Владимир Романовский - Добронега
Я так не умею, думал Хелье. Не говори мне пожалуйста, что Мария стала любовницей Гостемила. Я знаю, тебе очень хочется мне это сказать, и понятно – почему. Но не говори.
И Эржбета – понимала.
И вот как-то ночью Хелье открыл глаза, потому что ему почудилось, что земля дрожит от поступи воинов. Это ему не понравилось – как все страстные натуры, он не любил организованных передвижений человеческой массы. Он приподнялся на локте. Нет, все было тихо. И он уснул опять.
А когда он проснулся, солнце было уже высоко, а Эржбеты рядом не было. И было ужасно тоскливо, будто он упустил что-то важное, чего не вернешь, и грустно, потому что ему, оказывается, тоже было хорошо все это время, несмотря на мучительные сомнения, а на губах ощущался след от прощального ночного поцелуя. Было ли что-нибудь помимо поцелуя, он не помнил. Скорее всего нет. Беглый осмотр тела и одежды ни в чем его не убедил. Простой проход войска, даже если бы он на самом деле имел место, вряд ли вырвал бы Эржбету из обособленного мира, который они вдвоем создали здесь, поблизости монастыря, у реки. Тут было что-то другое, какая-то тайная привязанность, наверное, хотя какие у Эржбеты могли быть привязанности.
Уеду в Корсунь, подумал Хелье. Любеч, Любеч – подумаешь. Видел я этот Любеч. Дыра.
Глава тридцать четвертая. К вопросу о баталиях
Компенсируя себя за необычно теплую весну, погода пожала плечами, сказала «Хммм, чего это…», и нахмурилась строго, и к середине октября каждое утро были заморозки. Ярослав следил за тем, как прибывают войска на противоположной стороне, и не очень беспокоился. Во-первых, большинство прибывших были печенеги, а большинство кочевников не любит ввязываться в драку при равных соотношениях сил. Не-кочевники тоже не любят, но, бывает, ввязываются. Помимо этого, спьены доносили о постоянном оттоке персонала, то есть, пока новоприбывшие осматривались, ветераны данной кампании, утомленные стоянием, бездействием, плохой пищей, отлучались и обратно не возвращались.
Меж тем вести из Новгорода беспокоили Ярослава. Житник, он же посадник Константин, произвольно менял порядки, внеурочно собирая дань, назначал тиунами людей, о которых Ярослав никогда не слыхал, и время от времени писал князю грубовато-льстивые грамоты.
Перебежчики Эймунд и Рагнвальд уверяли Ярослава, что у Житника связи с Неустрашимыми, но верилось плохо. Скорее наоборот – это у Неустрашимых были связи с Житником. Увы. Рагнвальд, после того, как заверил Ярослава, что предан ему, пропал куда-то и отсутствовал почти месяц. Эймунд каждый день посвящал несколько часов сидению на берегу и презрительному созерцанию войска напротив.
Были и удачи. Молодой болярский сын Ляшко пришел сам и привел Ярославу свою дружину в полном составе. Святополк, сказал он, благоволит печенегам и полякам, и это нехорошо, это предательство, а он с предателями дела не имеет.
Упреждая Святополка, Ярослав послал гонцов к Хайнриху Второму, предлагая союз против Болеслава и его союзников, в частности, Святополка. Ответа пока что не было.
Ляшко проявлял активность, муштровал своих воинов, и в конце концов, решив, что приобрел достаточно влияния на новом месте, потребовал разговора с князем с глазу на глаз. Князь принял его в детинце.
– Это очень важно, – проникновенно сказал Ляшко.
– Надеюсь, что так, – заверил его Ярослав. – Ведь ты не стал бы именно сейчас беспокоить меня по пустякам, милый мой.
– Речь идет об отношении воинства к воеводам и целям. Повторяется история с предыдущим правлением.
– Чего-чего? – строго спросил Ярослав. – Ты это о чем?
– Чужеродные опять главенствуют. Я здесь – единственный славянин среди воевод.
– Почему же, – удивился Ярослав, успокаиваясь. – Я ведь тоже в какой-то степени славянин. Не претендуя на чистоту происхождения, равную твоей, я тем не менее… в меру… являюсь…
– Помимо этого, войском управляет безродная шваль.
– Разве? – спросил Ярослав заинтересованно. – И кто же эта шваль, управляющая, как ты выразил, войском, хотя, вроде бы, для войска у нас недостаточно людей, две дружины всего.
– Я имею в виду подхалимов и оппортунистов, безродных чужаков, а по именам их называть – ниже достоинства благородного человека.
– Но ты все-таки назови, сделай милость, чтобы я знал, о ком идет речь.
– Эймунд и галльская сволочь Жискар.
– Он не галльская сволочь, – поправил воеводу Ярослав. – Он франкская сволочь. И почему он безродная шваль, с чего ты взял? Он ведь, вроде бы, потомок Шарлеманя. Косвенный. Во всяком случае, он так говорит. Что именно это означает, я не знаю.
