Юрий Корчевский - Ушкуйник
— Тогда давайте наляжем.
Рыбаки снова взялись за вёсла. Вскоре гладкая поверхность реки покрылась рябью, поднялся боковой ветер. Гребцы дружно встали и начали поднимать парус. Скорость возросла, но кормчему приходилось туго: чтобы двигаться вперёд, ушкуй приходилось вести галсами — вроде ломаной линии. И лишь когда прошли крутой поворот реки, ветер стал дуть в корму. Тучи сзади тоже надвигались быстро, вдали погромыхивало.
— Давайте-ка ребята, наляжем!
Передохнувшие рыбаки уселись на вёсла. Кораблик пошёл заметно быстрее. Ветер усиливался, и из ровного перешёл почти в шквалистый. Рыбаки бросили грести, ход и так был великолепный. У носа вскипали белые буруны, брызги падали на палубу.
— Глядите — дождь!
И в самом деле, было видно, как из тёмной тучи сплошной стеной лил дождь. Ливень приближался медленно — всё-таки ветром ушкуй гнало сильно. Теперь все с тревогой поглядывали на парус — выдержит ли?
Вдали показались стены Хлынова. Но наступал вечер, стало темнеть. Сверху закапали редкие крупные капли.
— Всё, шабаш! Пора судно на прикол ставить. Михаил чуть не выругался. Город-то вон он!
Однако рыбаки дело своё знали. Опустили парус, мощными гребками загнали ушкуй в небольшую заводь, в которой кораблик даже не весь поместился. Добрая четверть корпуса торчала в самой реке.
— Суши вёсла!
Рыбаки уложили вёсла на палубу, накрылись холстиной. И тут ливануло! Дождь обрушился стеной. Ливень был такой, что в трёх шагах ничего не было видно. Михаил вмиг промок.
Да, верно рыбаки сделали. Мимо, по стремнине, несло чью-то ладью с разорванным парусом. Гребцы отчаянно пытались направить её к берегу, в укрытие, однако шквалистый ветер отжимал судёнышко к чужому берегу.
— Припоздали ребята! — едва расслышал Мишка.
Он уселся на корме рядом с Павлом. Ударил раскат грома — все втянули головы в плечи; затем глаза ослепило вспышкой молнии. Она ушла в землю совсем недалеко. А уж потом по палубе застучали градины.
Шёл град недолго, но после него похолодало. Шквальный ветер стих, ливень прекратился. Выбравшись из-под укрывавшей их холстины, ушкуйники и рыбаки увидели, что палуба покрыта градом сплошным покровом в ладонь толщиной.
— Повезло, что ушкуй в заводь поставили, да парус вовремя убрали, иначе — быть беде, — сказал Павел.
Пришлось всем ночевать на ушкуе. Поскольку костёр было не развести — ведь всё вокруг сырое — и сухостой, и валежник, — все продрогли. И, едва рассвело, рыбаки сели на вёсла.
— Погреемся, ребята!
Мощными рывками они погнали ушкуй к Хлынову.
— Вот спасибо, мужики, даже не знаю, что бы я без вас делал.
Михаил отдал рыбакам два топора и сверх того — моток верёвки, что приглянулся старшему. Он был рад, что всё закончилось относительно благополучно. Да, люди убиты, но не он тому виной.
Наняв подводу с возчиком и амбалов с пристани, они погрузили товар, и Михаил отправился в лавку. Однако, подъехав, увидели, что та заперта. Что за чёрт? Солнце уже встало давно, а обычно Аникей появлялся в лавке рано.
Мишка нащупал в потайном углублении запасной ключ, отпер лавку, и, перетаскав тюки, свалил их грудой в углу. «Потом разберусь, сейчас ушкуй разгружать надо». И ещё четыре ходки на подводе сделал, пока ушкуй не опустел.
Он рассчитался с возчиком медяками, что нашёл в оловянной кружке под прилавком, и уселся на узлы, раздумывая — разложить товар и идти домой или сразу домой — поесть по-человечески да переодеться.
В лавку заглянул прохожий, давний покупатель.
— Доброго здоровьичка, Михаил!
— И вам того же.
— Ты что же на отпевание и похороны не идёшь?
— Кого хоронят-то? Прости — я только что из Нижнего, новостей не слыхал.
Прохожий посмотрел странно.
— Так Аникея же с супружницей!
— Как? Что ты сказал?
Мишка не сразу понял смысл сказанного.
— Раб Божий Аникей с женою преставились третьего дня. Пожар в доме у них случился, изба сгорела. Гробы даже закрыты — смотреть на обгорелые останки жутко!
Прохожий ушёл, а Мишка сидел в состоянии прострации, не в силах переварить услышанное. То-то лавка была заперта! А он так спешил рассказать Аникею, какое трудное выдалось плавание и как он всё-таки сумел сохранить ушкуй и товар.
Мишка собрался. «Всё потом решу — и что с ушкуем делать, и как с товаром поступить. Надо срочно домой, переодеться в чистое и — в церковь. Купец для меня много сделал — в люди вывел, торговать научил».
