Тренировочный День 5 (СИ) - Хонихоев Виталий

— Возможно, вам стоит сказать об этом мистеру Кулиджу, — заметила первая леди.

Президент, услышав замечание, спросил фермера:

— Каждый петух обслуживает каждый раз одну и ту же курицу?

— Нет, — ответил фермер, — на каждого петуха приходится много куриц.

— Возможно, вам стоит сказать об этом миссис Кулидж, — ответил президент.

Анекдот

Во дворе как обычно вечером сидели мужики. За деревянным столом, вкопанным рядом с подъездом склонились над шахматной доской четверо. Двое из них — Леопольд Велемирович и сосед со второго этажа, инженер Наколотов — играли. Еще двое — внимательно наблюдали за ходом партии. С ним вежливо поздоровались, кивнули головами, подняли кепку и обменялись рукопожатием, после чего снова погрузились в мир шахматных стратегий.

У самого подъезда к Виктору обратился деклассированный элемент и дворовой бич Женечка. Как интеллигентный алкоголик Женечка не мог позволить себе просто стрельнуть десятку до получки или там спросить «есть чё», хотя по внешнему виду Женечки было отчетливо понятно, что трубы горят со вчерашнего дня и если не принять мер по их погашению, то вскорости и сам Женечка вспыхнет и сгорит от белой горячки. Вот так, мучаясь между терзающей его потребностью выпить и желанием сохранить человеческий облик и общую возвышенность стиля — Женечка поприветствовал Виктора в стиле древнегреческих трагедий, воздевая руки к небу и закатывая глаза. Пеняя на общую черствость мира и огрубение нравов, отдаление человека от Бога и о том, насколько же далеки мы стали друг от друга в этом хаосе бытия, который…

— Короче, Склифосовский. — сказал Виктор: — могу только трешку занять, но чтобы с отдачей. У меня в этом месяце финансовая дыра в бюджете размером с твою голову, Жень.

— Трешку? Помилуй бог! — тут же обижается Женечка: — как вы, Виктор, могли подумать, что я смею выпрашивать низменную материальную помощь. У меня язык бы не повернулся! Не в деньгах счастье, Витя. И даже не в их количестве, как гласит пошлая поговорка. Нет, взыскую и алкаю я ценностей духовных, ибо цинизм и серость бытия выедают мне душу поедом, оставляя лишь пустую оболочку, а ведь когда-то я был человеком… пойло же это ужасное, этот зеленый змий, эта отрава — всего лишь способ на несколько минут унять тот экзистенциальный ужас бытия, что произрастает в душе каждого человека, хоть раз взглянувшего в пустоту Вселенной и понявшему всю суть одиночества существа разумного…

— Ну ладно, пятерку могу дать. — вздыхает Виктор, опуская на землю рюкзак и роясь в карманах: — но больше не дам! Говорю же, у меня теперь девушка есть, значит затраты вырастут, а я еще зарплату на новом месте ни разу не получал, не знаю сколько выйдет.

— Витенька. — грустно качает головой бывший интеллигентный человек: — вы не понимаете. Грусть моя скорее тоской называется, нежели грустью каковую все эти Онегины и Чацкие испытывали, у меня тоска как у Мцыри, как у звериного существа, знающего что есть где-то эта сладкая свобода, но вынужденного пребывать в оковах земной гравитации и этого бренного, ничтожного тела, на которое-то и в зеркало без слез лишний раз не взглянешь…

— Не нужна пятерка, так я пойду. — говорит Виктор, убирая бумажник в карман: — раз уж не понимаю я твоего экзистенциального кризиса раненной души.

— Погоди. Давай пятерку. — тут же меняет свой тон Женечка: — я после двадцатого верну, честно. Слушай, Вить, а у тебя есть чё, а? Трубы горят, а с деньгами ночью я даже одеколона не достану, а этот жид из пятой квартиры — он же втридорога возьмет за свое пойло. Мне и правда не деньги нужны… а у мужиков сейчас все сухо. — он кивает в сторону шахматного стола.

— Нету у меня ничего. — врет Виктор. У него в рюкзаке есть бутылка коллекционного «Арарата», подарок и приз от заведующего лагерем, но распивать такую драгоценность во дворе с местными алкашами он не собирается. Шибко жирно будет, и так он пятерку готов Женьке занять, пусть радуется. Где именно по вечеру он собирается свой нектар добывать, его, Виктора — не касается.

