Никита Сомов - Тринадцатый император. Дилогия (Авторская версия)
— Текущие расходы ржода не позволяют… — залепетал Вашковский, изрядно струхнувший под таким напором.
— Не позволяют?! — Глаза Лангевича налились кровью. — Тогда зачем мы здесь собрались? Выслушивать ваш лепет про помощь Европы? Что проку от вас?
— Но это не все, мы готовим покушение на наместника! Как только мы избавимся от Вешателя… — снова начал представитель ржода.
— То ничего не изменится! — отрезал Лангевич. — Последние полгода мы воюем не столько с клятыми москалями, сколько со своими холопами. Подводы и лошадей удается выбивать только силой, квитанции уже не берут. Стоит нам высунуть нос из леса — они тут же доносят о нас москалям и наводят карателей на наши отряды. Слава Матке Бозке, ксендзы по-прежнему на нашей стороне, — благодарно посмотрел он на сидящего слева священника.
— Истинно, сын мой, — закивал отец Бжуска, поглаживая короткую иезуитскую бородку, — дело наше благословлено Церковью. Сам папа ежедневно возносит молитвы за несчастную Польшу. Однако и нам в последнее время приходится тяжко, — посетовал ксендз, — среди братьев наших во кресте многие арестованы, несмотря на духовные чины. Последние указы схизматиков были восприняты паствой… излишне восторженно. Все труднее становится поднимать прихожан на борьбу с русскими.
— Восторженно? — фыркнул Мариан. — Эти грязные холопы уже на них молятся. Еще бы, москали отдают им землю! НАШУ ЗЕМЛЮ! Ради этого они готовы на все. Готовы забыть, что они — поляки, бросить в грязь свою гордость и честь и униженно пресмыкаться перед русскими варварами. И что нам делать прикажете? Вырезать всех крестьян? Как эту грязную чернь усмирить?
— Молитвами, сын мой, молитвами, — улыбаясь одними губами, спокойно ответил ксендз.
— Да, паны, чуть не забыл, — хлопнул себя по лбу и радостно заулыбался Вашковский, — я уполномочен информировать вас о намерении ржода, ввиду чрезвычайно опасной обстановки, на время перенести свои заседания на нейтральную территорию.
В зале установилась тишина. Наконец ее нарушил голос Ромуальда Траугутта:
— Уважаемый пан, вы не могли бы пояснить, что вы имеете в виду?
— Как вы сами знаете, в последние недели ситуация в Польше стала весьма неспокойной. Есть опасность захвата членов ржода русскими отрядами, это привело бы к катастрофическим последствиям, и народное правление, осознавая свою ответственность перед восстанием и доверившимися ему честными поляками, приняло решение… — на этих словах Вашковский замялся, словно не решаясь продолжать.
— Принял решение сделать ЧТО? — задал вопрос, уже догадываясь об ответе, Гауске.
— Временно перенести свои заседания в Лондон, — тихо, на грани шепота, пробормотал Вашковский.
— Не понял… — мотнул головой Мариан. — Вы что же, собираетесь бежать? Когда мы тут проливаем кровь… сволочи! — На этих словах Лангевич перегнулся через стол и изо всей силы ударил кулаком по лицу представителя ржода. Вашковский слетел со стула и упал на спину, сильно ударившись затылком о пол. Лангевич тем временем выскочил из-за стола и бросился к нему. Взбешенный генерал успел нанести несколько ударов сапогом по ребрам и животу лежащего, прежде чем его оттащили подоспевшие Траугутт и Бжуске. Вашковский тяжело перевалился на живот и попытался подняться, с ненавистью смотря на Мариана и явно желая ответить обидчику.
— ХВАТИТ! — как удар хлыста прозвучал резкий приказ Юзефа Гауске, заставив всех замереть. Диктатор обошел стол и встал между Лангевичем и Вашковским, закрыв своей спиной первого от второго.
— Вы, — указал он пальцем на представителя ржода, — немедленно убирайтесь отсюда! Передайте ржоду, что их решение можно рассматривать не иначе как предательство и измену идеалам восстания!
— Но мы же только временно, — невнятно запротестовал, вытирая разбитые губы, Вашковский, — как только войскам будет сопутствовать успех, мы тотчас вернемся!
— Пошел вон, или я тебя пристрелю, скотина! — проревел Лангевич из-за спины Гауске.
— Вы пожалеете! Вы об этом пожалеете! — визгливо прокричал Вашковский, пошатывающейся походкой подходя к двери. — Я доведу до сведения ржода, что здесь произошло! Вас сместят, — развернувшись да набравшись дурной храбрости, он ткнул рукой в Гауске. — А вас казнят за измену, — прибавил уже про Лангевича. — А вас…
Грохнул выстрел. Юзеф отвернулся от оседающего на пол Вашковского, на груди которого медленно расплывалось красное пятно.
