Андрей Посняков - Ладожский ярл
— Эй, хозяин! — заглянув в опустевшую кружку, крикнул Ирландец. — Что, ромейское вино уже кончилось? Кончилось? Не может быть! А что есть? Брага? Дюже хмельная? Ладно, давай тащи свою брагу, попробую.
Корчмарь Ермил Кобыла — мосластый, с вытянутым унылым лицом, и в самом деле чем-то напоминавшим кобылью морду, — самолично принес важному гостю изрядный кувшинец браги. Поставил на стол с поклоном:
— Пей на здоровьице, господине!
— Постой, — Конхобар придержал его за локоть, — сядь. Выпей со мной.
Ермил послушно присел рядом на лавку, выпил, почмокал губами, окидывая темное помещение внимательным, все примечающим взглядом. Корчма была пуста, как и всегда в это время, в марте-протальнике, и зимой-то редкий гость заглядывал сюда по пути санному, а уж раннею-то весною — и вовсе никого, оно и понятно: зимники таяли, а лед на Волхове-реке еще стоял, да был уж тонок, ни на ладье проплыть, ни по льду. Не было пришлого народу, не лето. Только в дальнем углу, у слюдяного оконца, сидели трое парней в грязных онучах. Парни пили бражку да жарко о чем-то спорили. Ирландец по привычке прислушался…
— А третьего дня Ноздрю убитым нашли. Без калиты, без пояса, в груди — нож агроменный!
— Шалят робяты…
— Да уж, пошаливают. Ране-то был у них за главного Ильман Карась, да сгинул, говорят, где-тось.
— Некому теперь и пожалиться, не варягу ж?
— Да уж… Был бы кто свой, а варягу все одно, как тут у нас… Вона как уехавши за данью, так и носа не кажеть.
Ишь как заговорили. Недобрая усмешка искривила тонкие губы Конхобара Ирландца. Стоило только Хельги уехать, как Ильмана Карася вспомнили, кровавого душегуба, на совести которого немало людских жизней. Года три уж, как лежит Ильман в лесах у далекой Десны-реки, пронзенный стрелою. Сгнили уж, поди, его косточки или растаскало зверье. Такого и не погребли — не заслужил лиходейством своим погребения, а эти ишь вспомнили Карася добрым словом. Нашли заступничка. А может… может, кто из них из его старой шайки?
Ирландец покосился на парней. Сидевший рядом корчмарь проворно наполнил брагой кружки.
— Молодец! — одобрительно хлопнул его по плечу Конхобар и, крякнув, выпил до дна. Ермил же лишь притворился, что пьет. Чуть пригубив, встал:
— Сейчас, господине, еще принесу, с блинами.
— Давай неси, — согласно кивнул Ирландец. Не очень-то он, правда, и хотел пить, тошно уже было от выпитого… А без браги — еще тошнее.
Корчмарь объявился быстро — в одной руке глиняная корчага, в другой — деревянная плошка с блинами. Сделав крюк, заглянул к парням, в дальний угол, хрястнул плошку на стол. Те удивились — не просили блинов-то.
— Тише языками трепите, — злобно зашипел корчмарь. — Иначе вырвут языки-то.
Ожег злобным взглядом притихших парней и, подхватив плошку, повернулся Ирландцу. Сел рядом — само радушие, аж лучился весь.
— Вот и блинцы, господине! Испробуй…
Один из парней пьяно погрозил ему кулаком:
— Ишь расшипелся тут. Набить, что ли, морду?
Он и набил бы, да удержали друзья:
— Что ты, что ты, Овчаре, то ж сам Кобыла!
— А по мне, хоть свинья.
— Сиди, дурень, не ровен час, услышит. То самого Карася дружка!
Парни притихли и, допив брагу, ушли. Ермил Кобыла посмотрел им вслед, пошептал губами:
— Овчаре, говоришь? Овчар… Ин, ладно, запомню. — Повернулся к столу ясным солнышком: — А за весну-красну выпьем?
— За весну-красну? — пьяно улыбнулся Ирландец. — А запросто! Наливай…
Корчемные служки проводили его до дому под руки, дорогу знали — не в первый раз уж вели. У ворот поскользнулись неловко, едва в сугроб не уронили важного господина, а уж в доме и свои встретили слуги, поволокли к крыльцу за руки, за ноги, заблажили радостно:
— А вот и господин наш вернулся!
Пропустив их, спустился во двор молодой светло-русый парень в синем плаще и варяжском безрукавном кафтанце — тиун-управитель. Корчемная теребень поклонилась ему в пояс искательно:
— Здрав будь, Найден-господине!
— Исчезните!
Найден бросил корчемным резану — на полпирога с мясом хватит. Выпроводив со двора, самолично запер ворота — вороватого народца хватало в Ладоге, глаз да глаз нужен. Полюбовался еще раз на мощеный двор — пусть и не самый большой в городе, да ухоженный его, Найдена, стараниями, да и хозяин неплох и не жаден — только вот в пьянство гнусное впал в последнее время. Уедет поутру на коне — в обрат принесут, грязного, еле дышащего. Вон и посейчас — орет в избе песни. Однако ж управителем на усадьбе куда как лучше, чем в артели у Бутурли Окуня. Тем более артельным сейчас и заняться-то нечем — кораблей нет.
