Андрей Муравьев - Меч на ладонях
Утром следующего дня на южной миланской дороге, связывавшей Милан с Генуэзским побережьем, появилась странная пара путешественников: замотанный с ног до головы в дерюгу мавр, прятавший руки в складках широкой накидки и укрывший на свой языческий манер лицо и рот белым платком, и высокий веселый наемник в неяркой котте, под которой явственно позвякивала кольчуга. На плече вояка нес свенский щит, на поясе – меч и странный амулет: металлическую рогульку с рукояткой из незнакомого встречным материала. За спиной у него был походный мешок, который постеснялся бы прихватить из дома и самый последний нищий крестьянин.
Временами мавр что-то неразборчиво мычал своему хозяину, и тот, не проявляя гнева, менял направление движения. С проезжими купцами солдат удачи довольно сносно изъяснялся на неплохом немецком или итальянском, предпочитая обходить людные места вроде придорожных кабачков или деревень. Может, опасался за жизнь своего мавританского попутчика, может, еще чего.
…Утро застало их вдали от Ги. Предрассветные часы Костя посвятил размышлениям о том, чем он может помочь своим запертым в осажденном городе друзьям, находясь снаружи. В конце концов он решил, что оставаться под стенами Ги, в который невозможно проникнуть, опасно. Зато, выручив денег за выкуп, он сможет попробовать организовать диверсионную работу в тылу врага: нанять наемников и грабить сети снабжения двухтысячной армии миланского архиепископа. Или отвлечь их от войны, организовав беспорядки в родном городе. Если, например, поджечь Милан, то ополченцам будет не до захвата чужих территорий.
Одежду для связанного пленника (дерюгу, дырявые штаны, стоптанные деревянные сандалии и платок) он выменял у испуганного крестьянина в пяти километрах от Ги за шитый золотыми нитями короткий плащ итальянца. Ведь, в отличие от русича, сына видного миланского мастера, да еще такого щеголя, могли узнать где угодно. Теперь же в обмотанном в белую ткань и одетом в старые штаны и накидку «мавре» узнать Бернардо не смогла бы и родная мать.
Перстни и остальная часть гардероба перекочевали в старый сидор, а оружие, украшенное каменьями, было зарыто на приметном месте недалеко от Ги. При Косте остались его оружие, ценный пленник и огромное желание поскорее воплотить новые планы в жизнь.
Путь до Милана пешком занял три дня. Верхом было б быстрее, но попытка выменять что-то из дорогой трофейной одежды на лошадку или прикупить пару мулов окончилась неудачей. При виде солдата, торговавшего явно не своей одеждой, глаза коробейников разгорались, но цены, которые они давали, были смехотворны, да еще постоянно сопровождались предложениями пропить товар. Видимо, военную добычу здесь было принято продавать за сколько дадут… Или встречались Косте только скупердяи. Больше десяти солидов ему не предлагали, а за крестьянскую лошадь, наоборот, просили как за боевого скакуна солидов сорок, напирая на то, что лошадей мало. В результате весь путь до Милана проделали пешком, хотя и в высоком темпе.
На подходе к городу поток путешественников стал плотнее. Кроме многочисленных пилигримов и купцов-коробейников, чей товар помещался на спине одного мула или лошади, начали встречаться и целые кавалькады благородного сословия, выезжавшие на природу, подводы крестьян, везущих в город еду и дрова, монахи и нищие. По совету Бернардо, которому русич все-таки освобождал рот на время еды, Костя пристал к небольшому каравану купцов, чтобы избежать возможности нападения грабителей, которых у черты города было множество. К присоединению высоченного северянина со своим оружием купцы отнеслись с радостью, даже позволили последний десяток километров до Милана провести на облучке повозки. Но уже в пределах видимости городских башен Малышев и его молчаливый «мавр» распрощались с торговцами и двинулись вокруг Милана. Как и везде, в окрестностях крупного города располагались мелкие селения, в которых оседали те, кто не мог позволить себе жилье в пределах городских стен. В одном из гостиных домов, во множестве окружавших древний город, носившем поэтическое название «Седло и Метелка», Малышев и снял комнатку на втором этаже для себя и своего «слуги».
Идти за выкупом «полочанин» решил на следующий день утром. А пока суть да дело, оба они плотно перекусили, благо перед попаданием в плен деньги у итальянца в кошеле были. После ужина у хозяина заведения потребовали бумагу, перо и чернила. Владелец гостиного дома не удивился такой прихоти постояльцев: частые торговые гости, останавливаясь на ночлег, бывало, занимались и деловой перепиской или подсчетом. Вместе с пером, маленькой пузатой чернильницей и тремя листками желтоватой плотной бумаги слуга принес рог с мелким песком (вместо папье-маше) и специальную доску для письма.
