Кирилл Еськов - Америkа (Reload Game)
— Да, разумеется. И что Петербург?
— Петербург нашел Соломоново, как ему кажется решение: аннулировал дарованное Русско-Американской компании царицей Кэтрин право поднимать над своими судами Андреевский флаг. Дескать, Российская империя не отвечает за авантюры калифорнийских compañeros…
— Право сие было даровано нам не Екатериной, а еще Елизаветой — но это неважно. Ладно, проживем как-нибудь и без ихнего Андреевского, под своим «омлетом с луком»… И что дальше?
— Собственно, всё.
— Всё?! А в чем тогда такая уж «срочность и скверность»?
— Всё-то всё, господин капитан — но есть нюанс, и касается он именно вас с вашими людьми. Трансатлантическая телеграфная связь — благо не всегда и не для всех…
— Вы говорите загадками, господин адмирал.
— Решение российского правительства по Андреевскому флагу было немедленно доведено до посольств Великобритании и США — 16-го, в 2 часа пополудни по местному времени. Ваша же атака, в Западном полушарии, началась чуть раньше полудня 16-го — но спустя восемь часов после того, принятого в Восточном полушарии, решения: 19 и 11 часов по Гринвичу, соответственно, из-за 8-часовой разницы в поясном времени. Вот и выходит, что формально вы вступили в бой под чужим флагом. Компанейский же ваш вымпел тут вообще не к делу — Калифорния войны Вашингтону формально не объявляла. В прежние годы вас мог бы спасти каперский патент, выданный Ричмондом — но теперь-то каперство вообще запрещено, теми же Парижскими соглашениями…
— Да, забавная юридическая коллизия… Постойте, постойте!.. — уж не додумались ли янки объявить нас «пиратами»?!
— Уже объявили — и ничего забавного тут, поверьте, нет: правительство Ее Величества получило от Вашингтона ноту с решительным требованием вашей выдачи, господин капитан.
Наступило молчание. Держать удар Елатомцев умел, но тут, признаться, малость «поплыл»…
— Вы уже получили соответствующие инструкции от своего командования, господин адмирал?
— Получил. Они нарочито расплывчаты и оставляют за мной некоторую свободу маневра — ну и всю ответственность, само собой. Мои симпатии на вашей стороне — верьте слову, капитан! — но как снять петлю с вашей шеи, я пока решительно не представляю.
— Благодарю вас, господин адмирал. А можете ли вы просто-напросто потянуть время?
— Сколько?
— Сутки. Двое. Сколько получится.
— Сутки — смогу, двое — постараюсь, дольше — сомневаюсь… Вы надеетесь за это время подготовить побег? — и адмирал понимающе кивнул в сторону теряющегося уже в расплывчатой акварели сумерек берега Луизианы.
— Да нет, какой, к черту, побег! У нас дюжина нетранспортабельных раненых, а бросить их здесь, в нынешних обстоятельствах, никак невозможно.
— На что же вы надеетесь?
— Нас вытащат, — просто ответил Елатомцев.
— Каким это образом?!
— Пока не знаю, — пожал плечами кавторанг, — да и не моя это забота: у нас есть кому об этом подумать и помимо меня, простого флотского служаки. Я знаю одно, господин адмирал: никогда еще такого не бывало, чтоб Калифорния сдала своих — на том и стоим!
— Ну-ну… желаю удачи, конечно… — без особого воодушевления отозвался Пайк. — В общем — двое суток, считайте, за мной.
Петербург, Министерство иностранных дел, 18 октября 1861.
— Ну, что там — встречный ультиматум с Фонтанки? — министр хмуро поднял глаза на своего советника для особых поручений, негласно курирующего Русскую Америку (что в сферу ответственности МИДа, разумеется, категорически не входило).
— К сожалению, нет, — не менее хмуро отвечал тот.
— «К сожалению»? В каком смысле?..
— Ультиматум подразумевает некое требование, которое, в принципе, может быть выполнено — а те просто ставят нас в известность, как оно будет дальше; даже, собственно, и не нас, а — «компаньеро Императора». Разница тут — примерно как между семейным скандалом с битьем посуды и негромким: «Дорогой, нам надо расстаться»… Я полагаю, ваше высокопревосходительство, что мне следует подать в отставку.
— Это еще что за новости, Петр Андреевич?
