Вильгельм Шульц - Последняя торпеда Рейха. Подводные асы не сдаются!
Война — преступление, которое не искупается победой.
Анатолъ Франс(Буэнос-Айрес. 1963 год)
Четырехмоторный реактивный «Дуглас-8» французской авиакомпании следовал по маршруту Буэнос-Айрес — Сан-Паулу — Париж. На посадку пригласили пассажиров 1-го класса. В небольшой, но очень пестрой группе людей выделялся один джентльмен в костюме из альпаки Сури цвета кофе с молоком и легкой проседью на висках. Выправка и походка выдавала в нем отставного военного. Возможно, даже инвалида войны, поскольку джентльмен не выпускал из рук трость черного дерева с увесистым набалдашником из желтого металла, который он постоянно прикрывал руками в перчатках виленевой кожи. Багажа у джентльмена совсем не было. К перемене мест он относился равнодушно, а взгляд человека, которого трудно чем-либо удивить, выдавал в нем заядлого путешественника.
На таможенном контроле джентльмен показал паспорт апатрида — лица без гражданства. Он оказался в полном порядке. Затем проследовал в зал ожидания. Дверь перед ним предупредительно открыл стюард.
— Вы летите в Париж? — поинтересовался на скверном французском сосед по креслу — человек с явно выраженными семитскими признаками, лысоватый и круглоголовый, когда пассажиры заняли свои места в лайнере. Суетливый и жизнерадостный, с короткой щеточкой усов, придававшей ему определенное сходство с 1-м фюрером Рейха, он выглядел довольно нелепо, но, вероятно, это его ничуть не смущало.
— В Париж, — ответил джентльмен в костюме из альпаки. — А потом в Цюрих.
— В Цюрих! — оживился сосед. — Я тоже лечу в Цюрих. Я родом из Цюриха!
— Это прекрасный город! — произнес джентльмен, переходя на немецкий. Если родом из Цюриха, то и нечего дурака валять. Разговаривать на этом уродском французском. Швейцарский немецкий тоже то еще удовольствие, но хотя бы не французский…
— Вы бывали раньше в Цюрихе?
— Да, знаете ли, мне много где случалось бывать за свою жизнь. Баварские Альпы — родина моей матери.
— Представляете, ни разу не был в Мюнхене! Не сомневаюсь, что и это прекрасный город. Вы — финансист?
— Да нет, скорее промышленник. Мой бизнес — шерсть. В последнее время она неплохо продается.
— По вашему костюму это можно было бы понять, — усмехнулся швейцарец — еврей. — Такой выделки альпаки днем с огнем не сыщешь…
— А вы — финансист?
— Как вы догадались?
— Ну, во-первых, потому что вы спросили, а потом родиться в Цюрихе и не быть финансистом — это просто как-то даже э-э… необычно, я бы сказал.
— Да, я руковожу подразделением в Swiss Credit? — не без гордости отметил швейцарец.
Самолет начал разбег, реактивные двигатели взвыли, и дрожь по плоскостям передалась на корпус.
— О боже! — выдохнул банкир. — Как же я боюсь этих самолетов.
Промышленник шерсти лишь слегка поднял брови.
— Говорят этот «Дуглас» преодолевает звуковой барьер. Как же давно я этого не делал…
— Вы служили в авиации?
— Мне случалось летать куда быстрее 1,12 Мах…
— Ну, тогда я спокоен, если со мной такой специалист… Мадмуазель! — Банкир окликнул стюардессу. — Принесите, пожалуйста, коньяку!
Швейцарец посмотрел на соседа, но тот сделал вполне определенный отрицательный жест. Другое дело — сама стюардесса… Ляжки у нее — что надо, вот умеют же некоторые бабы одеваться так, как будто они голые, хотя вроде бы и все тряпки на месте. А бар в 1-м классе, ну да, и что? Я вашего французского коньяка, что ли, не видел?
— Вы долго намерены пробыть в Париже?
— Пару дней, надеюсь… Если все сложится правильно. Дело-то там у меня не долгое, но хочется побродить по старым парижским улочкам, вспомнить боевых товарищей.
— Вы воевали в Париже? — удивился швейцарец.
— Я воевал больше на море, а Париж… Париж — это несколько прекрасных мгновений перед адом…
— Вы правы… Я успел покинуть Париж весной 40-го… Сколько же лет прошло… двадцать… три… И тогда мне тоже было двадцать три… Зачем вы в Цюрих? По делам?
— Ну да… Надо разыскать кое-какие счета, вообще привести дела в порядок…
— Вы получили наследство?
— Ну, можно и так сказать… Я опекун одного очень богатого молодого человека.
— Поздравляю…
— Ну с наследством если и поздравляют, то явно не в моем случае, я потерял жену и сына… почти.
— Почти потеряли? Это как?