Послание родителям сел сочинять сам Бернардо Миссаглия. Неудачливый отпрыск оружейных дел мастера долго сопел, грыз перо, вздыхал, но, как только Малышев демонстративно вынул кинжал, припал к столешнице и в едином порыве накатал почти страницу корявых закорючек. Тут обнаружилась еще одна проблема. Как ни боялся пленник своего «колдуна-победителя», но в письме он мог изложить не просьбу о выкупе, а требование захватить подателя письма и пытать его. Такой вариант нельзя было исключать. Малышев придирчиво осмотрел крупный почерк миланца. Если понимать и даже говорить на итальянском у русича еще как-то получалось, то разобрать значки исковерканной латыни мог только местный.
Решив, что утро вечера мудренее, Малышев спрятал на груди письмо с требованием «выдать подателю сего триста солидов на выкуп сына» и лег спать. Рядом на полу (в комнате была только одна кровать) что-то мычал заткнутым кляпом ртом связанный Бернардо, внизу гудел общий зал, разнося по дому гомон, крики и пьяные споры.
Сон не шел. К набитым сеном тюфякам за время, проведенное в одиннадцатом веке, Костя привык, так что проблема была не в уровне комфорта. Ворочаясь, русич думал о том, как сейчас дела в крепости и не сделал ли он ошибку, решив уехать из-под стен Ги? Может, стоило прирезать пленника и пробиваться к замку или городским воротам? Патронов ведь оставалось достаточно, могло и получиться…
Терзаемый такими мыслями, Малышев проворочался минут пятнадцать. Даже уставшие после переходов ноги не могли заставить тело заснуть. Решив, что переживаниями дело не исправить, Костя поднялся и двинулся к выходу из комнаты: Бернардо связан и спит, а раз к нему сон не идет, то можно попробовать узнать, чем дышит город. Может, кто и про отца этого плененного ротозея что расскажет. Посмотрим.
5
Осада велась по всем правилам. Горовой снова глянул через зубцы стен: судя по редким выстрелам, Костя и Захар удачно добрались до города. Вот только про потайные ходы стало известно противнику: уже трижды разные отряды миланцев пробовали пробиться через лазы внутрь замка. И трижды убирались восвояси, облитые кипятком и смолой, вкусив в полной мере через решетку остроту стрел и копий бравых лучников. Горовой приказал засыпать оба лаза, выходы из которых находились далеко от стен замка, чтобы противник не смог, пробив потолок подземной галереи, прокопать из них другой путь наверх.
Дела защитников обстояли неважно. Число боеспособных воинов с шестидесяти человек усилиями миланцев было сокращено до полусотни, да и тех хватало только на то, чтобы в случае штурма прикрыть участок стены длиной в сотню метров. Навались атакующие на замок с трех сторон, и защищаться будет некому. Стрелки в гарнизоне оказались просто аховые. А в рукопашном бою смотрелись еще хуже. То, что они все – бывшие крестьяне и обучены слабо, было известным фактом, но теперь выяснилось, что большая часть гарнизона была принята в дружину только за пару недель до прибытия баронессы, когда прискакал гонец от папы с сообщением, что скоро к ним пожалует новая госпожа. Тогда д'Кобос срочно набрал в окрестных деревнях добровольцев, чтобы придать своему малочисленному гарнизону хоть какой-то вес в глазах Иоланты.
Горовой вздохнул. Эти увальни даже к караульной службе относились как к возможности поспать в тишине. За первые две ночи он дважды ловил прикорнувших на посту стражей. Когда он распекал их, выражения лиц стрелков, мало отличавшихся от окрестных коров по наличию в глазах хоть каких-то мыслей, не менялись – все та же покорная учтивость и скудоумие. Они говорили: «Си, синьор рыцарь», «Больше никогда». И тут же начинали пристраиваться к стеночке. Даже после того, как, не выдержав, казак отметелил одного из нерадивых охранников, стрелки не обременяли себя усилиями на вверенных постах. Приходилось повторять процедуру раз за разом, пока до последнего тугодума из вверенного гарнизона не дошло, что строгий благородный гость баронессы может выйти на проверку в любую минуту ночи. Только тогда караульные прекратили спать. Надолго ли?
