно. Несколько долгих секунд в доме было тихо, потом из-за двери раздался спокойный мужской голос:
– Кто там?
Ей не пришлось играть, и говорила она совершенно искренне, и голос звучал так, как надо:
– Откройте, пожалуйста, я ранена, я истекаю кровью… Помогите, ради бога…
Еще одна пауза, не слишком долгая, но Людмиле она должна была показаться бесконечной. Брякнул засов или массивный железный крюк. Дверь открылась.
На пороге стоял, с керосиновой лампой в одной руке и револьвером в другой, пожилой мужчина, одетый в темный стеганый халат.
Людмила держалась из последних сил но, увидев этого человека, а возможно, ощутив исходящее из дома тепло, начала оползать вниз вдоль притолоки двери.
– Спокойно, – сказал я как можно более мирным голосом и шагнул в круг света, держа перед собой открытые ладони. – Извините за беспокойство. Мы не причиним вам вреда. Женщина действительно ранена. Тяжело, в грудь. Я тоже, но в ногу. Нам нужна помощь. Хотя бы перевязка. Утром я найду врача.
Мужчине было лет около шестидесяти. Правильное умное лицо, твердо сжатые губы. Коротко подстриженные волосы с сильной проседью и совсем белые усы. Револьвер в руке не дрожал. Теперь он был направлен мне точно в солнечное сплетение.
– Ранены? Где? Кто вы?
– Во время перестрелки у посольства. Вы ее слышали, надеюсь? Мы ехали на автомобиле, в него бросили гранату…
– Просто ехали, и все? Говорите лучше правду. Вы кто – троцкисты или из тех, других? Почему пришли именно ко мне?
– Это долгий разговор. Если угодно, я расскажу все. Но помогите сначала хотя бы женщине…
– Нет, – ответил мужчина спокойно. – Я вам не буду помогать. Кем бы вы ни были. Меня теперь ничего не касается. Я бывший статский советник. В молодости служил в гвардии. Штаб-ротмистр, лейб-улан. Так что стрелять умею, имейте это в виду. Мой старший сын погиб на фронте в пятнадцатом году. Младшего расстреляли большевики в восемнадцатом. Осталась одна дочь. Я вас пущу, следом придут… не знаю кто, все равно, и увезут меня на Лубянку, за помощь врагам революции. Или наоборот. Уходите. Каждый сам хоронит своих мертвецов… Чем больше вы будете убивать друг друга, тем лучше. Уже неделю я с нетерпением жду, когда же начнется очередная Варфоломеевская ночь…
Голос его был настолько ровен и равнодушен, что я понял – уговаривать старика бессмысленно. Но и отступить уже не имел возможности.
– Зачем же вы вообще открыли? – спросил я.
– Дурацкие пережитки прошлого, как сейчас принято говорить. Подумал, вдруг действительно женщина, случайная прохожая, ранена шальной пулей. А тут вы… Опять обычная советская ложь и провокация.
Он сделал движение, чтобы шагнуть назад и захлопнуть дверь, не отводя от моего живота револьверный ствол. Он даже слегка придавил спусковой крючок, потому что изогнутый клюв курка шевельнулся и чуть приподнялся.
– Подождите. Все не совсем так, хотя вы и правы в главном. Мы не красные, не те и не другие. Я вам все объясню, но сначала помогите. Ей нужна перевязка, что-нибудь укрепляющее сердце, ну я не знаю… Положите ее где-нибудь, а я побегу искать врача. Есть же в вашем районе частнопрактикующий врач? Я вам денег дам, сколько угодно…
– Зачем мне ваши деньги? Когда я просил районного комиссара ЧК отпустить моего сына, взятого на улице заложником, он, знаете ли, не снизошел. Ну а я тоже не Христос…
Я мог бы сейчас отнять у него револьвер, даже убить, только зачем? Умножение зла, не больше. И старик по-своему совершенно прав…
Не знаю, уловил ли он мое душевное движение, но словно бы заколебался. Пробормотал что-то неразборчиво. По-моему – просто выругался.
– Вон там, видите – флигелек, – он указал стволом револьвера. – Замок там хлипкий. Сломайте его и заносите свою… даму. Если что – я ничего не знал о вас. – Еще помолчал. – Схожу посмотрю, что там у меня есть. Бинт, кажется, и йод. Не знаю…
…Людмила лежала на узком топчане, накрытом старым шерстяным одеялом, обнаженная по пояс. В углу, потрескивая, разгоралась буржуйка, старик стоял рядом и без любопытства смотрел на ее большие – в других обстоятельствах – весьма соблазнительные груди.
Я обработал края раны йодом, забинтовал как можно туже, израсходовав два больших рулона бинта. Я слышал, что, если пробито легкое, надо изолировать рану от доступа воздуха. Только, наверное, все это напрасно. Кровь из уголка рта у нее сочилась, не переставая. И пульс явно слабел. Но женщина пока оставалась в сознании.
Никаких сердечных средств, кроме настойки валерианы и ландыша, у статского советника, конечно, не оказалось, да и были ли они в это время вообще?
– Займитесь собой, – сказал наконец старик, – а я попробую найти врача. Живет тут неподалеку один, насколько я знаю, в сексотах не числится… Пока не вернусь, из флигеля не выходите. И в дом войти не пробуйте. Там только дочь, но у нее ружье, заряженное картечью. Простите, доверять вам не имею оснований…
Он с сомнением покачал головой и вышел на улицу. Я накрыл Людмилу ветхой, но чистой простыней, а сверху своим пиджаком.
– Интересный старик, да? – с трудом выталкивая слова, не только из-за раны, но и сжимающей грудь повязки, прошептала она. – А он ведь совершенно прав. Ему надо радоваться тем сильнее, чем больше нас подохнет. А он еще за врачом пошел. Но я ведь все равно умираю, да?
– Глупости. Вот придет врач…
– Да чем он мне поможет? Операцию ведь не сделает, а в больницу меня везти… побоится.
– Чего ему бояться? Скажет, что на улице раненую подобрал. А пока до ГПУ информация дойдет, мы тебя выручим. Лишь бы операцию сделали.
– Нет, не утешай меня. Так и должно было кончиться. Я сама виновата. Все-таки нужно было или отдать тебе фотопленку и отпустить подобру, или там же и застрелить. Ошибка в выборе цели. Все могло быть иначе. Я догадывалась, что ты подставка. Душа подсказывала – не связывайся. Не послушалась. Все и всегда пользовались энтузиазмом дураков. Сначала думала – дурак ты, потом поняла, что – я. А легла с тобой, потому что так захотела. Расслабилась впервые за… Не помню, год, два, больше… У нас хорошо получилось. Другие мужики здесь просто кобели. Быстрее, быстрее – и в сторону. Можно было все изменить. Не сдавать тебя, а наоборот… Бросить все и сбежать. С тобой. Ты денег хотел заработать? У меня денег много. На двоих на всю жизнь хватит. Идеи – плевать на все идеи. Я бы тебя уговорила, ведь правда?
![Василий Звягинцев - Андреевское братство [= Право на смерть]](/uploads/posts/books/110177/110177.jpg)