Вздохнув, Найден поднялся по крыльцу и, прогнав челядь, вошел в жарко натопленную — хозяин не любил холода — горницу. Ирландец уже лежал на широком ложе, накрытый медвежьей шкурой. Увидев тиуна, осклабился:
— А, Найден… Что стоишь смотришь? Ты на меня так не смотри. — Конхобар погрозил пальцем. — Я вот… если захочу… возьму да спою тебе песнь поношения — глам дицин — от той песни покроется у тебя струпьями все тело, это я тебе говорю, Конхобар из Коннахта, бард и филид-песнопевец! Вот, к примеру, есть еще такая страшная песнь, песнь о разрушении дома Да Дерга. А еще знаю про древнюю колдунью Мее… Мее Да Эрге… И про Магн… Магн… Магн дуль Бресал… Нет, про нее не знаю…
Конхобар захрапел, уткнувшись лицом в шкуру. Осуждающе покачав головой, Найден вышел, плотно притворив дверь. Скорей бы уж вернулся князь — тогда хозяин быстро пьянствовать перестанет. И кто бы мог подумать, что такой умный человек, как Конхобар Ирландец, вдруг да возьмет и впадет в пьянство? Со скуки, видно. А может, и от тоски. Как бы сам-то Найден повел бы себя на чужой-то сторонушке? Никого у него тут нет, у Ирландца, а друзья — князь Хельги и Снорри — уж третий месяц в полюдье. Скорей, скорей бы вернулись на радость хозяину, а то он все один да один… Женить его, что ли? Впрочем, ему, кажется, хватает и гулящих девок. И даже не девок — вина да браги! Еще один хозяйский приятель заглянул намедни — христианин Никифор-монах. Взглянул на спящего, плюнул да и повернул обратно. Жаловался, спускаясь с крыльца, на других христиан — немного-то их в Ладоге и было — дескать, ренегатом его зовут, отступником за то, что в ирландском монастыре был, и дух святой с тех пор и от Бога-Сына происходящим считает, не только от Бога-Отца, но и от Сына. Великое дело! Ничего не понял Найден из этих рассуждений, да и вникать особо не собирался — уж слишком таинствен и всеобъемлющ был далекий христианский Бог, не то что свои, местные, — Велес, да Перун, да Ярило. Больше, конечно, Велеса почитали, многие — как бога-ящера. Вот и у Найдена на шее такой амулет висел — Ящер.
Сиди, сиди, ящер,
Под ореховым кустом.
Грызи, грызи, ящер, орешки каленые, —
направляясь в свою избу, напевал молодой тиун. Не услышал, как кто-то тихонько долбился в ворота. Хорошо, Прокса-челядин позвал:
— Стучат, господине!
Стучат так стучат.
— Отворяй малую дверцу.
Не глуп был Найден, очень не глуп, с новым местом быстро освоился. Знал — каждого встречать надобно по чину. А чин распознать просто: ежели боярин какой, аль из нарочитой чади кто, аль прочая знать — слуги впереди бежали, так в ворота барабанили, мертвого подымут. Тут-то уж поспешать надо было, отворять ворота во всю ширь, кланяться. А вот ежели так, как сейчас стучат, тихохонько, еле слышно, значит, не богат человечишко и не знатен, такой и подождать может, и ворота для него открывать не стоит, и малой калиточкой обойдется. Ее-то и отворил Прокса-челядин, впустив на двор неприметного мужичка — невысокого роста, но и не низок, скорее худой, нежели толстый, лицо узкое, как у хозяина Конхобара, морщинистое, смугловатое, похожее на отжатую тряпку, нос крючком, глаза под бровьми кустистыми — темные. Одет тоже не пойми как, вроде б и не плохо, но и не хорошо. Постолы кожаные, полушубочек овчинный, узорчатый пояс, плащик тоненький, грязно-синий, черникой-ягодой крашенный. Бедноватый, прямо скажем, плащик, зато пояс дорогой, не у всякого людина такой сыщется.
Войдя на двор, незнакомец, сняв шапку, поклонился Найдену, спросил сладенько:
— Дома ли боярин-батюшка?
— Почивать изволит боярин, — в тон ему ответил Найден. — Почто пришел-то?
— Говорят, князю нашему грамотные люди нужны: дань записывать да землицы обмерять.
— Нужны, — вспомнил тиун. — Так ты грамотен?
— А как же! Еще и по-варяжски могу.
— И по-варяжски… Это хорошо. — Найден потер руки. Нужны были Хельги-князю грамотеи-ярыжки, ох как нужны. Этакой стороной управлять, от Нево-озера до дальних весянских лесов — в голове все ли удержишь?
— Вот что, человече, — Найден задумчиво поскреб затылок, — боярин посейчас почивает, так что приходи-ка ты завтра.