— А что проку в моей деятельности, если ни одна моя рекомендация за последние полгода не была принята к исполнению?.. Я ведь талдычил все эти дни, ваше высокопревосходительство: Россия обязана вступиться за моряков «Кашалота» — уж русские они там или русскоязычные, какая разница? И не думаю, кстати, чтоб это наше «The cat did it»[16] добавило нам уважения со стороны Америки — отношениями с которой вы столь озабочены… Ведь всего и дела-то там было — дописать по-быстрому в тот документ об Андреевском флаге уточняющую формулировку о порядке его вступления в силу, чтоб убрать ту дурацкую коллизию с часовыми поясами…
— Хорошо вам давать советы, Петр Андреевич, с вашего-то уровня ответственности… Вы хоть понимаете, с какой потерей лица сопряжено внесение такого рода «уточняющих формулировок» в международные документы?
— Отлично понимаю, ваше высокопревосходительство. А вот понимает ли кто, что мы сейчас выбираем — между «потерей лица» и потерей Русской Америки?
— Неужто там и вправду всё так плохо?
— Или еще хуже.
— Еще хуже — это как?
— Ну, возможно, мы ее уже потеряли.
— Гм… — министр знал, что его советник, будучи рекрутирован из университетской среды, невоздержан на язык и имеет неустранимые проблемы по части чинопочитания, но слов на ветер не бросает и к паникерству никак не склонен.
— И кстати: последнюю соломинку на ту хрустнувшую таки верблюжью спину, может статься, возложили как раз вы, ваше высокопревосходительство, — собственноручно.
— А это, позвольте полюбопытствовать — как?
— Отказавшись нынче лично принять их Представителя и перевалив эту «рутину», как вы изволили тогда выразиться, на меня. Да-да, мне прекрасно известны все ваши резоны: «Ведь это будет выглядеть со стороны, как прием чужеземного посла по его просьбе!» Но почему, черт побери, нас в первую голову заботит — «как это будет выглядеть», а уж только потом — «чем это обернется в реальности»?
— Ладно, господин советник, — раздраженно наморщился министр (ибо и сам мыслил примерно так же), — хватит уже эмоций, давайте к делу — по порядку.
— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство. Его степенство Представитель все эти дни бился как рыба об лед здешних высших сфер, убеждая нас хоть как-то поучаствовать в судьбе тех пленных калифорнийцев: поднял все свои контакты в военном ведомстве и в Третьем отделении — и официальные, и теневые, — снизошел даже до Министерства колоний, которое обычно обходит стороной как чумной барак — безо всякого результата. Дважды пытался добиться аудиенции у Императора, но тот опять его не принял. Вы для него были последней надеждой, ваше высокопревосходительство: единственный человек в Российском руководстве, открыто противившийся политике «Нам нужны не великие Америки, а великая Россия». И когда вместо «лица, принимающего решения» на встречу является какой-то письмоводитель третьего разбора, — он просто понял, что в Метрополии надеяться не на что и не на кого…
— Есть ли у вас факты, господин советник? Помимо всех этих весьма… гм… эмоциональных домыслов?
— К сожалению, есть. Его степенство трижды за эти дни связывался по телеграфу с Лондонским представительством Компании — а у тех имеется прямой выход на трансатлантический телеграф. Телеобмен был очень кратким — по дюжине примерно знаков в каждую из сторон. Криптографы Третьего отделения и Топографической службы — равно как их британские и американские коллеги — сейчас наверняка бьются над расшифровкой, но я готов поставить свое месячное жалованье, что там не обнаружится ничего, кроме пары-тройки кодовых слов, вполне невинных на сторонний взгляд. Иными словами, Представитель загодя имел уже вполне развернутые инструкции Петрограда на разные сценарии событий, в соответствии с этими самыми кодовыми словами…
— Логично. И — что?
— А то, что на встречу с вами Представитель пришел, явно имея два заготовленных загодя варианта действий — в зависимости от уровня собеседника. Обнаружив же перед собой меня — ничего не решающего мелкого стирочника, — он вполне демонстративно отложил в сторону папку с какими-то документами и извлек из-за обшлага листок бумаги: записка, адресованная вам — для дальнейшей передачи Его Величеству: «Если его высокопревосходительство найдет нужным — пусть передаст это адресату; не найдет — пускай выбросит; на свое усмотрение». Засим — отбыл, сославшись на нездоровье: «Пойду-ка я прилягу, сынок: сердце что-то жмет, притомился, на восьмом-то десятке, ваши российские пороги обивать!..»