— Жену потерял окончательно, а сын — сын… а, лучше не думать даже об этом. Он в хорошей клинике, может быть, даже в лучшей в Америке клинике, но мозг его уже, боюсь, не восстановится. Наркомания…
— Это ужасно… Молодежь просто с ума сошла… Что это вообще такое! Какие-то «Жуки», «Перекати-поле», хиппи… Знаете, что я скажу, вы, может, меня обвините в ретроградстве, но раньше такого не было… Это ж черт знает что! Мы преодолели такую страшную войну, думали, что теперь-то все будет наконец-то хорошо. Жить бы да жить, а вот прошло 20 лет — и молодые превращаются в каких-то зверей просто. То молодых убивали на войне, а теперь они убивают себя сами. Как бороться с этим?
— Это вы меня спрашиваете? Меня, который не смог уберечь сына от этого… — Шерстепромышленник задумался. — Да, по большому счету я утратил контакт с ним не вчера, и даже не позавчера… Надо было раньше думать, когда он с битниками еще связался, эта ублюдочная уорхоловская компания… Да что там я! Вон Мориссон[22] — контрадмирал и то…
— У меня дочь. Ей 16, она просто как с ума сошла с этими «Жуками». Оклеила все стены огро-о-о-омными портретами… Может, еще не поздно? — перебил сам себя банкир.
— Что не поздно?
— Попытаться наладить контакт…
— Увы, поздно. Я не смогу кататься с ним на «Фольксвагене» по городам и весям, и слушать тех же «Жуков», и горло драть. Может, я был бы даже и не против, но сын откажется. Он меня считает «фашистом» и противником мира. Хотя сейчас даже не уверен, что он сможет последовательно высказать свою позицию. Даже в отрицательном аспекте.
— Фашистом?
— Ну… а они всех военных считают фашистами.
— Сочувствую вам, герр… Да, мы с вами так и не познакомились. — Лурье. Франц Лурье.
— Диего Кальвадес, — отрекомендовался шерстепромышленник.
— Почему у вас фамилия испанская?
— Ну, потому что в Аргентине много всего испанского. Вон вы же тоже Франц, а не Франсуа.
Они засмеялись.
— Вы знаете, ваша история мне вдруг напомнила один случай… Я ведь руковожу подразделением номерных вкладов. Там чего только не насмотришься. Иной раз так замутят с шифровкой — а тут недавно затребовали один вклад. Старый, немецкий, еще аж 45-го года. Представляете, сколько там накопилось процентов за это время! И вроде все документы были, но они сломались на шифре. Конверт, в конверте бумажка небольшая, а на бумажке стихи… Я их даже заполнил…
Вспомни супругу и сына
Вспомни, где жили они
Вспомни корабль, на котором
Ты покидал этот мир
Вспомни, как тебя звали
(Это уже не секрет)
Только вот номер трамвая
Вычти — получишь ответ.
— Бред какой-то, — пробормотал дон Диего.
— Именно бред! Счет открыт на фамилию Нойман. Но получить деньги может только тот, кто наберет код из 38 цифр. Одни пытались тут — они прилетели из Восточного Берлина. Это по ним было видно. Двое — наверняка из «Штази», и как они только ни крутили эту бумажку, как ни пытались расшифровывать — глухо. Анаграммой, шифры разные подставляли, думали, ключ какой, там цифры вместо букв… Нет совпадений, и все тут! Естественно, после 3-го раза счет заблокировался.
— То есть даже, если некто докажет, что он Нойман, без кода доступа к счету он не получит?
— Да. Именно так.
— А к чему все это? — Диего слегка улыбнулся.
— Ну вы вот тоже супругу и сына упомянули. Да и корабль, наверняка же в Южную Америку ходят корабли…
— Суда…
— Что?
— В Южную Америку ходят суда. Корабли воюют. Или охраняют…
— А, ну извините, я не моряк…
— Да сейчас уже никто не моряк. Мир с ума сошел, сами же говорили. Ну а вот если вдруг придет к вам некто, кто сумеет правильно набрать шифр, что будет?
— Ну как что будет? Он станет владельцем пары десятков миллионов швейцарских франков.
— Но он же у вас заблокирован?
— Это автоматическая блокировка — снимается через 3 дня.
— А если опять не получится?
— Значит, опять заблокируется, но вы уже не сможете пытаться во второй раз.
— Знаете что, герр Лурье, мне очень понравилось это стихотворение. Оно написано, хотя и коряво, но с душой — это видно. Вы не возражаете, если я попробую этот счет вскрыть?
— Это может сделать любой, но только с первой попытки.
— Я навещу вас в Цюрихе.
* * *Диего Кальвадес покинул Орли не на такси, как можно было бы ожидать, а на автобусе, который его довез до остановки поезда RER-линии. И только от вокзала, уже в городе, взял машину. Он долго крутился по городу, проверяя, не сели ли ему на хвост ребята из «Штази» или «Ми-6». Вроде не сели. Хвоста нет. Тогда можно браться за дело. Дело состояло в том, чтобы встретиться с русским резидентом. Встреча была запланирована в ресторане «NATACHA», что в 17-м округе на улице Guersant. Несмотря на название, ничего русского в этом ресторанчике не было. Кухня и интерьер были исключительно французские.
