Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— С тобой обойдутся, как с вором, — решительно заявил князь Дмитрий. — По слабому твоему здоровью после ранения в железо не закуём, — повторил он, — но в Москве будешь сидеть взаперти, покуда царь судьбу твою не решит.

— Я склоняюсь перед силой, — ответил Сапега, мигом обесценив всю тираду князя Дмитрия. — Но отчего князь Трубецкой не в железах, он такой же вор, как и я, если с вашей стороны глядеть? Дважды предатель.

— Я перешёл на сторону царя, — надменно ответил ему князь вместо царского брата, — и спас Отечество от ваших посягательств. Теперь Жигимонт не скоро посмотрит в нашу сторону.

— Mutare latera tempore non tradere, sedpraevenire,[1] — усмехнулся Сапега.

— Ты нас своей воровской латынью не пугай, — вспылил князь Дмитрий, — а не то велю, несмотря на слабость здоровья твоего, заковать тебя в железа.

Сапега с той же усмешкой выставил вперёд руки, как будто подставляя из для кандалов. Понимая, что проигрывает ему по всем статьям князь Дмитрий поспешил покинуть шатёр, чтобы ещё сильнее честь свою не уронить. Провожал его издевательский смех Сапеги.

— В железа, — скрипел зубами князь Дмитрий. — В тяжкие железа сукина сына заковать! Будет знать, как потешаться, воровское семя.

— Тем ты, Дмитрий Иваныч, совсем честь нашу уронишь, — осадил его я. — Он ведь и правда слаб, коли помрёт, так ославят нас на весь мир. Не хуже Грозного.

Князь Дмитрий понимал это не хуже моего, однако его явно глодало, что моральная победа в их разговоре осталась за Сапегой. Не любил такого князь, совсем не любил.

— Нам надо в Москву скорее возвращаться, — напомнил ему я. — Весть о победе царю донести.

— Я с князем Трубецким поеду, — кивнул князь Дмитрий. — Ты же пока при войске оставайся, Михаил, тут тебе самое место.

— Ты мне сейчас не указ, Дмитрий Иваныч, — снова осадил его я. — Пока пред государем не предстанем да ты не оправдаешься, ты сам и князь Трубецкой, воры, которых я должен в железо заковать да пред государевы очи доставить.

Как-то так оказалось, что при этих словах моих вокруг нас оказались лишь воеводы Бутурлины и Ляпуновы да мои выборные дворяне. Стрельцы Трубецкого сидели в своём лагере и особо не высовывались оттуда.

— Потому, — продолжил я, понимая, что наживаю себе смертельного врага, — вместе мы на Москву поедем с сеунчем к государю, а там уж как он рассудит, так и будет.

— Не рано ли ты стал зубы показывать, Михаил? — глянул на меня князь Дмитрий. — Их же и повыбивать могут.

Ничего я ему отвечать не стал, просто вместе со своими выборными дворянами и воеводами отправился дальше, оставляя князя Дмитрия вместе с Трубецким, двух врагов, старого и только что нажитого, за спиной. Может и опасно это, да только не сейчас. Сейчас у меня и без них забот по горло.

[1]Вовремя поменять сторону, не предать, а предвидеть (лат.)

Глава двадцать четвертая

По делам и награда

Мы въезжали в Москву триумфаторами. Даже после развала Тушинского воровского лагеря и бегства второго самозванца в Калугу не было такой радости, как сегодня. Жители столицы видели ляхов, стоявших в считанных вёрстах от Земляного города, самые отчаянные бегали поглядеть на них, а кое-кто даже наладил торговлишку с панами и особенно казаками да стрельцами, по широкой дуге обходя коломенский гуляй-город. Оно всегда так, кому война, а кому мать родная. Копеечка, она всегда карман согреет, а от кого получена, не так и важно.

Вдоль улиц, по которым ехали воеводы во главе, конечно же, с князем Дмитрием, Трубецким, который пустил своего коня по правую руку от царёва брата, и мной, скакавшим слева, стояли толпы народа. Нас вместе с младшими воеводами и выборными дворянами, скакавшими немного позади, приветствовали криками. В воздух летели шапки. Люди смеялись, обнимались, а сбитенщики и прочие лотошники бойко продавали свой товар, иногда наливая или насыпая в горсти страждущим и бесплатно. Такая радость сегодня была среди народа.

