Михаил Шевляков - Тринадцать лет или Сибирская пастораль
Он посмотрел ей вслед с прищуром и улыбкой – и, вдруг, повернув голову, увидел Ксеничку. Она шла прямо на него, совершенно не замечая, очень грустная, промокшая, и это было совсем не дело. Он махнул ей рукой и окликнул, и она, наконец-то увидев его, улыбнулась – хотя видно было, что все равно осталась грустной – и быстро подбежала к нему под козырек. Стараясь не подавать виду, он стал расспрашивать ее о каких-то пустяках, чуть ли не об этом самом дожде, и она отвечала – часто невпопад, и было видно, что что-то ее не отпускает…
…Было так здорово, что она его увидела, но она совсем не знала, как сказать то, что очень хотелось. Может быть, он заметил, а может, догадался – потому что вдруг посерьезнел и сказал: «Ну-ка, признавайся…» И она, как на духу, рассказала ему о своем дне рождения, который не состоится, потому что из-за работы папе нужно срочно ехать во Владивосток, и он увозит туда и маму, и ее – как раз именно сейчас. Хотелось еще рассказать о том, что у папы какие-то ужасные проблемы на работе, что мама с папой, все чаще, громко бранясь, обсуждают папины снабженческие дела, что, по папиным словам, мама не знает удержу в тратах, и поэтому они тоже ругаются, и что ей так грустно от всего этого… Но вместо этого, совершенно неожиданно для себя, она вдруг сказала:
– А давайте вы сегодня ко мне в гости придете? Ну, как бы на день рождения?..
Он длинно затянулся сигаретой и, чуть помолчав, спросил:
– А твои мама с папой против не будут?
Ксеничка искательно посмотрела на него снизу вверх и быстро сказала, что мама пошла к подруге гадать на картах и до вечера не вернется, а поздно вечером – точно не придет и будет только с утра. Папа тоже придет со своей работы неизвестно когда, и… – она еще хотела сказать, что ей страшно вечером одной в квартире, и что можно будет взять мамины любимые чашки, а если Митя захочет выпить – папин графинчик и самые красивые рюмочки с золотым ободком – но замерла и просто посмотрела на него, снизу вверх…
…Она так смотрела на него – совсем еще по-детски наивно, и говорить «нет» было нельзя, а сказать «да» нельзя было тем более…
– Знаешь, – он щелчком отбросил подальше, в дождь, окурок, – у меня есть другой вариант… – Молча и с надеждой она смотрела на него. – Может быть нам посидеть с тобой где-нибудь?
– Правда? – она доверчиво глянула на него снизу вверх, изумленно и восторженно распахнув глаза.
– Конечно, правда. Куда ты только захочешь. Извини, я не приготовил подарка, но…
– А… а в «Гардению» можно? – прошептала она чуть слышно, заливаясь краской до ушей.
– Ну конечно! – он чуть усмехнулся. – Только давай зайдем домой, а то я в затрапезе.
– Пойдемте тогда скорее! Видите, дождь уже перестает! – она ухватилась за его руку как за спасательный круг, а дождь на самом деле и не думал заканчиваться, но столько счастья было в ее глазах и голосе, что он не стал возражать – и они пошли к дому…
Уговор был, что они переоденутся, и он зайдет за ней через час. Сам-то он только сменил китель на новый, «генеральского прямо сукна», как уверял его тогда старенький портной-правда, с тесноватым воротом, да сырую шинель на кожаный плащ. Хотя он и прибавил еще минут двадцать к запланированному часу, но все равно поспешил, и когда, спустившись, позвонил, то услышал из-за двери быстрый топот босых ног и спешное Ксеничкино «Сейчас, сейчас!» Усмехнувшись, он спустился чуть ниже, приоткрыл окно на площадке – холодные капли барабанили в железо подоконника, брызги летели на площадку – и закурил. Сигарета как раз заканчивалась, когда наверху хлопнула дверь, и раздался негромкий голос: – Я готова, пойдем?..
Да, такой он ее никак не ожидал увидеть. На ней было новое пальто – он знал такие, их шили из верблюжьих английских одеял – и новая шапочка, которая очень ей шла. Она подкрасила губы и стала казаться совсем взрослой и какой-то немного незнакомой.
