Димыч - Последний князь удела
Волнения в городе улеглись. Основную часть налога внесло четыре семьи крупных угличских купцов, остаток разделили на всех посадских пропорционально размерам их подворий. Всем малоимущим, тем, кому оказалось не под силу внести свою долю, выдали беспроцентную ссуду из удельной казны. Несмотря на ворчание Тучкова, потери оказались не особенно крупными, всего около ста рублей. Так что приезд сборщиков запросных денег обошёлся нам, можно сказать, малой кровью.
По отъезду московских чиновников из города устроили званый пир. Из всей угличской верхушки отсутствовал только Самойла Колобов.
— Сын у него кончается, вот и не пришёл. Ты уж отпусти ему вину, княже, — попросил за городского приказчика Бакшеев.
— Кто ж при смерти из Самойловых чад?-
— Старший, Пётр, — вздохнул Афанасий.
— Пётр? — известие меня поразило. — Голова потешного войска? Я ж его три дня назад видел в полном здравии? Чем же он занемог, на нём же, быке здоровущем, пахать можно?
— От срамной болезни помирает, — понизив голос до тихого шёпота, промолвил мой советчик по военным делам. — Оттого и тебе не сказывали, не хотели срамить молодца и отца его.
— Сейчас же навестим Петра, — твёрдым голосом сообщил я своему ближнему окружению.
Во двор Колобовых я пришёл пешком вместе с Баженкой Тучковым, благо было до него меньше ста шагов. Командир моего экспериментального войска лежал под образами бледный, покрытый испариной, и читал тихим голосом молитвы.
— По малой нужде сходить не могу, словно вострым ножом режет, оттого лихоманка меня трясёт. Чую, не жить мне на белом свете, — чуть не плача, жаловался парень нашему доморощенному лекарю.
Собственно, по этим симптомам диагноз угадывался сразу. Как лечить венерическую болезнь без антибиотиков я не знал. Баженка же дело пропащим не считал. Он послал за травницей и велел греть воду и готовить лохань.
Старый Колобов сыну совершенно не сочувствовал.
— Господь посылает наказанье за грехи твои, — наставительно выговаривал он великовозрастному отпрыску. — Мало тебе дворовых девок-холопок, да вдовиц посадских, так ещё и к гулящим бабёнкам ходить повадился. Вот и получил ты воздаяние за блуд окаянный.
— Я ж по дурному интересу, с любопытства, — стонал двадцатилетний здоровяк. — Про них сотоварищи такое сказывали, самому разузнать захотелось.
— Вот теперь узнал. Коли оправишься от болезни, самолично тебя батогами пороть буду, — мрачно пообещал сыну Самойла.
— У нас в городе гулящие бабёнки объявились? — в свою очередь поинтересовался я у Ждана, отойдя от лежанки больного.
— Угу, на торгу ошиваются, — признал мой воспитатель. — Как торговля в городе развернулась, так и блудницы появились.
— Давай завтра съездим, посмотрим.
— На что тебе? — испугался Тучков. — Вон у Петра Колобова чем погляделки обернулись. Коли появился до девок интерес, давай полонянку молодую, нетронутую купим, да поселим от города по далее, чтоб народ языком попусту не молол. Будешь на охоту ездить, да в ту заимку заглядывать.
Предложение дядьки застало меня врасплох и заставило задуматься. Моему новому телу через три месяца исполнялось тринадцать лет, а по местному счёту наступал четырнадцатый год. Интереса к противоположному полу я пока не испытывал, то ли у носителя моей души ещё не успели разгуляться гормоны, то ли почти шестидесятилетний разум блокировал тягу к чувственным наслаждениям. Надо признаться, такое положение дел меня пока не огорчало. К тому же о здешних сексуальных обычаях я узнал достаточно, чтобы понять, что то, что в конце двадцатого века считалось вполне нормальным и естественным, здесь проходило по разряду особо неприличных извращений. Да и разгул венерических болезней понуждал к некоторой осмотрительности, одновременно увеличивая ценность не порушенного девичества.
— Да не то ты подумал, дядька. Мне только из интереса глянуть охота, да чтоб понять можно ль их к честному труду приохотить, — попытался я успокоить Ждана.
— Ага, вон как раз такой любопытный Богу душу отдаёт, — кивнул Тучков в сторону опочивальни Петра Колобова. — Но лучше яз тебе завтра покажу, чем сам узнавать поедешь.
Раскинувшийся сразу за стенами кремля торг за последние годы преобразился. Пустых лавок больше не имелось, наоборот пристроили два десятка новых. Рынок шумел и бурлил три дня в неделю, а в новопостроенном гостином доме торговали во все дни недели, даже в воскресенье после обеда.