— Жаль. — сникает Женечка: — ладно. Давай пятерку, глядишь найду чего. А насчет девушки — соболезную. Сии нимфы нашего брата от пьянства честного только отвлекают своими прелестями. Вон Гоги Барамович на что видный мужчина и выпить любит, да только бутылку раскупорит как его жена зовет домой.

— Ну так Наташка — ого! — отвечает Виктор, доставая из бумажника смятую сиреневую купюру в пять рублей с надписью «Государственный казначейский билет СССР» и изображением Спасской башни Кремля: — она шутить не любит, коня на скаку остановит и дальше, как у классика. Лучше с ней не шутить, понимаешь. Ладно, держи пятерку, только с возвратом, смотри у меня… — он передает мятую пятерку в дрожащие руки Женечки, отчетливо понимая, что тот никогда не вернет эти деньги. Финансовые потоки проходили через руки дворового бича только в одну сторону, итальянского изобретения в дебет-кредит Женечка не понимал, считая его ересью и о своих долгах благополучно забывал примерно за месяц-другой. Однако следует отдать ему должное, в течении этого срока не беспокоил, хватало совести помнить, что занимал у человека и не отдал. После же память дворового бывшего интеллигентного человека и деклассированного элемента Женечки обнулялась, стирая долги как надпись мелом на школьной доске, раз и все, tabularasa, начинаем все снова.

— Счастливый ты человек. — не выдерживает Виктор, вскидывая свой рюкзак на плечо: — выпил и все. Некоторым людям так мало нужно для счастья.

— Не слушал ты меня, Витенька. — прячет купюру в карман брюк бич Женечка и вздыхает: — ну и напьюсь я сегодня как свинья, и что? Лишь немного это уменьшит мою боль душевную.

— Отчего это у тебя боль душеная? — вскидывает бровь Виктор, эта беседа начинает его занимать. Надо отдать должное дворовому алкоголику, собеседником он был отличным, идеальный собутыльник, на любую тему мог разговор поддержать. Богатый жизненный опыт и особый взгляд на мир, плюс своя особая манера общения — помогали ему «приседать на хвост» любой компании, которая рискнула бы откупорить бутылку любого напитка с градусом во дворе.

— Я же говорю — экзистенциальный ужас бытия. — серьезно отвечает Женечка: — у людей живущих в простоте своей и не поднимающих лица к небу, как свиньи, не замечающих ничего кроме своего желудка и похоти, желания купить болгарскую стенку и чешский хрусталь, да дачный участок с зеленым «Москвичом» — у них вопросов нет. А у меня есть. Я же знаю, что бог — умер. Только в отличии от Заратустры знаю, что сверхчеловек невозможен, потому как человек по натуре своей животной свинья, а разум его и душа тянут к небу, да только свиного в нем больше. Дарвин не знал, что не только эволюция есть, но и деэволюция, деградация. Человек прошлого был умнее, сильнее и величественней чем мы, Вить. Посмотри на атлетов древней Спарты и Греции, взгляни на остатки руин Римской Империи, поразись мысли Марка Аврелия и Платона, обмельчали людишки, обмельчали…

— Так ты бы не бухал, а книгу написал, как Марк Антоний. И жил бы так же. Согласно учению стоицизма. — советует ему Виктор: — если тебя что не устраивает в окружающей реальности — иди и меняй.

— Наивный ты молодой человек. — прищуривается Женечка: — впрочем, кто я такой, чтобы советовать. Каждому свое, а я, пожалуй, откланяюсь, потому как трубы горят. Еще раз благодарствую за пятерку, выручил, Вить. От души и сердца. Никогда не забуду.

— Угу. — кивает Виктор: — посмотрим. Бывай. — он заходит в темный подъезд, в котором почему-то всегда перегорали лампочки. Уж сколько раз покупали новую и вкручивали, чай электроэнергия государственная, народная, а значит бесплатная, чего ее экономить, пусть горит, освещает. Однако перегорали лампочки буквально через сутки, даже какая-то красная лампа, особо устойчивая, принесенная инженером Наколотовым с работы — и та перегорела, правда продержалась почти неделю, но все равно перегорела.