Мишка помчался домой, и, едва обняв деда с бабкой, быстро переоделся.
Бабка вытирала углом платка глаза:
— Слышал, небось, горе-то какое?
— Сказали люди уже. Вот — в церковь тороплюсь. На отпевание да похороны не опоздать бы.
Успел. Вокруг двух закрытых гробов ходил батюшка, читая молитвы, на клиросе пел церковный хор. Похоронили купца с женою рядом. Вместе жили, вместе в сыру землю легли. Мишка даже всплакнул.
Когда пришёл домой, упал на постель и стал думать. Что за невезуха, чёрная полоса? Сначала — разбойники, теперь — смерть купца. Что делать, как дальше жить?
Всю ночь Мишка уснуть не мог: вспоминал купца, его было жалко до слёз, и решал, как ему быть дальше. Детей и родни у Аникея не было, на лавку претендовать было некому — можно и дальше самому торговать. А уж это он умеет.
Церкви десятину продолжать платить будет, в управу — сколько положено. Только с товаром как быть? Большую партию товара завёз Мишка, но ведь всё равно когда-нибудь он закончится. Тогда что? Лавку на ключ и снова за товаром? Плохо.
Павел, кормчий, положим, согласится под Мишкой ходить — ушкуй-то купеческий. Правда, прав на судёнышко у Мишки не было никаких. Так ведь и у Павла тоже их не было. И жить Павлу на что-то надо. Команду новую он и сам подберёт. В лавку найти бы кого-то, только сложно с этим. А если невольницу бывшую, Лизавету поставить в лавку торговать? Считать-писать она умеет. Не торговала, правда, никогда — так подучить можно, месячишко вдвоём в лавке торговать. Мишка и сам когда-то не умел — так научился. Одно смущало — не принято на вятской земле женщине за прилавком стоять. Считалось — не бабье это дело. Ну так в Великом Новгороде ещё и не такая вольница. Женщины на улице простоволосые ходят, на вече голос наравне с мужчинами имеют и даже — страшно подумать! — в Посад избираются. Мишка слыхал об этом в Нижнем на ярмарке. А чем Лизавета хуже новгородок?
Утром он вскочил, умылся и — к кормчему.
— Слыхал, Павел, новость горькую?
— Слыхал. На отпевание не успел, а нам похоронах был. Нешто ты меня не видел на кладбище?
— Прости, Павел, не до того было. Как дальше жить думаешь?
— Сам не знаю.
— Я знаю. Всё остаётся по-прежнему. Набирай потихоньку новую команду. Ты людей знаешь, абы кого не возьмёшь. Так же ходить за товаром будем, только платить тебе и команде за работу отныне не Аникей будет, а я.
— Хм, а сможешь?
— Постараюсь.
— Ну, смотри, Михаил. На ушкуе со мной вместе пять человек, и за каждым — семья, рты голодные. Не шутка! Жалованье с тебя спросят. Проторговался али с прибылью — не наше дело. Мы своё сделали — плати.
— Не сомневайся во мне — вот тебе моя рука. И они пожали друг другу руки.
Важное дело удалось неожиданно быстро. Он думал, что Павла придётся долго убеждать, уговаривать, и то — Мишке четырнадцать, а Павел уже старик почти, ему под сорок, небось.
А теперь — домой. Есть хотелось до ужаса. Он даже не помнил, когда в последний раз ел. Уплетая горячую лапшу на курином бульоне, он спросил Лизу:
— Тебе у нас нравится?
— Лучше, чем у башкира. Ты не обижаешь, не бьёшь, кормишь досыта, я сплю в избе, а не в сарае. Чего же ещё желать?
— А в лавку, торговать — хочешь?
И замер сам с ложкой у рта. Лиза — холопка купленная. Он ей приказать может. Но одно дело — работать из-под палки, другое — с желанием. Михаил ведь за товаром уезжать будет, присмотра за лавкой нет. Будет от работы отлынивать или, того хуже — заберёт выручку, и поминай как звали. Велика Русь, с деньгами где хочешь жить можно.
— Не пробовала я, боязно.
— Я покажу. Одевайся, пойдём.
До вечера они раскладывали новый товар. Михаил объяснял Лизе, как каждая ткань называется, сколько аршин такой ткани стоит.
— Ой, я и не запомню сразу!
— Ничего, если очень надобно будет — запомнишь. Я завтра торговать буду, а ты приглядывайся.
Весь следующий день Мишка торговал сам. Покупатели, прослышав о новом товаре, шли один за другим. Он показывал Лизе, как отмерять ткань, называл цену. Девчонка сметливая была, за то — батюшке её спасибо, научил дочь грамоте и счёту. Что не запоминала — записывала.
На следующий день Лиза уже отмеряла ткани сама — Мишка только наблюдал да деньги брал. Понемногу осваивалась Лизавета. Дивились покупатели девушке за прилавком, но уж больно улыбчива да обходительна та была. Поговорили на торгу о девчонке в лавке да и приняли это как должное.