– Какое нам дело до Шарлеманя! Шарлемань давно умер.
– Ну хорошо. А что же Эймунд? Ведь он как-то раз даже отказался быть конунгом. Куда уж благороднее.
– Иноземцы они, князь. Погубят они нас, потому что о нас совсем не радеют. Да и как они могут о нас радеть? Ведь нездешние они.
– А мне не очень-то и нужно, чтобы они радели, – возразил Ярослав. – Радею здесь я. А они пусть просто знают свое дело. Эймунда слушаются варанги, а их в дружинах треть. Жискар отличается трезвостию мысли, а это такая редкость в государственных делах, и особенно в делах военных.
– А я что же?
– А ты для представительства. Должен же быть в славянском войске хоть один воевода-славянин. Иначе просто неприлично. Я бы, конечно, предпочел бы более умелых воевод-славян, не лезущих к князю с глупостями, но они почему-то все у Святополка остались. Возможно потому, что присягали ему.
Ляшко побагровел.
– Я тоже, – сказал он. – Но я нарушил присягу, потому что Святополк погубит нас.
– То Жискар нас погубит, то Святополк. Тебя не поймешь.
– Князь, я пришел к тебе по доброй воле. Я верю в тебя, князь!
– А вот это хорошо, – одобрил Ярослав. – Это очень даже хорошо. Ты и дальше в меня верь. А в Святополка не верь, он нас погубит всех к свиньям.
– Князь, либо набери себе воевод-славян, либо возвысь меня над чужеземцами.
– Как же я тебя возвышу? А, знаю. Ты, когда вы втроем с чужеземцами собираетесь, вставай всегда на какое-нибудь возвышение. На бугорок какой-нибудь, или холм. А когда вы перед дружинами ерепенитесь, ты всегда выбирай себе лошадь покрупнее, чтобы сидеть повыше. И шлем себе заведи с высокой такой спицей на макушке. А на спицу повяжи ленту поярче. Это очень красиво, я видел такие шлемы. А на привале спицей можно в зубах ковырять, сняв предварительно ленту. Некоторые, правда, не снимают, но они шваль.
В конце октября выдалась очень холодная ночь. Войско Ярослава жгло костры и приплясывало. Спьены, ходившие окружным путем, заприметили большой обоз, следующий к Святополку и содержащий в основном брагу. И Ярослав решился.
Подождав до середины ночи, чтобы дать противнику выпить достаточно браги для согрева, он передвинул бОльшую часть войска выше по течению, погрузил на лодки, и переправил на другую сторону. Ляшко и сам Ярослав переправились на ладье, держа коней под узцы. Высадившись, Ляшко помедлил, а потом сказал:
– Надо бы оттолкнуть лодки.
– Я тебе оттолкну! – грозно рыкнул Ярослав.
– Нет, надо, чтобы не думали, что можно обратный ход дать. Такая традиция есть, очень старая, – добавил он, не улавливая двусмысленности собственных слов.
– Займись делом, – велел Ярослав. – Тебя воины ждут.
Упрямый Ляшко, подождав, пока Ярослав займется отдачей приказаний другим воеводам, послал десять ратников обратно – отталкивать лодки.
Развеселившееся войско Святополка очень удивилось, когда в него вошли немецкого типа клином Ляшко и десять конников, и удивление возросло, когда подоспела пехота. Лучники не успели построиться, кто-то искал топор, кто-то в голос проклинал подлых астеров, кто-то хватался за сверд и грозился всех отметелить, и тут же падал, раненый или убитый. Справа и слева мутные пруды, подернутые ледяной коркой, мешали перегруппированию, а печенеги, дислоцированные за прудами, следили за схваткой, решив пока что не встревать. Один из командиров атакующей пехоты крикнул устрашающе непонятно:
– Вивь ля Франс! Путан бордель!
И Святополк дрогнул. Сперва стали отступать, а потом и побежали – к дышащей холодной влагой Буче и в другие стороны. Войско редело, частично погибая, частично рассредоточиваясь по территории.
Вот уже Ляшко и Эймунд преследовали Святополка, готовы были схватить его, скачущего галопом вдоль Бучи к мелкому месту – их кони были лучше, и считанные мгновения оставались до того, как кто-то из них протянет руку, зацепит край княжеского корзно, вытащит князя из седла, но неожиданно сбоку на них налетел всадник без кольчуги, без шлема, на гнедой кобыле, и, вышибив Эймунда из седла прямо в Бучу, навалился на Ляшко. Болярский сын неминуемо погиб бы, если бы Святополк, повернув к реке и направив коня в воду, не крикнул:
– Дир! Брось его! Сюда, быстро!
Дир ограничился тем, что вытащил Ляшко из седла, держа за горло, и отпустил. Ляшко рухнул наземь, а Дир поспешил за Святополком.