— Признаться, мне уже и самому хотелось это сделать, — спокойно сказал он Лангевичу. — Благодарю, — Гауске слегка склонил голову, не сводя взгляда с многозарядного револьвера.
— К черту благодарности! Я ухожу. Отныне можете больше на меня не рассчитывать. Нас всех предали, а меня к тому же и обманули. Место диктатора должно быть моим!
— Одумайся, сын мой! — попытался урезонить смутьяна ксендз.
— Бросьте, отче! Только что я лишился последней надежды однажды превратиться из грабителя с большой дороги, забирающего у холопа последнюю кобылу и хлеб, обратно в честного шляхтича. Пусть каждый позаботится о себе сам, я же придумаю, как устроить свою жизнь. И не советую вам здесь задерживаться, на выстрел могут заглянуть русские. Всего хорошего!
Отсалютовав пистолетом и переступив тело затихшего Вашковского, Лангевич покинул собравшихся.
— Это неприемлемо! Это возмутительно, — потерял равновесие Гауске. — Я этого так не оставлю!
— Да что вы можете? — презрительно сказал Бжуске. — Советую всем последовать совету Лангевича. — И, не говоря больше ни слова, вышел.
— Отче! — вскричал Гауске.
— Нам нужно будет собраться еще раз. Пока остается лишь смиренно принять свершившееся и продолжать борьбу. Пусть малодушные оставят нас, но тем слаще будет победа, доставшаяся немногим избранным!
После этих слов заседавшие поспешили разойтись. Всего спустя час ксендз был схвачен тем самым патрулем, который возглавлял Митрофан Греков и который, проезжая под окнами главарей сопротивления, заставил понервничать Лангевича. Через два часа ксендз уже в подробностях рассказывал о недавнем заседании. Через четыре дня небольшой отряд Гауске, с которым он следовал к основным силам, был полностью истреблен около переправы через Муховец. Спустя месяц Бжуске захлебнулся в болоте, в которое влетел, спасаясь от погони. Казаки не рискнули лезть в топь, чтобы помочь очередному смутьяну, спасающемуся бегством. Траугутт еще более года продолжал совершать разбойные набеги и вылазки из облюбованных им лесов. Он так и не был пойман и благополучно укрылся в Австрии, где примкнул к формирующей новое восстание разгромленной польской шляхте. Лангевич же благополучно переселился в Северо-Американские Соединенные Штаты, где с группой отъявленных головорезов стремительно потеснил несколько ирландских банд в Нью-Йорке, таким образом завоевав свое место под солнцем.
Эпилог
Иезуитов Михаил Николаевич Муравьев положительно не любил. Поэтому сейчас, глядя в окно на труп казненного польского ксендза, мерно покачивающийся на виселице, стоящей посреди Замковой площади Варшавы, генерал-губернатор не испытывал никаких чувств, кроме глубокого удовлетворения.
Еще когда его предшественник, генерал Назимов, писал в Петербург, что всю силу края польского составляют ксендзы, а потому с ними необходимо поладить, граф внимательно прочитал бумагу, задумался и сказал: «Да, это очень важно… Непременно повешу ксендза, как только приеду в Варшаву…» И повесил. И вешал с регулярной периодичностью, без удовольствия, но с удовлетворением человека, который понимает, что делает, и видит плоды своих трудов.
Большинство повстанцев шло в банды не по убеждению. Паны приходили, влекомые гонором и желанием покомандовать своим отрядом, показать удаль. Небогатых шляхтичей соблазняли офицерские чины, щедро раздаваемые бунтовщиками. Безусые юнцы примыкали к мятежникам, решив таким образом покорить своих возлюбленных панночек. Многочисленных католиков увещевали иезуиты, грозя отлучением. Холопов же и вовсе сгоняли насильно, совершенно не интересуясь их мнением. Одни лишь черные сутаны принимали участие в мятеже по убеждению и действовали вполне сознательно. Иногда генерал-губернатору даже казалось, что в Царстве Польском не было ни одного ксендза, который не принимал бы участия в мятеже. По крайней мере среди живых, ибо священнослужителей, решивших явно противодействовать восстанию, бунтовщики не щадили. Те же из черных сутан, кто открыто вставал на сторону мятежников, не гнушались ничем. Ксендз Мацкевич руководил одной из самых крупным банд, иезуиты Плешинский, Тарейво, Пахельский, не скрываясь, состояли «жандармами-вешателями» и лично совершали убийства, да и среди «кинжальщиков» было немало ксендзов.