Волнуясь – он и сам не ожидал от себя этого – он взял ее под руку, и они вышли на вечернюю улицу. Легко, одним движением, она распахнула зонт, и он, поднимая его вверх, подумал, что точно запутался бы в зонте и сумочке – а Ксеничка подумала, что хорошо бы успеть вернуть мамину сумочку на место, да и помаду тоже…
Она совершенно не знала, как вести себя в ресторане, тем более в «Гардении», казавшейся ей каким-то чудом света, и от этого совсем растерялась. А дядя Митя чувствовал себя совершенно спокойно. Как у себя дома, он провел ее к столику, чуть придерживая за локоть – она чувствовала жесткую кожу его ладони и то, что краснеет от этого ощущения, и видела, как из-за соседнего столика молодая женщина в черном платье посмотрела на них – на Митю, – и вдруг почему-то подумала, услышит ли он запах маминых духов, пробкой которых она мазнула себе шею – и покраснела еще сильнее…
* * *
До отъезда в этот уже ненавидимый Ксеничкой Владивосток оставалось совсем мало времени, и мама постоянно твердила, чтобы она «даже не думала простужаться». Сегодня мама велела спать под стеганым одеялом, но в квартире было тепло, а под этим одеялом и вовсе жарко, и Ксеничка, разметавшись, проснулась среди ночи – хотелось пить. Полусонная, не одеваясь, она пошла на кухню, шлепая по полу босыми ногами и натыкаясь сквозь полусон на углы и двери.
На кухне за столом сидели папа с мамой и снова то ли спорили, то ли ссорились.
– …Ну как ты не понимаешь! Ну что это такое – просто вынь да положь эти деньги, так что ли? Да как же ты не понимаешь, что сейчас нас трясут, как грушу?! – нервно говорил папа, он сидел спиной к двери и не видел, что вошла Ксеничка. Мама с некрасиво злым лицом схватила его за руку, чтобы он замолчал, и резко сказала Ксеничке:
– Чего ты не спишь? Немедленно отправляйся к себе! И не ходи босиком!
Папа тоже повернулся, и стало видно, что лицо у него все в бисеринках пота:
– Ксения, ну что за привычка такая!..
Воды расхотелось, но она упрямо налила себе в чашку из холодного чайника и стала пить. Все это время папа с мамой молча следили за ней и ждали, когда она пойдет спать и не будет им мешать. Под их сердитыми взглядами она допила свою воду и вышла, плотно прикрыв за собой дверь – и тут же снова начался их спор шепотом, становившимся все громче.
Вернувшись к себе, она посидела на кровати – сон пропал, – а потом, затолкав ненавистное одеяло в изножье, улеглась лицом к стене, обхватив руками поджатые к животу колени и натянув сорочку до самых щиколоток. Очень хотелось поплакать, и чтобы мама пришла, как приходила раньше – но Ксеничка знала, что сейчас мама не придет…
Когда папа ушел утром на свою работу, Ксеничка не слышала, но мама, словно извиняясь, сразу после завтрака потащила ее в магазин на Большую, в заветный кондитерский отдел. Но не хотелось ни леденцов, ни тянучек, ни даже шоколада, а хотелось, чтобы мама просто обняла и посидела рядом – а мама все говорила, говорила без умолку и совала ей в руки бумажные пакеты…
Дома все эти пакеты мама свалила на столе в комнате, стала разворачивать какие-то еще свертки, приговаривая непонятно: «Всей-то нашей радости сейчас – успеть в новом походить», – а ей было просто грустно. Сказав маме «я сейчас приду», она поднялась наверх. Захотелось попрощаться с ним, сказать, что уже завтра она уезжает, что будет скучать и надеется, что ее увозят ненадолго, сказать все – но его не было дома, и злая соседка сказала, что «когда будет – бог весть» и что «черти его носят». Стало совсем грустно. Она спустилась на площадку ниже и стала смотреть во двор, прижавшись к стеклу окна. По ногам тянуло холодом, но она, не замечая этого холода, не замечая, как от ее дыхания мутнеет стекло, тихонько шептала то, что так хотела сказать. Так хотелось, чтобы он сейчас пришел, но его все не было, и слышно было, как мама уже зовет ее через окно во двор…
* * *
Критическим взглядом он осмотрел свою опустевшую комнату, где за последнюю неделю бывал только изредка, а теперь вот и вовсе выходило с нею окончательно попрощаться. После того, как в обед он отправил большую часть своего нехитрого скарба на станцию, осталось упаковать только самую малость из вещей. Жалко было мотоцикла, который никак не увезти с собой. Как всегда, когда все сборы делались загодя, получилось, что осталась уйма времени, и вот теперь он сидел на кровати, понимая, что остается только закрыть полностью собранный чемодан, увязать новенький овчинный полушубок – и все. Откуда-то с кухни, от репродуктора, донеслись сигналы вечерних новостей. Машинально он посмотрел на часы и прикинул, сколько еще до отправления эшелона и что ему лучше сделать – выспаться прямо сейчас за всю эту неделю или оставить сон на дорогу и остаток вечера гульнуть. Но принять решение он не успел – из-за двери донеслись какие-то непонятные звуки, будто кто-то чуть слышно постучался и, кажется, всхлипнул.
Рывком поднявшись, он открыл дверь и замер на пороге – в коридоре стояла Ксеничка.
