Валерий Елманов - Найти себя
– Ну да, оно тебе ныне и надобно лишь до утра. Знамо дело,– вновь раздалось непонятное.
– Ведь околею, и... грех на вашей совести будет, хозяюшка,– срочно ввел я в бой новый аргумент.– Разве можно душе христианской дать пропасть ни за грош?!
За дверями в течение бесконечно долгого для меня времени о чем-то мучительно размышляли, после чего потребовали:
– Чти «Отче наш».
Идиотское требование окончательно взбесило меня. А гимн богу Энки или гимны Заратустры ей не надо процитировать?! А то я могу. Как там у него? «К молитве снизойди, приблизься к возлияньям, что в жертву мы приносим, прими их для вкушенья, возьми их в Дом Хвалы»... А что – тоже молитва.
Интересно, в этой деревне все так забавляются с прохожими в час ночи? Нет, если бы знал эту молитву, то отнесся бы поспокойнее, но ни «Отче наш», ни Исусову[8] молитву, ни «Богородицу-деву», которая неизвестно чему радуется, ни прочее из требуемых от меня текстов я при всем желании прочесть не мог ввиду полного незнания.
Из божественного у меня в памяти имелось много чего. К примеру, учение древней Стои или понятия единого, возможного и необходимого сущего в изложении Ибн Сины. Даже о христианских направлениях я тоже мог бы поведать. Допустим, пять доказательств бытия бога Фомы Аквинского или учение о божественном озарении Бонавентуры.
Словом, всякого разного в голове хранилось изрядно, вот только связанного с православием – увы.
Не мое оно.
Я специализировался на зарубежной философии. Разве что если как следует поднапрячься – все-таки давно, еще на первом курсе дело было,– то смог бы припомнить Книгу Бытия, да и то лишь в аспектах ее сравнения с шумерским «Энума элиш».
А может, сказать ей о Световиде? Мол, я не сам по себе – волхв прислал. Хотя да, он же говорил о нем не упоминать. Ну и ладно – сам справлюсь. Но... не справился.
Краткий экзамен по «Закону божьему» был мною провален напрочь. Как результат, мне выставили в виртуальной зачетке жирный кол, выразившийся в том, что я был отправлен бабкой-невидимкой туда, откуда пришел, причем с ласковыми напутствиями лечь себе, яко подобает покойнику, и лежать тихохонько, а не лазить по ночам к православному люду.
При этом она еще и обзывала меня по-всякому, начав с какого-то опыря и заканчивая выходцем.
А завершила старуха свою гневную отповедь, преподав мне урок по знанию текстов Священного Писания, принявшись цитировать какой-то длиннющий кусок. Признаться, кроме часто повторяемых ею слов «боже, господи, всевышний» да еще «спаситель», я ни черта не понял, но героически выслушал, ни разу не перебив, поскольку к этому времени взял себя в руки.
Добиться, чтобы меня пустили на ночлег, было вопросом жизни и смерти, а потому все заморочки вредной бабуси следовало выдержать стоически, в надежде что старуха оценит мое прилежание.
«В конце концов, пусть себе тешится,– рассудил я.– Авось рано или поздно надоест, и тогда она меня пустит».
От нечего делать я стал подумывать, что на этой хате свет клином не сошелся – вон и другие стоят. Вот только собачий лай, то и дело слышавшийся вокруг – эдакий ленивый ночной перебрех на досуге, оптимизма не внушал. Там в случае неудачи мне дешево не отделаться, и разодранные джинсы, скорее всего, окажутся лучшим из всех последствий. Правда, говорят, что гавкающий пес не кусает, но не все же время он будет лаять. Найдет время помолчать и вдумчиво тяпнуть непрошеного гостя за вкусное местечко.
Опять же волхв – зря, что ли, он упомянул про крайнюю избу?
А потом до меня наконец-то дошло, почему бабка не хочет впускать меня в дом. Она же, дура старая, решила, что я – не человек, а покойник. Этот, как его, опыр. Тогда все понятно. Пускать в дом мертвеца, чтобы он выпил из тебя и прочих домочадцев кровь, и впрямь глупо.
Вообще-то додуматься до этой элементарщины надо было гораздо раньше, но, во-первых, после длительного пребывания на морозе у меня закоченело не только тело, но и мозги, то есть даже простейшие мыслительные процессы стали как-то изрядно тормозиться, не говоря уж о построении неких логических цепочек и ассоциаций.
Во-вторых, за всю мою двадцатитрехлетнюю жизнь мне ни разу не доводилось сталкиваться с подобными суевериями. Разве что в кино, но дешевые ширпотребовские ужастики из Голливуда на эту тему мне доводилось видеть последний раз лет шесть или пять назад – не охоч я до них,– и потому не сразу врубился в столь очевидные вещи.