— Вон гляди княже, вот чего ты узреть желал, — Тучков бесцеремонно указал рукой на женщин, увлечённо торгующихся у лавки с купеческим приказчиком.
Бабы выглядели совершенно обыденно, одеты они были в длиннополые сарафаны, их головы укутаны в платки.
— Ты не ошибся, дядька? Не честных ли жёнок оговариваешь? — усомнился я в словах воспитателя.
— А ты приглядись. Вишь молодуха во рту колечко держит и при разговоре показывает? Сие верный признак гулящих бабёнок.
К тому, что простонародье носит за щекой мелкую монету и небольшие ценные предметы, совершенно при этом не испытывая неудобств при разговоре, я уже привык. Но то, что тем же способом демонстрируют свои намерения, стало для меня открытием.
Мои размышления прервали гневные голоса, и тут же кто грубо схватил под уздцы моего коня.
— Не тяни к князю лапы, смерд, — орал Тучков, таща из ножен саблю.
В это же время мой сегодняшний охранник, служилый дворянин, перетягивал с каким-то оборванцем свою нагайку, видимо он хотел его хлестнуть, а тот плётку перехватил. Передо мной же стоял живописно одетый мужичина, который нехотя отпустил упряжь, лениво стянул шапку и скорее изобразил поклон, чем по-настоящему поклонился.
— Пошто на грамоту нашего атамана всё ответа нет? — довольно нагло поинтересовался неизвестный мне простолюдин. — Уже полную седмицу слова твоего, княже, ждём. Поизжились мы, поистратились вовсе начисто, а слуги твои нам кормов не дают, решенья твоего не говорят. Иль врут на Дону про твою к казакам милость?
— В чём дело? Какая грамота? — обратился я к Ждану за разъяснениями.
— Да на посмех грамотку казаки прислали, лишь бы позубоскалить да твою честь замарать, — нехотя ответил Тучков.
— Мало им шутейного письма показалось, так прям посередь Углича обиду тебе учинить решили, да за такое на месте порубить следует, — продолжил воспитатель, наезжая на пешего казака лошадью с обнажённой саблей в руках.
— Ну-ну, — возвысил голос посланник атамана, кладя руку на рукоять своего клинка. — Мечи острые и у нас есть, да не за дракой мы сюда приехали, а за подмогой. Чего тебе, холопу княжьему шутейного в нашей грамоте привиделось? Может над тем, как мы кажный день кровь льём за веру христианскую, насмехаешься?
— Да яз токмо разобрал, где сия грамотка писана и кем, как сразу её прочь отбросил, дабы руки не марать, — уже в полный голос кричал Ждан.
— От казацких прозвищ рожу перекосило? — в свою очередь горячился донец. — Нам, вольному люду, от них стыда нет. Писана грамота в наибольшем юрте низовых казаков, Ебоцком городке, а писал её со слов атамана Микитки Болдыря и всех честных воинов, наш писарь Тишка Мохножопов.
— Казакам послать кормов, грамоту принести ко мне, — прекратил я ругань. — К вечеру пусть посланцы с Дона в княжий терем приходят, там их просьбу разберём.
Вечером ближний княжий совет в составе меня, Тучкова и Бакшеева изучал послание донского атамана. Несмотря на фривольное название пункта отправления письма, содержание его имело вполне серьёзный смысл. В первой половине грамоты казачий голова Болдырь перечислял свои заслуги перед царём и отечеством, и список этот был весьма впечатляющим. Ватага под его предводительством отражала набеги ногайских беш-башей, билась с разбойниками на Волге, громила отряды воровских черкасов на Медведице, Хопре и Донце. Также Микита со своими людьми участвовал в погоне за разорившими Воронеж казаками из Канева и Переяславля и отбил у них угнанный полон.
— У нас Литвой разве мира нет? — пришлось мне переспросить у Бакшеева. Слишком уж обширен был в присланной грамоте перечень боевых действий на западных границах.
— Как же нет, есть, на двенадцать лет, — пояснил Афанасий. — Токмо мирная пора от ратной тем отличается, что государевы полки в поход не посылают. А порубежные державцы во все времена ходят на чужие украйны в набеги, разоренье чинят. И хоть шлют друг другу посольские чины обидные списки, а толку чуть. То Литва смоленские, черниговские аль псковские земли зорит, то наши дворяне под Велиж, Гомей али Мстиславль в отместку ходят.
— Ватажники атаманские прям настоящие 'охотники за головами',- пробурчал я. — Что-то мне прозвище Болдырь знакомое, раньше вы мне про него не сказывали?