Правда крики не особенно радовали князя Дмитрия. То и дело он морщился, когда народ выкрикивал моё имя, а чаще просто «Скопа» или «Скопа московская», как прозвали меня. Царёв брат приветствовал всех, махал рукой, однако его как будто не особо и замечали. Всё внимание толпы было сосредоточено на мне. Все приветствия и крики были адресованы мне, и я отвечал на них, вскинув руку, улыбался в ответ, чем приводил князя Дмитрия в бешенство.

Не было с нами Якоба Делагарди. Шведский генерал педантично исполнил своё обещание и покинул наш стан сегодня утром. Вместе с ним ушли и ландскнехты, прежде служившие Яну Вейеру. Как и стрельцы Трубецкого они отступили в свою часть лагеря, отгородились наскоро собранными рогатками и приготовились принять бой. Однако никакого боя не вышло, к ним пришёл на переговоры сам Делагарди вместе с полковником Таубе. Длились эти переговоры не особенно долго. Умирать ландскнехты не желали, как и прорываться из-под Москвы непонятно куда, а потому их офицеры приняли не особенно щедрое предложение Делагарди.

— Я дал им слово, что подписав со мной и моим королём контракт они получат право свободного выхода, — сообщил мне шведский генерал. — А кроме того они будут служить моему королю в течение полугода в Новгородской земле.

Так мой друг сообщил мне, где пройдёт новый фронт войны. Ляхи и литовцы спешно покидали пределы России, преследуемые касимовскими татарами, вспомнившими о присяге царю Василию, однако на северо-западе теперь готово было вспыхнуть пламя нового конфликта.

— Крепкое подспорье ты получил сегодня, — произнёс я в ответ. — В Новгороде и на Ладоге оно тебе пригодится.

Тут Делагарди вытянулся во фрунт, словно новобранец перед строгим унтером, и выхватил шпагу из ножен. Я едва удержался от того, чтобы не взяться за эфес трофейного палаша. Однако Якоб явно не угрожал моей жизни. Он чётко отсалютовал мне, а после спрятал шпагу обратно в ножны.

— Драться вместе с тобой было честью для меня, Михаэль, — проговорил он по-русски.

— И для меня, Якоб, — ответил я ему по-немецки.

— Я без радости скрещу клинки с тобой, — добавил Делагарди. — Однако воля моего короля непреклонна. Царь Василий не пожелал исполнить обещанного, а значит мне придётся брать всё самому. Силой.

— И для меня не будет радости в той войне, — кивнул я.

Мы крепко обнялись на прощание, понимая, что если суждено нам будет встретиться, то уже под разные стороны поля боя.

Когда кортеж наш миновал Алевизов ров[1] и проехал украшенные двуглавым орлом Фроловские ворота, нас встретил сам царь Василий вместе с богатой свитой. Наверняка среди бояр, что сопровождали его, были и те, кто слал письма к Сигизмунду и на кого он рассчитывал, двигаясь с войском к Москве. Не один же рязанский воевода Ляпунов подбивал народ против царя, сам бы он ни за что на нечто подобное не решился без серьёзной поддержки на самом верху. Тех, кого по урокам истории из своего времени я знал, как Семибоярщину, однако никакого представления не имел, кто это были эти самые семь бояр и было ли их на самом деле семеро, а не больше или меньше.

Увидев брата, князь Дмитрий первым спешился, звякнув доспехом, который ни разу не бывал в деле. Мы с Трубецким не особенно отстали от него, однако у царёва уха князь Дмитрия снова оказался первым.

— Вот, государь, вернулся я к тебе с победой, — весело произнёс князь Дмитрий, — да ещё и в войске прибыток. Калужские стрельцы князя Трубецкого верно послужили тебе в битве с Жигимонтом и готовы и далее тебе служить столь же верно.

Трубецкой, тоже одетый в прочный панцирь, по которому не пришёлся вчера ни один удар ляшской сабли, низко поклонился царю.

— Прими меня, покаянного холопа твоего, государь, — проговорил он. — Служил я самозванцу, да опутан был колдовством жёнки его, Маришки, воровской жены, а брат твой глаза мне открыл. И после того я сызнова верный холоп твой, государь.

И снова низко поклонился царю.