Теперь возникал извечный русский вопрос: «Что делать?»
По доброй воле открывать дверь она не станет, значит, остается... выломать ее? Я отступил в сторону и оценивающе оглядел крепкие бревнышки, из которых она была сложена. Та-ак, основной крепеж на поперечинах, которых всего три. Если попытаться...
Хотя да, скорее всего, точно такой же крепеж и с внутренней стороны.
А может, с разбегу взять?
Я посмотрел вниз, на порожек, который отсутствовал, и впал в окончательное уныние. Тут тоже никак. Если бы она открывалась вовнутрь – еще куда ни шло, хотя и там проблематично – навряд ли у нее простая щеколда или крючок. Судя по боязливости, хозяйка непременно обзавелась внушительным засовом. Но пускай. Можно было бы попытаться снести и его. Однако дверь открывалась наружу, а потому жалкий остаток сил следовало приберечь на что-то более рациональное.
Оставалось последнее, оно же первое – уговорить, а для этого вначале убедить старуху в том, что я не упырь, а вполне нормальный человек. Так, чего у нас там боятся приличные американские вампиры? Чеснока? Отпадает. Я бы сжевал не только дольку, но и целую головку, да кто мне его даст? Опять же нет наглядности – она там, а я тут. По той же причине отпадал и демонстративный поцелуй серебряного креста. Следовательно, нужен принципиально иной вариант, предполагающий не видео, а аудио.
Ага, кажется, есть.
Дождавшись, когда бабка прервется, я гордо заявил:
– А известно ли тебе, что у выходцев даже выговорить божье имя не поворачивается? – И тут же принялся громко и отчетливо зачитывать...
Ну да, на самом деле таких молитв не имелось не только у православных, но и у католиков с протестантами, да и вообще во всем христианском мире. Так сказать, личный экспромт с употреблением всех старославянских слов, которые удалось припомнить. Но главным в ней было именно то, что через каждое слово я упоминал Христа, бога-отца, богородицу, ангелов, херувимов, серафимов и прочих обитателей небес.
Получалось нечто похожее на режиссера Якина из гайдаевской комедии, причем с примесью фразеологических оборотов из философских учений и... русских народных сказок:
– Аки-паки, господь наш всемогущий, яко богородица вездесущий, поелику иже херувимы на небеси, и Христос возрадуется, ибо бысть довлеет слово всевышнего, тако же и архангелы с серафимами, ибо куща огненная есть по божьему повелению и Христа хотению. Встань предо мною, спаситель наш, яко лист перед травою, да защити и согрей раба своего и плащаницей своей укрой его от идолов пещеры, и идолов рода, и идолов театра...– Сюда же, до кучи, я приплел то, что помнилось из гимнов Заратустры, с которыми так увлекся, что под конец завопил: – Хвалю хвалу, молитву, и мощь хвалю, и силу Ахура-Мазды светлого и преблагого!
– Это какой же Ахуре ты молишься? – настороженно спросили меня.
Я опешил. И впрямь как-то не того, погорячился. Но холод меня вдохновил, и я вывернулся:
– Архангелу, неужто не понятно?
– А-а-а,– понимающе протянул голос.– Ну чти далее.
И я вновь со спокойной душой зарядил что-то из «Авесты».
Слушали меня внимательно. Это вселяло надежду – значит, есть шанс прорваться в тепло. К тому же мороз продолжал крепчать, что вдохновляло куда сильнее. В порыве творческого энтузиазма я припомнил еще один фильм и, призвав на помощь своего коллегу по имени Хома Брут, вообще залился как соловей:
– Блаженны непорочные, ходящие в нощи в законе господнем, блаженны страждущие, ибо их есть...
Разумеется, дословно цитировать мне было не под силу, но оно и не имело значения. Главное – нужная тональность, а там...
«Лепи, лепила, пока лебастра есть», как говаривал приятель моего детства Генка Василевский. В конце концов, передо мной – в смысле за дверью – не поп, не дьякон, не монах и не патриарх, а простая русская крестьянка, которые были в то время темными и дремучими.
– И крещусь, гляди внимательнее,– добавил я напоследок, не забыв произнести традиционное «аминь».
– Уж я и не знаю,– задумчиво отозвались за дверью.– А можа, тебе в другую избу попроситься? Вона хошь у Миколы Дятла али прямиком к старосте нашему, Ваньше Меньшому.
Я вновь призадумался. И впрямь свет клином на этой бабусе не сошелся. Но в полвторого ночи навряд ли старухины соседи встретят меня тепло, трепетно, с лаской и обожанием. Скорее всего, повторится та же самая картина, только с одной неприятной разницей – весь разговор придется начинать заново, а времени и без того о-го-го.
